Второй. Третий. Четвертый. Пятый.
И тут влез подполковник Павлов.
– В сторону! – закричал он. – Эраст Петрович, в сторону!
Фандорин обернулся и увидел, что Сергей Кириллович припал на колено, оперся локтем и целит преступнику в ноги. Сообразил, наконец.
Увидел это и Цукерчек. Потратил предпоследнюю пулю на жандармского начальника. Расстояние было изрядное, шагов сорок, но снайпер не промахнулся – Павлов со стоном выронил оружие и схватился за бок.
Последний заряд Ружевич берег, наводя на Фандорина ствол, но не стреляя. Расстояние сокращалось, но меньше, чем на десять метров, с таким ловким стрелком приближаться было нельзя – не хватит самой молниеносной реакции.
На станционный путь въехал товарняк, извещая гудком, что следует без остановки и не снижает скорости. Когда паровоз поравнялся с началом платформы, то есть оказался уже совсем рядом, Цукерчек сделал нечто невообразимое: швырнул свою живую ношу вниз, на рельсы, а сам припустил по перрону со всех ног, придерживая прыгающий ранец.
Еще прежде чем сработала мысль, рефлекторно, Эраст Петрович спрыгнул вниз, быстрым движением подхватил маленькое тельце – и едва успел откатиться под настил.
С грохотом и лязгом, почти неразличимые одно от другого, мимо проносились вагонные колеса; с них летела пыль, комки грязи, мелкие брызги мазута.
Фандорин прикрывал собой ребенка и ждал. Пока не пронесется поезд, выбраться из-под перрона было невозможно.
Девочка лежала неподвижно. Личико было прозрачно и спокойно. Эраст Петрович попробовал пристроить головку поудобнее – и она без усилия обвисла. Как бутон на переломленном стебельке.
Девочка не дышала!
– Катастрофа, Эраст Петрович! Полная катастрофа! – Голый по пояс подполковник охал и морщился – ему бинтовали простреленный бок. – Зуев убит! Шипенко убит! Зайонц убит! А этот ушел, и теперь его не найти!
– Это я виноват, – мрачно сказал Фандорин. – Недооценил чутье и безжалостность выродка. Но я найду его. Дело п-принципа.
– Да как вы его найдете? Как? – надрывался Павлов. – Черт, доктор, полегче! С пропуском он перейдет границу где угодно! Пока запрос австрийцам, пока то, пока сё! Ищи-свищи!
– Я ч-частное лицо и формальностями не связан. Австрийская виза в паспорте есть. Найду.
– Да тут Краков близко, шерсть верст от границы! Это как иголку в стоге сена! …Господи, какое чудовище! Двести тысяч – черт с ними! Но тринадцать… нет, четырнадцать убитых! Ребенка не пожалел! … Нет, это невыносимо! Уймет ее кто-нибудь наконец? Доктор, оставьте вы меня, дайте лучше ей валериановых капель!
Собеседники еле слышали друг друга. В соседней комнате истошным бабьим воем заходилась мать погибшей девочки, приличная городская дама.
Лебедик-Голем
Найти иголку в стоге сена не так трудно, как можно подумать. Если точно знаешь, чтó ищешь.
Как-то раз, расследуя одно необычное преступление в Ковно, Эраст Петрович познакомился с очень занятным господином – еврейским сыщиком. Оказывается, есть на свете и такие: не криминалисты еврейской крови (таких-то сколько угодно), а сыщики, специализирующиеся исключительно на преступлениях в еврейской среде. Фандорин узнал, что на широких пространствах Восточной и Центральной Европы существует особая страна, не имеющая собственной государственности: большой мир с населением в несколько миллионов человек; целый архипелаг, состоящий из еврейских кварталов и местечек. Эта не нанесенная на карты держава существует сама по себе, почти не соприкасаясь с казенными институциями. В «Идишланде» свой язык и религия, свои обычаи и культура, свои свахи и акушерки, свои школы и академии, свои авторитеты и изгои. И свои преступления, не всегда совпадающие с официальным уголовным кодексом. А где есть преступники, там есть и сыщики.
Рав Шабтай, в обычной жизни преподаватель иешивы, расследовал только преступления, совершенные евреями против евреев – такие, в которые незачем посвящать «гойскую» власть. Этого тихого человека с обманчиво мягкими манерами знали, чтили, а кому положено и побаивались от Риги до Кишинева и от Киева до Вены. Сначала Шабтай никак не желал делиться с Эрастом Петровичем информацией и уклонялся от всяческого сотрудничества. Долго приглядывался, примеривался. Наконец осторожно спросил, нет ли в господине Фандорине хоть немножечко еврейской крови. Эраст Петрович соврал, что есть – у покойного отца было отчество «Исаакиевич». И всё волшебным образом переменилось. Отлично поработали вдвоем, и Фандорин научился у коллеги многим полезным вещам.
У рава Шабтая, например, была собственная классификация сложных расследований, которые он делил на две категории: вензухен (то есть, «кого искать») – если личность преступника невыяснена, и возухен («где искать») – если требуется установить местонахождение объекта, чья виновность очевидна. В каждой из двух категорий имелись виды и подвиды; соответственно варьировалась и методика. Причем «возухен» считалось расследованием более сложным, ибо Вселенная Б-га обширна, и, если преступник скрылся, не оставив следов, найти его не проще, чем знакомую блоху в шерсти у незнакомой дворняжки (еврей сыщик любил сочные метафоры).
Шабтай умел из голой психологии и теоретизирования, то есть из ничего, из воздуха, вычислить траекторию движения объекта. И почти никогда не ошибался.
Метод назывался «Лебедик-Голем», что буквально означает «Оживший Голем» – в память о глиняном чудовище, которое соорудил и заставил двигаться пражский кудесник Махараль. Точнее всего красивое идишское название следовало бы перевести скучным термином «психологическая реконструкция».
Именно ею Фандорин и занялся, когда, переправившись через границу, взял на австрийской станции с непроизносимым названием Szczakowa краковского извозчика. Ехать было немногим более получаса. Чтобы «оживить Голема», этого времени вполне хватило.
Махараль и Голем
Первое правило рава Шабтая гласило: «Стань Големом и пойми, как этот урод видит мир своими глиняными глазами».
Чтобы угадать дальнейшие действия урода по имени Болеслав Ружевич и по кличке Цукерчек, требовалось перестать считать его уродом, ибо сам он себя к таковым, конечно же, не относит. Просто это человек, который воспринимает жизнь особенным образом, не как все. Там иные ценности, иное Добро и иное Зло.
Как устроен мир педантичного, аккуратного, легко убивающего, абсолютно безжалостного, но при этом высоко ценящего красоту человека? Что ж, в профессиональной карьере Фандорина встречались и такие.
Во-первых, в мире подобного… человека (заставил себя повторить Эраст Петрович) есть только одна настоящая, живая личность, чьи чувства, страдания и удовольствия имеют ценность – он сам. Все остальные люди – куклы. Они могут быть либо помехой, либо средством для достижения целей, и больше ничем.
Во-вторых, особого внимания заслуживает обсессия, связанная с чистотой. Для Цукерчека грязь – это агрессивное вторжение нечистой внешней среды. Любая неаккуратность, запачканность мучительны.
В-третьих, я (Фандорин перешел на первое лицо) очень одинок. Я не вступаю в связи с женщинами, потому что они будут трогать меня своими руками и бр-р-р губами. У меня нет и никогда не было друзей.
Подумав, Эраст Петрович сделал к этому пункту уточнение. У такого субъекта нет друзей и он не нуждается в подельниках, но иногда бывают покровители, к которым он относится с сакральной почтительностью: в том случае, если счел кого-то себе ровней или даже существом высшего порядка. Но и с патроном у «аккуратиста» отношения всегда неблизкие, дистанционные. В 1895 году (это было в Сан-Франциско) Эраст Петрович имел дело с профессиональным убийцей из китайской Триады, мастером своего жестокого ремесла, который верой и правдой служил «красному жезлу», главарю банды. Просто близнец Цукерчека, только без бородки и с косой: та же аккуратность, маниакальная чистоплотность, безжалостность. Одиночка получал от босса задание и сам решал, как его выполнить.
