Эстер оцепенела от бешенства и беспомощности. Хирург обращался к ней свысока, не скрывая презрения. Конечно, можно высказать этому человеку в глаза все, что она думает и о нем, и о его самомнении, но тогда бы они стали навсегда злейшими врагами. И, возможно, он назло ей отказался бы оперировать Джона Эйрдри.
Усилием воли Эстер подавила раздражение, и достойный ответ так и остался при ней.
– Когда вы собираетесь оперировать мальчика? – спросила она вместо этого, глядя хирургу в глаза.
Он слегка покраснел. Что-то в глазах сестры приводило его в замешательство.
– Я еще утром решил, что прооперирую его сегодня, мисс Лэттерли. Так что ваши советы несколько запоздали, – солгал он, но Эстер даже виду не подала, что раскусила его.
– Уверена, вы, как всегда, приняли верное решение, – подыграла она ему.
– Ну, так чего же вы ждете? – осведомился Поумрой, вынимая руки из карманов. – Положите ребенка на место и займитесь, наконец, делом! Вы что, не знаете, как менять повязку? Вашего умения наверняка хватит для такой задачи. – Голос его вновь зазвучал язвительно – хирург брал реванш. – Бинты в шкафу, в том конце палаты, а ключ, вне всякого сомнения, находится у вас.
От ярости Эстер не сразу смогла ответить. Она молча положила ребенка на койку и поднялась на ноги.
– Разве ключ не висит у вас на поясе? – продолжал ехидничать Поумрой.
Размахивая связкой ключей и не без умысла задев ими фалды несносного начальника, Эстер стремительным шагом двинулась в дальний конец палаты – за бинтами.
Сегодня она дежурила с самого утра и уже к четырем часам пополудни почувствовала себя морально опустошенной, да и физическое состояние оставляло желать лучшего. Ломило спину, ноги почти не гнулись в коленях, ступни болели, обувь казалась тесной; шпильки в прическе так и норовили впиться в голову. У нее не было никакого настроения продолжать затянувшийся спор с начальством относительно того, каких именно женщин следует принимать на работу в лазарет. Эстер, в частности, хотела бы, чтобы уход за больными стал уважаемой и достойно оплачиваемой профессией, привлекающей умных и культурных женщин. А миссис Стэнсфилд – старшая сестра – выросла среди женщин грубых и исполнительных, умеющих только чистить, мыть, разводить огонь и приносить уголь, стирать, убирать мусор и готовить бинты для перевязок. Такие, как она, должны были, ко всему прочему, еще и поддерживать дисциплину. В отличие от Эстер, миссис Стэнсфилд не имела ни малейшего желания изучать медицину, самостоятельно, в случае отсутствия хирурга, давать больным лекарства и делать перевязку, не говоря уже о том, чтобы помогать оперировать. Сестер милосердия, вернувшихся из Крыма, она считала зазнавшимися молодыми выскочками, а их взгляды – вредными, причем мнения своего она даже не скрывала.
Но этим вечером Эстер просто пожелала ей всего доброго и вышла, оставив миссис Стэнсфилд в некотором недоумении: та как раз собиралась прочесть подчиненной целую лекцию о нравственном и служебном долге – и вот, надо же, не удалось. Какая досада! Придется прочесть ее завтра.
До дома с меблированными комнатами, где поселилась Эстер, было рукой подать. Прежде она жила вместе со своим братом Чарльзом и его женой Имогеной, но в связи с финансовым крахом семьи и смертью родителей было бы просто нечестно взваливать на плечи Чарльза еще и сестрицу, вернувшуюся из Крыма, чтобы поддержать родственников в скорбный час утраты. После того как закончилось следствие по делу Грея, Эстер с помощью леди Калландры Дэвьет получила место в лечебнице, позволившее ей самостоятельно зарабатывать себе на жизнь и попытаться реализовать свои таланты администратора и медицинской сестры.
В Крыму Эстер часто встречалась с Аланом Расселом, военным корреспондентом, и, когда тот умер в госпитале, именно она разослала его последний очерк в лондонские газеты. Позже, пользуясь тем, что весть о его смерти затерялась среди тысяч подобных трагических вестей, Эстер стала посылать в газеты сообщения от имени ушедшего друга, и, к ее радости, они были опубликованы. Теперь, вернувшись в Англию, она уже не могла использовать имя Алана, но продолжала публиковать материалы в газетах, подписываясь просто: соратница мисс Найтингейл. Приносило это занятие от силы несколько шиллингов, однако дело тут было не столько в деньгах, сколько в возможности ознакомить людей со своими взглядами, внушить им мысль о необходимости реформ.
Когда Эстер добралась домой, ее хозяйка, худая работящая женщина, обремененная множеством детишек и больным мужем, радостно сообщила, что в гостиной мисс Лэттерли ожидает некая дама.
– Дама? – У Эстер уже не было сил обрадоваться кому бы то ни было, даже милой Имогене, о которой она прежде всего и подумала. – И кто же это, миссис Хорн?
– Какая-то миссис Дэвьет, – пожала плечами хозяйка. Она была слишком занята, чтобы интересоваться чужими посетителями. – Эта дама сказала, что дождется вашего прихода.
– Благодарю вас.
Эстер ощутила внезапный душевный подъем. Она любила леди Калландру Дэвьет, наверное, больше всех, кого знала. Кстати, пренебрежение к своему титулу было весьма характерно для ее подруги и наставницы. Редкое качество!
Калландра сидела в маленькой, давно уже требующей ремонта гостиной возле скудного огня. Пальто она сняла, хотя помещение порядком выстудилось. При виде Эстер ее выразительное запоминающееся лицо просияло. Одежду Калландра предпочитала скорее удобную, нежели модную; волосы были уложены, как всегда, небрежно.
– Эстер, моя дорогая, ты выглядишь чудовищно уставшей. Иди-ка сюда, присядь. Тебе срочно нужно выпить горячего чаю. Кстати, и я не откажусь. Я уже попросила эту женщину принести чашечку… Бедняжка, как ее зовут?
– Миссис Хорн. – Эстер села, расстегнула пряжки на туфлях, разулась и, испытав огромное облегчение, выдернула из прически самую докучливую шпильку.
Калландра улыбнулась. Вдова военного хирурга, она давно уже миновала возраст, который принято называть средним. С Эстер они познакомились задолго до того, как их пути вновь пересеклись в ходе следствия по делу Грея. Урожденная Калландра Грей, дочь покойного ныне лорда Шелбурна, она приходилась теткой нынешнему лорду Шелбурну и его младшему брату.
Эстер понимала, что Калландра посетила ее неспроста – иначе разве явилась бы она в конце трудного дня, когда измученная Эстер менее всего годилась в собеседницы? Для дневного визита вежливости время было слишком позднее, для ужина – слишком раннее. Эстер ждала, что скажет Калландра.
– Послезавтра состоится суд над Менардом Греем, – негромко произнесла та. – Мы должны свидетельствовать в его пользу. Полагаю, ты еще не отказалась от своего намерения?
– Конечно, – без промедления ответила Эстер.
– Тогда будет лучше, если мы немедленно отправимся на встречу с адвокатом, которого я наняла для защиты Менарда. Он даст нам советы, касающиеся наших показаний в суде. Я условилась с ним о встрече у него дома нынешним вечером. Прости за спешку, но у нас просто нет выбора. Хотя можем сначала перекусить. Или потом – как тебе будет угодно. Мой экипаж вернется через полчаса; я решила, что не стоит оставлять его ждать у дома. – Она криво усмехнулась; дальнейших объяснений не требовалось.
– Разумеется.
Устроившись на стуле, Эстер подумала, что сейчас и впрямь хорошо бы сначала выпить обещанную миссис Хорн чашку чая, а потом уже переодеться, снова влезть в тесные туфли и отправиться на консультацию к какому-то адвокату.
Оливер Рэтбоун был отнюдь не «каким-то адвокатом»; он имел репутацию одного из самых блестящих судебных защитников и ценил себя соответственно. Стройный мужчина среднего роста, одетый изящно, но неброско; только присмотревшись, можно было подметить сперва высокое качество ткани, а затем – безупречный покрой костюма, сидевшего на владельце без единой морщинки. Светлые волосы обрамляли узкое лицо; обращали на себя внимание длинный нос и чувственный рот прекрасной формы. А в целом Оливер Рэтбоун производил впечатление сдержанного и очень умного человека.
Его уютный кабинет освещался люстрой, свисающей с украшенного роскошной лепниной потолка. В дневное время помещение наполнялось светом, льющимся сквозь три больших подъемных окна, которые сейчас были задернуты шторами из темно-зеленого бархата. Из мебели внимание привлекали стол красного дерева и очень удобные на вид стулья.
Рэтбоун провел гостей в комнату и предложил сесть. Поначалу он произвел на Эстер не слишком благоприятное впечатление; казалось, адвоката больше заботит удобство дам, чем суть предстоящего разговора. Однако впечатление это мгновенно рассеялось, стоило ему перейти к делу. Голос Рэтбоуна ласкал слух, а четкость дикции просто поражала. Что же касается интонации, то она потом еще долго преследовала Эстер.
