Так рассказывал дед, и в детстве я верил безоговорочно. А позднее засомневался: название у парохода чересчур декадентское, подходящее для конца века, но не для семьдесят первого года. К тому же конец апреля, пускай начало мая по новому стилю. Не рановато ли для навигации? Да и груз не по сезону.
Дед ничуть не смутился. Мои сомнения относительно груза и навигации он попросту отмел, не снисходя до объяснений, а про название сказал, что в поместье у Путилина-младшего не случайно имелся ялик того же имени. За год до смерти Иван Дмитриевич сам его построил и сам окрестил.
Итак, 25 апреля 1871 года «Триумф Венеры» стоял в порту, но дед не торопился объяснять, какую роль этот итальянский пароход сыграл в дальнейших событиях. Он в кажущемся беспорядке разбрасывал по холсту мазки и линии, чтобы потом одним движением кисти объединить их в целое, ослепить мгновенным проявлением замысла, до поры скрытого в хаосе.
* * *
Выйдя от Шувалова, Иван Дмитриевич завернул в ближайший трактир.
– Что, Иван Дмитрич, притомились? – деликатно спросил трактирщик, сгружая на столик соленые грибочки, положенные из уважения к гостю в фарфоровую сахарницу. – Ну да бог милостив! Сыщете злодеев, так вас австрийским орденом и пожалуют.
– И ты знаешь? – печально поглядел на него Иван Дмитриевич.
– Мы не хуже других. Я еще вчера знал.
– Чего мелешь? Сегодня ночью его убили.
– Так, – согласился трактирщик. – Пущай народ думает, что сегодня. А то языками чесать станут: полиция, мол, мышей не гоняет…
– Погоди. Кто тебе сказал, что вчера?
– Вечером сидели двое. Промеж себя толковали. Каюк, говорят, князю Анцбурху.
– Вчера вечером? – беспомощно переспросил Иван Дмитриевич.
– От меня, Иван Дмитрич, ни одна душа не узнает. Молчок! Я политику понимаю… Но уж вы когда орден получите, милости прошу к нам. Во всю залу столы накрою. У меня стерлядки камские, вина прямо из Франции, в бутылках выписываем…
Иван Дмитриевич опрокинул стопку, налил другую и лишь после нее подцепил вилкой грибочек.
Шувалов сказал, что слухи о смерти князя поползли раньше самой смерти. Теперь это предположение не казалось бредовым. Но в итоге наплывал совсем уж невыносимый бред. Что же получается? Князь играл в карты и пил вино в Яхт-клубе, ехал на извозчике, ложился спать, а сам уже был мертв, и многие в городе об этом знали.
Доверенный агент Константинов разыскал того извозчика, который ночью отвозил князя домой. Выяснилось, что от клуба отъехали в три часа утра, в Миллионную прибыли чуть не к четырем, лошадь была сама не своя, упрямилась, ржала, будто пугалась чего-то, вот и добирались целый час.
Выходит, и лошадь догадывалась, что везет мертвеца?
И все-таки в заговорщиков Иван Дмитриевич по-прежнему не верил. Раб опыта, он знал, что хитросплетения обычной жизни сложнее любой интриги, а случайность и страсть – самые коварные заговорщики.
– Сколько с меня? – спросил он.
– Нисколь. Орден получите, отпразднуем. Тогда за одно и посчитаемся.
– Нисколь так нисколь, – Иван Дмитриевич уважал малую экономию. – А хороши у тебя груздочки.
– Я вам их сейчас в скляночку наложу, – обрадовался трактирщик. – Домой придете, покушаете.
Певцов, конечно, этого бы не одобрил. Взятка, дескать. Но взятка взятке рознь. Иван Дмитриевич, например, имел мужество принять хабар от купца Федосова, растлителя малолетних, а потом все равно поступил с ним, как того требуют долг и совесть. Полученные же деньги пожертвовал на воспитательный дом. Это жандармы, белая кость, носятся со своей невинностью как с писаной торбой. Принимая грибочки, Иван Дмитриевич как бы устанавливал между собой и трактирщиком некую связь, которая вспоследствии им обоим могла пригодиться. И что из этого? Какой вред государству? Лишь слабосильное, не уверенное в своей правоте государство видит угрозу себе во всякой личной связи должностного лица. Россия, слава богу, не такова.
Опорожнив графинчик, Иван Дмитриевич подошел к бильярду и помутневшим взором уставился на зеленое поле. Один из игроков ткнул кием, каменный шар, перескочив через борт, с грохотом рухнул на пол. Иван Дмитриевич подобрал его, положил на суконную лужайку. Шар покатился важно, медленно. Он словно вернулся сюда из другой жизни, и теперь ему, ступившему за роковую черту, вся тутошняя стукотня казалась суетным и бессмысленным делом. Глядя на этот шар, Иван Дмитриевич представил, как Стрекалова, обретя после обморока новое бытие, с недоумением озирает обстановку прежнего своего существования: пуфик, скрещенные сабли, кенарь в клетке. Кто обмирает, тот заживо на небесах бывает, и пуфики не про них. Для чего ей быть здесь? Она одевается, выходит из дому. Подзывает извозчика. Едет. Куда? В Миллионную, само собой. Ведь камердинер князя – свой человек. Неужто не впустит бывшую хозяйку?
Иван Дмитриевич сунул скляночку с грибами в карман сюртука и вышел из трактира.
* * *
Певцов предполагал, что князя убил Боев с целью завладеть всей суммой, собранной в помощь болгарским эмигрантам, и пустить ее не на филантропию, а на закупку оружия для повстанцев. Он неоднократно заявлял членам «Славянского комитета», что лучший способ помочь пострадавшим от турецких насилий – это отомстить за них. Но открыть сундук, где хранились деньги, Боев и его сообщник не сумели. Князь даже под угрозой смерти не выдал им ключ. Пришлось довольствоваться револьвером и французскими золотыми.
Хотя Певцов ничего не сказал об этом Ивану Дмитриевичу, тот сам догадался. Не бог весть какие сложные умозаключения!
Но Иван Дмитриевич еще не знал другого: студент-медик Никольский был наконец арестован. Схватили его в тот момент, когда, пьяный, он ломился на квартиру к Боеву, который уже сидел на гауптвахте. Допрошенный Певцовым, Никольский показал: голову он украл сам, без чьего-либо наущения, а к Боеву шел, потому что они приятели, вместе учатся, хотел попросить у него полтинник на опохмелку.
Разумеется, Певцов не поверил Никольскому. Понимал: за спиной этого недоумка стоят какие-то темные силы. Что-то он скрывает, недоговаривает.
Певцов приказал Никольскому раздеться до пояса, осмотрел его белые жидкие телеса и, не обнаружив следа укуса, отпустил восвояси. Сам поехал искать Преображенского поручика, чтобы на всякий случай потянуть и за эту ниточку, а двоих жандармских филеров по-прежнему отправил следить за Никольским. Тот со страху протрезвел, шагал быстро. Прижимаясь к стенам домов, филеры двигались за ним по противоположным сторонам улицы, скоро вся троица бесследно растворилась в толпе на Литейном.
* * *
Еще не стемнело, и окна в доме князя теплились тревожной скупой желтизной, даже мысли не вызывающей о домашнем уюте.
– Только не говорите ей про мыльницу. Прибьет! – шепнул камердинер и поспешно убрался в свою каморку.
Иван Дмитриевич прошел в гостиную, откуда сквозь открытую дверь спальни сразу увидел Стрекалову. Она стояла над аккуратно прибранной постелью – ложем любви и смерти. Черные волосы, черное платье. Ватное пальто-дульет небрежно переброшено через подлокотники кресла.
Давно, в первые годы после свадьбы, Иван Дмитриевич иногда задумывался о собственных похоронах. Он боялся, что за его гробом жена пойдет неряшливо одетая, заплаканная, растрепанная. Настоящая женщина и перед мертвым возлюбленным должна заботиться о своей внешности. Чем сильнее горе, тем больше внимания туфлям, платью и шляпке. В этом проявляется истинная любовь, а не в слезах, не в заламывании рук.
Судя по тому, как выглядела Стрекалова, любовь ее не подлежала сомнению. Но очень уж ладно сидело на ней траурное платье. Где она его взяла? Может, заранее сшила?
Когда Иван Дмитриевич входил в гостиную, дверь взвыла несмазанными петлями, но Стрекалова не обернулась. Этот звук был ничто по сравнению с тем беззвучным воплем, который жил в ее груди.
– А, это вы, – она не удивилась. – Нашли убийцу?
– Пока нет.
– И не найдете.
– Вы так думаете?
– Уверена. А если и найдете, то не арестуете.
– Вот как? – он иронически вскинул брови. – Почему?
– Побоитесь.
– Я начальник сыскной полиции. Чего мне бояться?
– Невелика фигура… Побоитесь, побоитесь.
Начало разговора было многообещающим, но Иван Дмитриевич решил не гнать лошадей. Сама все скажет, не утерпит. Впрочем, надо ей дать понять, с кем имеет дело. Он с нарочитой сановной вальяжностью расстегнул сюртук, бесцеремонно скинул дульет на кровать и развалился в кресле. Но, нагибаясь, нечаянно задел Стрекалову отлетевшей полой сюртука. Лежавшая в кармане скляночка стукнула ее по бедру.
– Что у вас там? – спросила она.
Человек, таскающий при себе склянки с солеными грибами, навряд ли способен поймать убийцу.
– Что? – Иван Дмитриевич с невозмутимым видом хлопнул по карману. – Это револьвер.
