Ознакомительная версия.
Купчина позвал меня на следующий день обедать, но не домой, а в трактир. И я потихоньку отправился на Гертрудинскую.
Глава третья
Рассказывает мисс Бетти
Я уже миновала те годы, когда женщина не пытается разобраться в своих чувствах, а просто живет ими, и они ей заменяют рассудок. Я, слава Богу, дожила до двадцати семи лет, и мне доверяют воспитание взбалмошных девиц, зная, что я с ними управлюсь. К тому же склонность к идеалу всегда служила мне защитой от глупостей. Человек по имени Лучиано Гверра мог быть разве что героем французского романа, из тех, которые не стоит давать молодым девушкам. В обыденной жизни таким героям места нет.
Можно ли влюбиться в сон, в призрачное видение?
Задав себе этот вопрос, я ответила: и да и нет. Героиня романа этак влюбиться может. А девица, которая живет обычной жизнью, — нет. Хотя если девица склонна мечтать об идеалах, с нее станется…
Этот идеал в образе циркового наездника снился мне всю ночь!
Нет, конечно же я не пала так низко, чтобы влюбиться в него самым пошлым образом и домогаться его поцелуев! Просто случилось удивительное совпадение — именно таким я бы вообразила себе романтического героя из книжки, даже из стихов — если там возникал красавец Антиной или Парис с яблоком в руке. Ничего удивительного — каким бы еще должен был быть юноша, живущий на брегах Средиземного моря? Более того, говорила я себе, ведь Лучиано Гверра у себя на родине красавцем, скорее всего, не считался бы — там таких кудрявых черноглазых молодцов, наследников Августа и Цезаря, как у нас — белобрысых румяных детин, косая сажень в плечах.
Но наутро я была сама не своя, все у меня валилось из рук, и я обнаружила, что сижу бездумно и бессмысленно с книжкой на коленях, лишь когда мои драгоценные воспитанницы, забыв о поставленном перед ними натюрморте — букете анютиных глазок в вазочке наподобие амфоры, — стали шептаться уж чересчур громко. Менее всего их привлекала сейчас акварель — а более всего волновали красавцы-наездники. Они сравнивали того долговязого, что ездил, стоя ногами на двух лошадях разом, и красивого юношу, который выехал верхом на белом коне, правя при этом длинными вожжами еще и другим конем, который выступал впереди; оба коня танцевали в лад, и это называлось «тандем». Юноша был старший сын де Баха, Альберт, а средний и младший вольтижировали, очень ловко вертясь на конских спинах. Не обошлось и без воспоминаний о красавчике-итальянце.
То же самое творилось и с мальчиками. Но им еще понравился канатоходец с белыми веерами для равновесия. Притащить в дом лошадь было бы немыслимо, но найти веревку они могли — и нашли. Мы узнали об этом по грохоту и громким рыданиям Николеньки. После чего я пошла к Варваре Петровне и напомнила ей, что на манеже был еще штукарь, кидавший вверх полдюжины тарелок и четыре горящих факела. Беда угрожала всей нашей посуде.
— Так что же делать, мисс Бетти? — спросила она меня. — Жить без посуды и есть руками, пока они не образумятся?
Порой Варвара Петровна мыслила хоть и разумно, да грубовато.
— Я полагаю, надо пообещать им другой поход в цирк, если будут вести себя примерно, — отвечала я. — Пусть внимательно разглядят штукаря с его затеями. А я им объясню, что это его ремесло, такое же, как ремесло сапожника. Вчера его кундштюки были для них феерическим праздником — так пусть станут исполнением ремесла, коли угодно.
— И кто же поведет их туда?
— С вашего позволения, я и поведу. Иначе от них спасу не будет.
Эта мысль пришла мне в голову внезапно — и очень мне самой понравилась. Она была логична — если мальчики, осознав, что штукарь с итальянской фамилией Гримальди, но совершенно не похожий на потомка Цезарей и Брутов, кидает тарелки за деньги, каждый день и много лет подряд, так что ему это ремесло и самому надоело, угомонятся — точно так же и я, опять увидев наездника, изображающего солдата, пригляжусь внимательнее, увижу в нем обыкновенного итальянца, из тех, что ради заработка готовы заехать хоть в Лифляндию, — и тоже угомонюсь.
Мы отправили Сидора в цирк взять ложу, причем я нарочно попросила его о ложе в первом ярусе, чтобы Вася с Николенькой надышались опилками и поняли, как неприятен труд штукаря.
Старый бездельник пробродил где-то битый час, явился и доложил, что все ложи выкуплены, а поскольку представления будут даваться трижды в неделю, то и придется нам малость обождать.
— Ах, как я устала от этой Риги! — воскликнула Варвара Петровна. И я ее понимала — вернее, поняла после того, как она как-то, затосковав о столице, принялась вспоминать балы, на которых танцевала еще девицею: это чинные полонезы и смехотворные котильоны, это томные стремительные вальсы и бешеные мазурки прежних времен, с топотом, грохотом и только что не присвистом. Здесь же для русских чиновников и их жен список развлечений был скуден, на балы в Дворянское собрание звали редко, Немецкий театр был им скучен, — дамы только по-французски несколько понимали, раз в кои веки приехал «гимнастический цирк» — и то туда уже не пробиться.
Согласитесь, даже самые замечательные домашние спектакли не заменят настоящего театрального представления, да еще на русском языке, с хорошими актерами. Я до сих пор вспоминаю «Замужнюю невесту» князя Шаховского, которую видела и в Москве, и в Санкт-Петербурге. А когда пытались мы поставить тут «Урок дочкам» Крылова, то я чуть рассудка не лишилась — барышни мои не рождены для сцены, и даже если вдруг заучат наизусть слова, то рапортуют, будто унтер-офицер на плацу. А ведь пьеса словно нарочно для них написана — о том, до чего может довести любовь к иноземщине.
Сидор получил приказание каждое утро спозаранку отправляться к цирку, чтобы успеть взять ложу сразу же, как объявят, что она свободна. А я впервые обрадовалась тому, что мы опять идем в Верманский парк. И даже торопила девиц, которые собирались так тщательно, словно под венец.
Я поняла, что Малый Верманский парк выбран для цирка непроста — в нем, должно быть, по утрам выводят лошадей. Конюшню (длинное здание было именно конюшней, в которой ночевали конюхи и прочие служители) поставили так, что она простиралась вдоль ограды и закрывала от посторонних взоров площадку, где удобно было ходить с лошадьми, а с другой стороны эту площадку закрывали кусты сирени. Когда мальчики опять пристали ко мне с вопросами о цирке, я предложила им прогуляться там — глядишь, и удастся разглядеть поближе знаменитых скакунов.
В этом был особый смысл: одно дело смотреть на итальянца в нарядном мундире, да еще, поди, и накрашенного, да под бравурную музыку, да еще заразившись общим восторгом, совсем другое — увидеть его в простой одежде, нечесаного, сердитого на разиню-конюха…
Я страстно желала истребить из души этот фальшивый образ! Средства, мной избранные, были правильны и благоразумны. Во-первых, посмотреть на итальянца в неприглядном виде, во-вторых, осознать, что он — всего лишь ловкий ремесленник, которому за то и платят, чтобы дамы от его огненного взора ахали и в обморок валились!
В парке я оставила моих девиц с их рукодельем под присмотром миссис Кларенс (которая опять возмутилась по-английски, что ее брали для ухода за прелестными малютками, а не за взрослыми и строптивыми мисс!), а сама взяла мальчиков и повела их к ограде Малого Верманского парка, вход в который, как я и полагала, был временно закрыт. Для них это было целое приключение — ведь я позволила им залезть на ограду, а сама смотрела по сторонам — чтобы никто не заметил этого безобразия.
Эта часть Дерптской улицы, разделявшая оба парка, обычно была пустынна — пешеходы пробегали по ней рано утром и ближе к вечеру, торопясь на службу в крепость и из крепости домой, к обеду. Проезжали разве что экипажи — но кто станет из экипажа смотреть на ограду, что в ней любопытного?
Я оказалась права — действительно, в том закутке водили по кругу лошадей, не только белых, но и вороных, и прочих мастей. Николенька, который забрался на самый верх ограды, соскочил и восторженно доложил мне, каковы эти изумительные лошади, но вопрос о конюхах его озадачил — он-то, разумеется, только на животных смотрел.
Пока я говорила с Николенькой, Вася, утратив чувство меры, ловко перескочил с ограды в Малый Верманский и шмыгнул в кусты сирени. Я оказалась в самом нелепом положении — я не могла громко звать его и не могла также лезть за ним туда, а меж тем мальчика могли заметить цирковые служители, и чем бы это кончилось — одному Богу ведомо. Нам с перепуганным Николенькой оставалось лишь высматривать в кустах два светлых пятна — бело-голубые полосатые панталоны и золотисто-белокурую голову.
Наконец он вернулся и очень сноровисто, почти молниеносно, перебрался через ограду — я и не знала за ним таких талантов.
— Мисс Бетти, — зашептал он, хотя подслушивать нас было некому. — Там, в кустах, сидит человек! И тоже следит, как гуляют лошади!
Ознакомительная версия.
