не желая подниматься) и до заката (когда азартно писала роман или, терзаемая бессонницей, требовала чем-нибудь ее развлекать).
R. понимал, что движет его подопечным; догадывался, что неродному ребенку в семье — а происхождение от Андрея перестали скрывать довольно рано — попросту страшно изнеживаться. Несмотря ни на какую любовь, его не покидало опасение: вдруг рано или поздно выставят вон? Он не говорил об этом вслух, но это угадывалось — по независимости, по робости и спорящему с ней желанию всем понравиться и в самых разных делах стать если не лучшим, то хотя бы уж необыкновенным.
Андрей не отстранился; ткань соскользнула с плеч. R. повесил крылатку — и в то же мгновение ноздрей коснулся тяжелый пряный парфюм. Никогда прежде этот флер не подбирался так близко, никогда не казался таким естественным, таким неотрывным от нового Андрея с его яркой одеждой, отросшими волосами и обволакивающим, бесстрашным, чего-то беспокойно ищущим взглядом. R. нравился этот запах, хотя он ни за что не признался бы в таком вслух. Да что там, он даже не решился подтвердить догадки: не попытка ли это воссоздать кифи, о которых они читали в трудах то ли Мариета, то ли его преемника Масперо [31].
Они пошли через комнаты — было видно, как Андрей старается не вертеться и поменьше глазеть на интерьеры. Он даже двигался от этого скованно, буквально каторжно, не в обычной лисьей манере, и R. спросил, просто чтобы не сгущать неловкое молчание:
— Что, сумеречно у меня здесь? Неуютно?
Андрей вздрогнул, остановился. Они были перед дверью в кабинет, но он развернулся обратно. Уже без стеснения обвел взглядом гостиную-столовую, залитую приглушенным светом; поднял глаза к потолку — к заполненным облачными фресками лепным медальонам — и покачал головой. Лицо немного просветлело, поза стала расслабленнее.
— Мне очень нравится! Все как я и представлял. И… как бы здесь ни было, это лучше, чем у нас. Я… — Он запнулся и вдруг прислонился к двери спиной. R. тихо, с новой тревогой попросил: «Продолжай». — Я не могу там больше. Сейчас точно.
Кажется, он хотел что-то добавить, но не решился. Отвернулся и, тихо спросив: «Можно?», сам открыл дверь в кабинет. Переступил порог — и снова замер. Навстречу сонно моргнули угли с той стороны каминной решетки, но Андрей смотрел не на них. Он даже особенно не озирался — сразу заметил один предмет и не отводил от него глаз. Плечи и руки отчетливо, почти болезненно дрогнули.
— Тебе холодно? — спохватился R., почувствовав, как сквозит из окна. — Подожди, я сейчас разожгу посильнее…
Он хотел шагнуть вперед, но его вдруг удержали. Вцепились в рукав рубашки, крепко, до дрожи. От неожиданности R. покачнулся: только теперь осознал, что за десять лет они сравнялись в росте, отчасти и в силе.
— Что? — почти испуганно спросил он.
Пронзительный взгляд Андрея был долгим. Что это, не запоздалый ли порыв ударить, бросить что-то резкое? Но наконец Андрей словно очнулся, быстро повернулся в сторону камина и посмотрел на стену над ним.
— Мой пейзаж? — полувопросительно прошептал он, сжимая пальцы крепче.
R. видел сейчас его профиль, слабо вызолоченный гаснущим огнем; видел дрожащий блик на сережке и тень от ресниц. Все это опутывало тревожными какими-то чарами; мысли сбивались; сложно было понять, что творится у Андрея внутри, по выражению его лица и особенно по изгибу дрожащих губ. Гнев это, страх или просто растерянность? Нужно ли оправдываться?
— Твой, — только и прошептал он, тронул смуглые руки, но не решился ни отвести их, ни тем более разжать: представления не имел, как отзовется непрошеное движение. — Я попросил Ивана приобрести ее для меня… или хоть какую-нибудь. — Все же решился сказать: — Ты, пожалуйста, не держи на меня зла, но мне правда хотелось иметь в доме твою работу. Они очень впечатляют, а я, как ты мог заметить, сильнее полюбил живопись за последние годы. Она меня успокаивает.
Он все же отвел руки Андрея, стараясь не слишком их касаться, отшагнул и прошел к камину. Присел, начал раздувать угли, подбросил немного щепок и, когда огонек ожил, добавил пару тонких поленьев. Все это время он молчал, не оборачивался — оставлял гостю полную свободу осматриваться, делать какие-либо выводы, собираться с мыслями. Сам же старался больше не строить предположений о том, что происходит в душе Андрея, нет ли там, например, мысли подойти да и стукнуть по темени кочергой? Образ из рабочих сводок он поскорее отогнал, сам же на себя разозлился: ну с чего? В том, что Андрей нормален, он не сомневался ни дня; в том, что теперь его может терзать желание мстить, но все же не бывшему учителю, — тоже. Лишь одно подпитывало отвратительный страх — собственное понимание вины. То самое «Он вправе желать тебе смерти, ведь ты его не защитил», с которым он засыпал и просыпался почти каждый день.
— Аркадий?
Он спохватился. Осознал, что, похоже, давно оцепенел: просто сидит и смотрит на огонь. И что отвык от собственного имени, произносимого без хвоста в виде отчества, а иногда еще предваряемого чином. С некоторым усилием он оглянулся. Андрей стоял прямо за спиной, рядом. Вот он медленно опустился — и пришлось развернуться, скорее возвращая на лицо гостеприимное спокойствие; вот опять посмотрел в глаза, слишком пронзительно, чтобы можно было надеяться на непонимание. R. облизнул губы, ища, как поубедительнее соврать: «Все в порядке, задумался, проклятая бессонница». Но Андрей вдруг подался ближе и накрыл холодной рукой его ладонь, лежащую на полу. И слова пришли другие.
— Прости меня. — Они сказали это почти хором и одновременно же замолчали.
R. показалось — он ослышался. Глаза Андрея тоже расширились в изумлении — а спустя секунду он вдруг неистово, отчаянно замотал головой. Снова шевельнул губами, хотел добавить что-то — но лишь молча подался вперед, нет, почти упал и уткнулся в плечо горячим лбом. Руки его сжались на спине R. так судорожно, что даже сквозь рубашку он ощутил касание острых ногтей. Он и сам обнял Андрея, прежде чем отдал себе в этом отчет: придержал одной рукой поперек лопаток, скользнул другой в волосы, мягче устраивая голову на своем плече. Не заметил, что уже гладит в неосознанной попытке утешить, по давней, но так и не отринутой привычке. Перехватило горло. Он быстро закрыл глаза.
— Ты пришел и оставил мне синяки на руках, чтобы кто-нибудь наконец все заметил и понял, — прошептал Андрей, не двигаясь. — Нет, пожалуйста… — Он почувствовал, как R. вздрогнул, и не дал отстраниться. — Ты знал,
