Трое мужчин вытащили Тони Аркуэ на причал, куда уже высаживались пассажиры обеих лодок.
Пожарный тотчас засуетился, пытаясь привести его в чувство, и со всех сторон посыпались советы:
— Нужно ему руки поднять и опустить несколько раз!
— Нажмите ему на грудину!
— Может, его вверх ногами подвесить, чтобы вода вылилась?
Только Ламбер Паже хранил молчание.
— Боже мой![17] Умоляю, сделайте что-нибудь! Какой ужас! — простонала Ольга Вологда. — Пустите меня к нему! Дайте мне его обнять! Это я во всем виновата! — Она истерично метнулась к утопленнику, попыталась оттолкнуть рыбака, но пощечина вернула ей способность соображать.
Выбившись из сил, пожарный, чьи старания так и не принесли результата, поднялся, потирая поясницу, и скорбно вздохнул:
— Всё. Помер.
В толпе заахали, все разом бросились к жертве. Стоя вокруг мертвого Тони, Аженор Фералес, Жоашен Бланден и владелец скобяной лавки с трудом сдерживали натиск, а люди напирали, завороженно глазея на труп. В полной тишине трое спасателей подняли его и понесли к ресторану, откуда уже высыпали те, кто не участвовал в лодочной прогулке. Женщины причитали, то и дело звучали слова «врача!» и «в полицию!»
— Что случилось? — спросил Мельхиор Шалюмо, заступив дорогу рыбаку.
— Человек упал с лодки, — буркнул тот, недовольный, что какой-то коротышка лишил его возможности немедленно выступить перед большой аудиторией, жаждущей макабрических подробностей. — А и не странно: эти олухи пляски на борту устроили, такую болтанку учинили — мало не показалось. Парень свалился в озеро, запаниковал, но эти обормоты решили, что он их разыгрывает. С другой стороны, непонятно, как он ухитрился утопнуть в этой луже — там воды-то по грудь. Разве что в иле увяз… Это да, дно здесь сущая трясина и ям полно — небось провалился в такую, его и затянуло. Жуткое дело — топь, человека держит что магнит железные опилки. А парень хилый был, хоть и молодой. В общем, почитай в стакане воды захлебнулся.
— Не знаете, как его звали?
— Приятели кричали ему «Тони». Ладно, прошу прощения, мне еще показания дать нужно — сейчас полицейские явятся, начнут расспрашивать. Я как-никак главный свидетель.
«Тони Аркуэ, Тони Аркуэ… — забормотал человечек, укрывшись за кучей валежника. — Ну, Отец Небесный, Ты превзошел себя, я на такое даже не рассчитывал. Дождичек, эдакий весенний, лучше со снегом и с градом — таковы были скромные мои упования, а Ты, о Всемогущий, наказал все мерзкое сборище, подбросив им утопленника! И кого же Ты избрал мишенью Своего праведного гнева? Кларнетиста, которого я терпеть не мог! Конечно, я предпочел бы, чтоб Ты покарал его приятеля Аженора Фералеса, грядущего короля рогоносцев, или Анисэ Бруссара, хозяина скобяной лавки на улице Вут. Но что сделано, то сделано, благодарю Тебя и за это… А я их предупреждал. Не позвали меня на праздник — им и аукнулось. Так-то, кто Чик-Чирика обидит — расплатится сполна… Нет, подумать только — даже тортом не угостили! И я еще поначалу выпрашивал для них хорошей погоды!»
Пообщавшись с Господом, Мельхиор направился к новобрачной. Мария Фералес, сидя на раскладном стуле, горько рыдала, пухлые плечи ее подрагивали. Все утро, с самого рассвета, она наряжалась и прихорашивалась, чтобы предстать со своим Аженором перед священником, а потом отпраздновать свадьбу с друзьями и коллегами. Этот день должен был стать самым прекрасным в ее жизни. И вдруг — смерть. Ужасный, недобрый знак! Она ревела самозабвенно, громко всхлипывая, и не сразу заметила, что кто-то пощипывает ее за ляжку. Вздрогнув, Мария оторвала ладони от лица и при виде маленького человека попыталась улыбнуться:
— Мельхиор! Как мило, что ты пришел меня утешить.
— Загублена твоя свадьба, бедняжечка… Жаль, что ты отказала мне в удовольствии быть твоим шафером.
— Аженор тебя недолюбливает, вот и…
— Вот и напрасно! Сегодня все убедились, что тех, кто против меня, Господь сурово карает.
— Пшел вон, уродец! Убери свои грязные лапы от моей жены! — Невесть откуда взявшийся разъяренный Аженор Фералес навис над человечком с таким видом, будто сейчас ударит.
Мария охнула от неожиданности, а Мельхиор Шалюмо, отбежав на безопасное расстояние, выкрикнул:
— Берегитесь, мерзкие свиньи, Господь Всемогущий вас изничтожит одного за другим! — И бросился в лес, распугивая голубей.
На бегу человечек яростно хлестал прутом кусты, из-под них кидались врассыпную мыши. Отмахав сотню метров, он вдруг остановился и подобрал сморщенный плод каштана, а когда выпрямился, кукольное личико его было безмятежно. Никакое событие, радостное или печальное, не могло надолго выбить Мельхиора Шалюмо из колеи.
«Думаешь, ты победил, Аженор Фералес? А вот и нет! Я же могу кое-кому многое порассказать, ежели меня вовремя спросить. Никто ведь пальцем не пошевелил, чтобы выловить красавчика из пучины, и я укажу виновных — всех перечислю. Уж не прогневайся, Отец Небесный: Ты — Всемогущий, а я — всеведущий!»
— Мельхиор, вы видели, что произошло?
Маленький человек поднял голову и наткнулся на пристальный взгляд Ольги Вологды.
— Нет. Я пришел, когда все пытались откачать вашего Тони.
— Лгунишка, я заметила вас на берегу, когда месье Аркуэ вытаскивали из озера.
— Вероятно, в суматохе вас подвело зрение, моя дорогая, — в то время я был у водопада. Вы пережили страшное потрясение, но не терзайтесь так — это был всего лишь несчастный случай.
— Вы так полагаете?
— У вас есть другое объяснение?
Балерина недоверчиво и с некоторым подозрением воззрилась на него, но человечек держался почтительно, вид имел невинный и спокойно продолжил:
— Надо думать, ангел-хранитель месье Аркуэ изволил отлучиться, вот и не пофартило бедняге. Стало быть, судьба у него такая — утонуть в луже. Если только…
Ольга нервно усмехнулась:
— На что вы намекаете? Знаете, Мельхиор, порой я вас боюсь. Вы и сейчас хотите меня напугать?
— А что, собственно, вы так суетитесь? Кем он вам был, этот Тони Аркуэ? Никем — поиграли и забыли. Милая моя Ольга, вам плохо удается роль испуганной овечки, более того — она вам совсем не идет. Уж не мучает ли вас совесть?
Балерина беспечно пожала плечами:
— Тоже мне ясновидящий — видите то, чего нет. Подите лучше найдите мне фиакр, Шалюмо, я хочу домой.
— Слушаю и повинуюсь, дорогая Ольга. — Мельхиор поклонился и зашагал к ресторану.
«И то верно — поезжай домой, цыпочка, запри дверь и клюв не высовывай», — с этой мыслью он запустил каштаном в воробья, промахнулся и рассмеялся себе под нос. А в следующую секунду лицо его застыло в привычной гримаске — губы так и остались растянутыми в улыбке, но в ней не было и следа веселья…
Пятница, 26 марта
Виктор ликовал, он чувствовал себя лордом Дэвидом из романа «Человек, который смеется», тем самым английским пэром, что «страстно любил уличные представления, ярмарочные подмостки, клоунов, паяцев, чудеса под открытым небом». Сегодня ему невероятно повезло — удалось нащупать связующую нить между двумя волновавшими его темами: эксплуатацией детского труда, лишающей ребенка образования, и бродячим цирком. Вернее, найти сведения, которые могли примирить одно с другим. Супруги Селестен, ярмарочные циркачи, познакомили его с мадам Бонфуа. В 1892 году эта удивительная женщина устроила у себя в цирковом фургоне классную комнату и давала уроки чтения и письма двенадцати юным акробатам, мальчикам и девочкам. Мало-помалу число учеников росло, понадобилось даже нанять профессиональных учителей. И вскоре уже несколько школ-фургонов сопровождали семьи бродячих артистов в гастрольных разъездах по Парижу, внешним бульварам и предместьям, а на стоянках вырастали школы-палатки. И хотя преподаватели были католиками, принимали они малышей любого вероисповедания, каждому находилось местечко. Нынешней весной 1897 года занятия посещали двести семь учеников, и некоторые школы существовали на государственные субсидии, выделенные месье Бюиссоном, министром начального образования. Уроки проходили под звуки шарманок и литавров, даже в разгар праздничных гуляний в Менильмонтане или в Венсенском лесу.
Сейчас в Париже шла подготовка к открытию ярмарки на Тронной площади, переименованной в площадь Нации, — там, где когда-то сходились дороги на Монтрёй и Шаронну с Большим Венсенским трактом, между двух колонн, увенчанных статуями Людовика Святого и Филиппа-Августа. Виктор все утро бродил среди рабочих, собиравших павильоны и красивших деревянных лошадок; понаблюдал, как художники расписывают фанерные стены, расспросил мастеров о действии механизма карусели, помог им смазать зубчатые колеса. Позавтракав в компании человека-скелета, альбиноски и всего семейства Селестен, он водрузил треногу фотографического аппарата у недостроенного огромного павильона, где в скором времени начнут выступать танцовщицы, жонглеры, фокусники, и провел время весьма плодотворно. Снимки должны были получиться на славу — он старался запечатлеть на пластинах изумительное разнообразие ярмарочных номеров, уходящее в прошлое, кудесников и силачей, которых становились все меньше и меньше по мере того, как площадные праздники переставали играть важную роль в жизни горожан.
