Время от времени он поднимал глаза к люстре и смотрел, как догорают белые свечи. Воск стекал по кованым подсвечникам, капли размеренно падали на пол, собираясь небольшими лужицами перед печью, и довольно быстро застывали.
С кровати слышалось ровное дыхание Магдалены. Симон с любовью взглянул на жену. Она спала крепко, грудь ее мерно вздымалась и опускалась под одеялом. Лицо стало румяным и было уже не таким бледным, как пару часов назад. Должно быть, жар действительно спадал.
Симон невольно подумал о Петере, который так же спокойно спал сейчас в доме у Кайзера. Он снова взглянул на Магдалену, и на душе у него потеплело. В общем-то, они могли быть довольны своей жизнью. Пусть многие относились к ним с презрением, зато у них была семья, где все друг друга любили, временами ссорились, но всегда готовы были поддержать. У них была крыша над головой, они ели досыта и могли надеяться, что завтрашний день будет лучше сегодняшнего.
«Чего не скажешь о некоторых детях в этой долине», – мрачно подумал Симон.
Он содрогнулся при мысли о костях, которые держал на холме несколько часов назад. Они были такие маленькие, такие хрупкие… Довелось ли этим детям познать родительскую любовь? Напевал им кто-нибудь перед сном, утешал, когда им снились кошмары? Случалось ли им есть что-нибудь, кроме ячменной каши и черствого хлеба?
Что ж, по крайней мере, у них были друзья. Мартин был одним из них. Теперь он лежал с чернеющим обрубком вместо ноги, в одной хижине с больной матерью и младшими братьями и сестрами. Симон пообещал себе, что заглянет к нему еще раз, прежде чем отправиться в Шонгау. Ведь, в сущности, все встало на свои места, с убийствами разобрались и контрабандисты схвачены. Те двое детей, вероятно, погибли от несчастного случая, и звери притащили их трупы на холм. Теперь оставалось только выручить Барбару, но это уже задача Лехнера, не Симона. Он свое дело сделал.
Или нет?
Детские останки не давали Фронвизеру покоя. Он вспомнил их имена. Мать покалеченного Мартина называла их тогда, в хижине.
Маркус и Мари…
И эти два имени, точно горн, зазвучали у него в голове. Мысли хлынули горным потоком, едва не сшибли со стула. Казалось, только ради этого озарения он и просидел здесь столько времени.
Маркус и Мари… Маркус и Мари… Маркус и Мари…
Симону вспомнились некоторые детали, замеченные за последние дни, и беспокойство его возросло. Он встал и, точно зверь в клетке, принялся мерить шагами комнату. Магдалена тихо посапывала и ворочалась во сне. Где-то в отдалении церковный колокол пробил двенадцать раз. Симон остановился, подсчитывая удары.
«Полночь, – подумал он. – Время духов, гномов и карликов… Я и сам едва не поверил в эти легенды!»
Симон вдруг насторожился. Он не припоминал, чтобы прежде колокол звонил в такое позднее время. Похоже, священник был еще на ногах. В эту ночь, принесшую деревне столько бед, его преподобие Тобиас Гереле припоминал жителям их прегрешения. Фронвизер подошел к окну, тихо приоткрыл ставни и посмотрел в сторону церкви, на колокольню, чей контур серым вырисовывался на фоне чернеющих гор. В доме священника еще горел свет.
И тогда Симон понял, что должен делать.
Священник!
Он нерешительно взглянул на Магдалену. Она крепко спала. Если разбудить ее сейчас, это вряд ли пойдет ей на пользу. С другой стороны, жена никогда не простит его, если он в одиночку предпримет то, что собирался предпринять.
Не простит, если оправдаются худшие его опасения.
После некоторых колебаний Симон подошел к Магдалене и осторожно поцеловал ее в щеку. Как ни странно, она сразу открыла глаза и сонно спросила:
– Что случилось?
– Нам нужно проверить кое-что, – сказал Симон. – Это очень важно. И тогда, надеюсь, все встанет на свои места.
* * *
Куизль бежал, пригнувшись, за Йосси и Макслем по тесным туннелям. Иногда он врезался в каменные выступы, и каждый удар отзывался вспышкой боли, но Якоб упрямо бежал дальше. Его подгоняла безудержная ярость. Мальчики лишь в двух словах рассказали ему о том, что здесь происходило, но и этого было достаточно, чтобы Куизль рассвирепел, как бык. Детей держали здесь вместо рабов, и жизнь их не стоила ни гроша! Все были из бедных батрацких семей. По ночам и в свободные дни их заставляли работать в шахтах, искать золото и серебро. Палач не знал пока, кому еще в Обераммергау было известно об этом. С трудом верилось, что за всем этим стоял тот рябой недоумок, помощник в местной школе.
– Ханнес просто в бешенстве! – говорил на ходу рыжеволосый Йосси. – Он думает, что кто-то из нас проболтался о шахте. Согнал всех остальных в большую пещеру и лупит розгами, чтобы выяснить, кто это был. Только нам и удалось от него ускользнуть!
– Теперь он наверняка нас считает предателями! – посетовал Максль. – Он убьет нас, как тогда убил Маркуса. Бедняга плохо укрепил проход, и случился обвал. Маленькую Мари завалило тогда камнями… – Он поежился. – Ханнес до смерти забил Маркуса дубинкой. А потом закопал его. Вместе с Мари.
– На холме, я знаю, – проворчал Куизль. – Но теперь с этим покончено. Ублюдок больше не поднимет руку на ребенка, или не зваться мне палачом из Шонгау.
Они обежали очередной изгиб, и Йосси неожиданно остановился. Откуда-то послышался детский плач, прерываемый громким, требовательным голосом.
– Мы уже рядом, – прошептал Йосси и показал факелом на низкий проход слева. – Там дальше пещера, она еще древнее, чем эти шахты. Мы как-то нашли в ней огромные медвежьи кости, а на стенах – странные рисунки, как будто дети рисовали.
– Как долго это продолжается? – спросил Куизль. – Как долго он вас мучает?
Максль пожал плечами:
– Очень долго. Мы сами трудимся здесь с шести лет. А прежде были другие. Ему нужны маленькие дети, чтобы могли пробраться по тесным шахтам.
– Как настоящие карлики. – Куизль кивнул. Похоже, в сказаниях содержалась крупица неприглядной, но истины. – И вы находили здесь золото или серебро?
Йосси горько рассмеялся. Из пещеры вновь донесся жалобный крик.
– Если бы! Тут ничего нет, кроме обломков «кошачьего серебра». Иногда квасцы попадаются… Насколько я знаю, здесь еще ни разу не нашлось ничего ценного. Но Ханнес не сдается, он как одержимый.
Куизль вспомнил, что в кадке у Йосси что-то поблескивало. Ему показалось еще, что камни представляли какую-то ценность. А на самом деле это «кошачье серебро» сверкало в свете фонаря. Не было никаких карликов – и никаких сокровищ.
– Но почему он заставляет вас искать, если искать-то и нечего? – спросил Якоб задумчиво. – Какой в этом смысл?
– Говорю же, он одержим, – прошептал Йосси. – Иногда мы ищем и в других шахтах, у Лабера, или в брошенных берлогах над болотами. Там тоже ничего! Но вот уже два года ищем в основном здесь. Он в любое время может отправить нас в горы; невозможно угадать, когда это произойдет. Бывает, что нас неделю никто не трогает, а потом, как вот теперь, даже по ночам трудимся.
Куизль кивнул. Он вспомнил маленького человечка, которого они с Симоном увидели, прежде чем сошла лавина. Наверное, это был кто-то из ребят. В кожаном остроконечном капюшоне он походил на венецианского карлика.
– Ждите здесь, – сказал палач мальчишкам.
Затем молча полез в дыру, в которую едва помещался. Чем дальше он забирался, тем громче становились резкие выкрики и плач. Время от времени свистела розга, потом раздавался хлопок, как по голой коже. Куизль прополз еще несколько шагов и выглянул из дыры, расположенной на высоте человеческого роста. Она выходила в просторную пещеру. Перед дырой грудилось несколько больших камней и загораживали проход.
Как и во всей шахте, свод пещеры поддерживали старые балки, а толстые необработанные бревна обеспечивали дополнительную опору. Несколько факелов, закрепленных в трещинах в полу, отбрасывали зловещие отсветы. На стенах красными и черными линиями были нарисованы медведи, олени и охотники. Рисункам, наверное, были сотни лет; они истерлись и выцвели.
