— Так, значит, Маурус останется настоятелем? — спросил Симон.
— Ну, приор уже вряд ли им станет. А больше оспорить его назначение некому.
— Так или иначе, а мы здесь тоже надолго не задержимся.
Симон натянул старый, еще мокрый после вчерашнего дождя сюртук и влез в сапоги с отворотом: носки у них немного обгорели.
— Но мне нужно еще кое-что уладить, — проговорил он. — Давно следовало это сделать, да как-то потом сразу все навалилось… Я скоро вернусь. Обещаю.
Он улыбнулся на прощание и скрылся за дверью.
— Симон!
Магдалена подобрала юбку и бросилась за ним в сад. Но Фронвизер уже шагал по мокрой, затянутой легким туманом тропе в сторону монастыря.
— Постой! Я еще не все тебе сказала! Мы…
Она лишь вздохнула и, махнув рукой, оглянулась на детей, которые устало потирали глаза после драки.
— Папа ваш, наверное, никогда не изменится, — проговорила она и потрепала малышей. — Сам виноват. Пусть не жалуется, что я сразу не сказала. А мы помолчим до поры о времени, правда ведь?
Дети обняли ее за ноги, и Магдалена почувствовала тугой комок в животе. Она мечтательно улыбнулась и вернулась в дом.
Пусть церковь сгорела дотла, а Магдалена сегодня же поставит свечку святой Вальбурге.[22]
Симон поднимался шаткой походкой к Святой горе, которая под ясным небом казалась громадной кучей угля.
Пожар хоть и потушили, но над останками монастыря по-прежнему поднимались столбы дыма; от многих построек остались лишь черные скелеты. Среди них сновали монахи и местные жители в поисках пригодных к использованию вещей. Аптека и мастерская Виргилиуса тоже стали добычей огня. Возле некоторых строений стояли ремесленники: они осматривали повреждения и, судя по всему, подсчитывали, сколько потребуется камня, досок, гвоздей и штукатурки, чтобы отстроить все заново. Для монастыря пожар был настоящим бедствием, однако для местных жителей, разоренных войной, его восстановление станет рогом изобилия. Деньги польются рекой — и что до того, что деньги эти добыты за счет переплавленных реликвий?
«Тоже своего рода чудо, — подумал Симон. — Быть может, сам Господь пожелал так, чтобы святыни таким вот образом снова послужили народу».
Наконец лекарь добрался до своей цели. Впереди показался госпиталь, который всего неделю назад был зловонной конюшней. Симон отметил с облегчением, что повреждения здесь довольно незначительны. Местами обгорела кровля, и перед входом дымилось еще несколько угольных куч, но больные, вероятно, уже лежали на своих койках.
Симон шагнул к двери, но та неожиданно распахнулась, и на лекаря уставился с удивлением Якоб Шреефогль.
— Так это вы? — с улыбкой произнес патриций. — Мне рассказали, что вчерашней ночью вы свалились без чувств. Я не рассчитывал увидеть вас так скоро.
— Я так смотрю, мне здесь и делать нечего.
Симон одобрительно покивал и вошел в просторное, хорошо проветренное помещение. Пол начисто вымели и расстелили свежий тростник, человек двадцать больных дремали на койках, и вид у всех был вполне ухоженный. Повязки и компрессы им, судя по всему, недавно поменяли.
— А вы уверены, что не хотите продать свою гончарню и попробовать себя в качестве лекаря? — спросил Симон, искренне изумленный. — У вас настоящий талант к этому делу.
Шреефогль отмахнулся.
— Мне теперь кое-кто из монахов помогает, иначе я не справился бы. Кроме того, худшее, слава богу, осталось позади. Больных уже меньше. Но признаю, работа доставила мне удовольствие, пусть она и вполовину не так доходна, как моя должность в городском совете. — Он подмигнул лекарю. — Но вы пришли явно не комплименты мне выражать, а ждете от меня некоторых сведений, верно? Я даже догадываюсь, каких именно. И полагаю, у меня есть чем вас удивить.
Симон взволнованно закивал:
— Я просил вас вчера расспросить в таверне, откуда они берут продукты. Наверняка эта чертова зараза как-то связана с таверной! Слишком много больных там бывали, прежде чем слечь. И что же вы выяснили?
— Что вы правы.
Симон растерянно взглянул на советника:
— То есть? Прошу вас, не заставляйте каждое слово из вас тянуть. Значит ли это…
— Продукты в таверну действительно поставлял только один человек, — перебил его Шреефогль с ухмылкой. — Я взглянул на мясо, яйца и овощи. Все они оказались далеко не первой свежести, а в мясе уже ползали личинки. Уверен, там и есть источник болезни.
— Но… но почему в таверне позволили подавать эту гниль? — спросил Симон с удивлением.
— Все происходило с одобрения приора. У поставщика были могущественные заступники в совете монастыря. Кстати, тот же самый человек продал монастырю смешанный с жиром воск и дешевые иконки по завышенной цене. Без взяток тут явно не обошлось.
Симон затаил дыхание, сердце бешено заколотилось.
— А может быть так, что я этого поставщика знаю? — прошептал он.
Шреефогль довольно кивнул:
— Можно и так сказать.
— Господи, это же…
— Карл Земер, бургомистр Шонгау. Настоятель сегодня утром разорвал с ним все соглашения. Больше Земер ничего не сможет здесь продать. — Шреефогль лукаво улыбнулся. — И договор с Виттельсбахами тоже от него ускользнул. Я лично позаботился о том, чтобы граф обо всем узнал.
Симон рассмеялся так громко, что некоторые из больных испуганно проснулись.
— Толстосум жирный! — воскликнул он и покачал головой. — Это ему за то, что всех дурил и карманы набивал! В будущем Земеру придется, наверное, поумерить аппетит… — Он вдруг подобрался. — Что ж, надеюсь, он и в совете станет теперь немного сговорчивее. Нам с Магдаленой он чего только не наобещал…
Шреефогль пожал плечами и направился к одной из коек, чтобы сменить компресс больному.
— Об этом не беспокойтесь. Не думаю, что в подобных обстоятельствах его когда-либо еще изберут бургомистром. Скорее…
Дверь с грохотом распахнулась, и в лазарет, морща нос, вошел граф Вартенберг. Одетый, как и вчера, в красный сюртук, он был аккуратно причесан и источал привычный аромат мыла и духов. Только взгляд был усталый, словно граф не выспался за прошедшую ночь.
— Так вот ты где, цирюльник, — начал он нетерпеливо, не удостоив Шреефогля и взглядом. — Уж и не знал, где тебя искать. Ты тестя своего видел?
Симон искренне взглянул на гостя.
— Я думал, он объяснится с вами по поводу вчерашнего… Не объяснился?
— Нет, черт возьми, не объяснился. — Граф вздохнул и отмахнулся. — Но мне в общем-то и дела нет до него. Пусть монахи с ним возятся. Входы в катакомбы я велел засыпать, святотатцев этих увезли… Поручение я свое выполнил.
Он задумался на мгновение.
— Да я, собственно, и не за палачом сюда явился, а по поводу сына.
— Так ему лучше? — взволнованно спросил Симон. — Иезуитское снадобье помогло?
Вартенберг кивнул.
— Да, кажется, он действительно пошел на поправку. Лихорадка спала. Я… мне следует тебя поблагодарить. — Он расправил плечи. — Поэтому у меня есть к тебе предложение.
Симон нахмурился:
— И какое же?
— Мы возвращаемся сегодня в Мюнхен, — благосклонно пояснил Вартенберг. — Мне в семье пригодился бы врач вроде тебя. У нас во дворце пустует несколько комнат, а жалованье твое по сравнению с нынешним вырастет в десять раз. Ты мог бы выхаживать моих детей, взять на попечение кого-нибудь из богачей — и жить себе припеваючи. Ну, что скажешь?
У Симона кровь прилила к голове. Возможно ли это? Чтобы он, бросив университет в Ингольштадте и работая простым цирюльником, смог устроиться врачом в Мюнхене? Именно такой должности хотел бы для него покойный отец! И граф наверняка знал способы, как добыть необходимые апробации…
— Ты в раздумьях? — спросил Вартенберг.
— Нет-нет, просто…
Лекарь со смехом покачал головой, но потом вдруг с беспокойством взглянул на графа.
— А как же жена и дети? — спросил тихо. — Что насчет них?
— Дочка палача? — Вартенберг вскинул кустистые брови. — Безродная женщина и безродные дети в моем доме? Как ты себе это представляешь?
Он задумался ненадолго.
— Ну ладно, сможешь их иногда навещать, согласен. Может, они поселятся в Мюнхене, в квартале кожевников, и ты в первое время поможешь им деньгами. — Граф усмехнулся. — Но любовь приходит, любовь уходит… Уверен, в скором времени ты подыщешь себе другую жену, из лучших кругов.
Симон склонил голову, словно задумался.
— Ну…
Граф Вартенберг лукаво ему подмигнул:
— Наш экипаж тронется в полдень, можешь поехать с нашей свитой. Что еще?
— Это… действительно очень великодушно с вашей стороны, — начал нерешительно лекарь. — Но… боюсь, Мюнхену придется обойтись без меня.
Он вдруг расправил плечи и сморщил нос в точности как граф, когда вошел в лазарет.
