Я уже поняла, что речь идет об Ане Чигаревой, но преодолела соблазн признаться, что давно и хорошо знаю молодую вдову. Узнав, что Аня – сестра моей гимназической подруги, Варвара Филипповна наверняка попыталась бы вытянуть у меня всю подноготную соседки по имению.
Конечно, ничего порочащего Анюту сообщить было бы просто невозможно, но мне все равно не хотелось подкармливать сплетнями ненасытное воображение почтенной матроны.
Зато, если не проявлять собственной осведомленности, держать рот на замке в присутствии Варвары Филипповны совсем несложно – она умеет говорить, практически не останавливаясь. Пока я готовилась ко сну, мне пришлось выслушать трагическую сагу еще об одной молодой вдове, наложившей на себя руки от горя.
– По себе знаю, как важны дружеские знаки внимания, особенно когда человеку плохо и он один. Остается лишь корить себя, что вовремя не протянули бедной девочке руку помощи, – подытожила почтенная матрона. – Ведь мы могли бы ей помочь, не будь так заняты собственными персонами.
Даже во время этого прочувствованного монолога она не изменяла своей привычной манере – высоко держать горделиво вскинутую голову, манере, появившейся у Варвары Филипповны после получения первого крупного наследства. Что и говорить, для обладательницы двух мощных подбородков поза весьма выгодная…
К несчастью, Бог вернул этой даме высокое общественное положение и возможность быть на виду именно тогда, когда безвозвратно забрал ее молодость и красоту.
Но ведь женщине всегда хочется быть привлекательной, общаясь с людьми, и это вовсе не суетность, как утверждают строгие моралисты мужского пола, а жизненная необходимость, толкающая дам на простительные уловки. Не думаю, что из-за этих невинных хитростей Варвару Филипповну можно назвать лживой особой, ведущей двойную жизнь…
Оставшись наконец в одиночестве, я впервые задумалась о том, какие здесь мрачные места. И дело не только в угрюмых еловых лесах, окружающих здешние усадьбы, – все вокруг только и делают, что вспоминают умерших и толкуют о смерти. От завета античных римлян – memento mori (помни о смерти!) – просто никуда не уйти. Не иначе как души мертвых витают в темных лесах и тревожат живых…
Ночные часы тянулись без сна, но мне все равно ничего не оставалось, кроме как предаваться унылым раздумьям, – комары, налетевшие в мою спальню, хищно зудели у меня над ухом и как вампиры норовили напиться моей кровушки. Уснуть в таких условиях было просто невозможно.
Утром Аня была сама не своя. У нее перед глазами вновь и вновь возникало ночное видение – еле различимая в темноте мужская фигура на ступенях лестницы. Кто же это был? В доме нет ни одного мужчины… Видение? Ей почему-то вспомнился вчерашний визит штабс-капитана Салтыкова и его рассказ о смерти Алексея.
А вдруг?.. Страшно представить, но вдруг это дух Алексея явился в ее дом, чтобы о чем-то сказать жене? Если Алеша и вправду был убит так, как рассказывает Валентин, то душа несчастного явно не может обрести вечный покой…
От этой догадки сердце Ани сжалось, а виски словно сдавило железным обручем. В обморок она не упала, но способность двигаться потеряла напрочь. Казалось, ни рукой, ни ногой пошевелить просто невозможно – каждый палец налился свинцовой тяжестью.
А няня между тем, разливая по чашкам чай, о чем-то говорила:
– Это ужасти просто, что делается. Саввишна, молочница, что молоко нам приносит, сказывала, помилуй, Господи, что Пелагею, Кузнецову дочку, бабы у оврага видали… Она ж мертвая, убили ее, горло перерезали. Похоронили ведь ее днями. С отпеванием, честь по чести. А тут бабы смотрят – под вечер мимо оврага идет Пелагея как живая. Глазами на баб зыркнула и скрылась в тумане. Они аж обмерли. А потом глянули – там, где она прошла, трава-то не примята!
Это было слишком похоже на сказки, которые няня рассказывала Анюте в детстве: «Подъехал королевич, крышку с гроба скинул, а царевна, красота писаная, лежит в гробу как живая. Даром что год прошел. Он над гробом-то наклонился, а она глаза открыла и за руку его цап!» Когда-то у маленькой Анюты замирало от этих сказок сердце и перехватывало дыхание. Но сейчас было, право, совсем не до того. Какие тут царевны да Кузнецовы дочки, когда с тем, что в собственном доме происходит, не разберешься.
Няня быстро перекрестилась и продолжила:
– Всю деревню колотит словно в лихорадке. Стало быть, и после смерти не находит ее душенька себе покоя… Являться начала! Мужики давеча хотели могилу Пелагеи раскопать да кол осиновый вбить, но кузнец не дозволил. «Кто к могилке дочкиной подойдет, тот сам от меня осиновый кол схлопочет», – говорит. Он, кузнец-то, характерный больно, дикий, боятся его на деревне. К тому же как дочку схоронил, так пьет без просыху… Зато теперь по вечерам, как стемнеет, ни одна собака носа из избы не кажет. Боязно. Давненько такого у нас не водилось, с тех пор как граф наш, дедушка твой, Нюточка, упокой Господи его душу, утихомирился…
Аня, погруженная в собственные мысли, при последних словах няни очнулась.
– Утихомирился? Ты о чем, няня?
Прежде чем ответить, няня снова осенила себя троекратным крестным знамением.
– Покойный барин-то тоже долго того… являлся, – сказала она шепотом. – Успокоения обрести не мог, сердешный.
Аня снова почувствовала, как ледяным холодом сжимает сердце. А няня продолжала шептать:
– Барин далеко от дома головушку сложил – он на Балканы кудай-то поехал с турками воевать. За свободу братьев-славян, сказывали. Я тогда еще молоденькая была, незамужняя, в девках ходила. Помню, как его сиятельство провожали на войну-то… А бабушка твоя, молодая графиня, и говорит: «Желаю мужа сопровождать в дальнем походе! Не имею сил с ним разлучиться в минуту опасности». Сына, мальчонку, батюшку твоего, к родственникам свезла, а сама тоже туда подалась, на Балканы на эти. Да только месяца через три возвращается, вся в черном и следом за ней на подводе мужики гроб закрытый везут – убили, стало быть, турки графа-то. Ну, барыня его на чужой сторонушке не оставила, сюда на родину хоронить привезла. Ближняя церковь с кладбищем в Гиреево, вроде как там хоронить нужно. А бабушка твоя ни в какую.
«Не хочу, дескать, с мужем любимым расставаться, хороните здесь, в парке у дома». Как ее ни увещевали – и родня, и батюшка – настоятель из гиреевской церкви просили на кладбище тело графа земле предать, чтоб по-людски, – никто ничего поделать не смог. «Хороните здесь», – и весь сказ. «Время придет, – говорит, – и сама рядом с мужем лягу. А пока с ним не разлучусь!» Сказывали, что графиня вроде разумом после смерти мужа помутилась. Не так чтобы совсем уж в дурочку превратилась, но все же не в себе слегка стала. Я-то в те времена по молодости не больно разбиралась – кто в уме, а кто с ума съехавши, но старшие мне так объяснили. Ну вот, Нюточка, похоронили покойного барина, дедушку твоего, в парке, камень гранитный над могилкой поставили, все честь по чести. Графиня в имении жить осталась, кажное утро к могильному камню хаживала, как на службу, а по ночам принялась, прости Господи, дух мужа вызывать…
Няня прервала свой рассказ, встала из-за стола и начала креститься на иконы. Видимо, само прикосновение в разговоре к подобным темам не казалось старушке делом богоугодным. Аня сидела, затаив дыхание, – она впервые услышала смутные семейные предания в подобном изложении и вдруг поняла, что в судьбе бабушки многое напоминает ее собственную. Молчание няни затянулось и пришлось отвлечь ее от икон вопросом:
– Няня, и что же было дальше?
– Да что было, что было… Стал хозяин являться. Обеспокоили его душеньку… Вот что было!
Няня снизила голос до едва слышного шепота:
– То, бывает, в парке явится ночью. Станет у пруда, стоит и на дом смотрит. Тогда деревья-то еще не так разрослись, как нынче, садовники их подрезали, регулярность наблюдая, и вид из окон был аж на тот берег пруда, особо со второго этажа. Глянешь иной раз к ночи в окошко, а там мундир офицерский белеется… А потом туман сгустится – глядь, и нет уже никого. Ой, мы страху натерпелись, Нюточка, не передать. А то и по дому, случалось, хаживал хозяин. Ну тут уж вовсе хоть святых выноси. Бывало, вдруг холодом повеет, как из могилы, и шаги – топ-топ-топ, да еще шпорами – звяк-звяк-звяк! Или сама собой дверь запрется, или будто бы рука чья-то тебя тронет, а вокруг никого…
Няня еще долго рассказывала обо всяких таинственных и ужасных случаях, а Аня вновь глубоко задумалась. Теперь ей уже казалось совершенно очевидным, что ночной гость являлся в ее дом из иного мира. Только кто это был – Алеша или покойный дед? Раз уж граф дедушка в прежние времена являлся, то, может, и нынче по дому его призрак бродит. Как жаль, что она не смогла разглядеть лицо призрака, да и вообще мало что разглядела и поняла со страху…
Отодвинув чашку, Аня вышла из столовой, спустилась по ступеням крыльца в парк и побежала к могильному камню.
