Виктор Мережко - Сонька. Продолжение легенды

Из Ялты в сопровождении трех конных жандармов несся тюремный тарантас. От копыт и колес вздымалась горная галька, встречные повозки торопливо уступали дорогу едущим, и ездоки потом долго смотрели вслед арестантскому экипажу.

Руки Соньки и Михелины были схвачены наручниками, по бокам от них сидели хмурые жандармы, кучер лупил лошадей безжалостно и с нехорошим удовольствием.

Воровок от тряской и быстрой езды укачивало, они безразлично и устало смотрели на ускользающую под тарантасом дорогу, лишь изредка переглядываясь и чему-то печально усмехаясь.

Впереди показался кортеж из трех дорогих белого цвета карет.

Несся он навстречу так весело, быстро и бесшабашно, что даже конные жандармы и арестантский тарантас слегка осадили бег, будучи вынужденными посторониться.

Сонька и Михелина с безразличным видом подняли головы, чтобы поглядеть на летящие навстречу праздничные кареты, мать с сочувствием перевела взгляд на дочку, и вдруг, когда кортеж уже почти промелькнул мимо, воровки узнали едущих.

По горной дороге в Ялту мчались те, кого они не дождались. Княжна Анастасия, князь Андрей, Табба…

Михелина рванулась вперед, закричала, с силой оттолкнула жандарма, едва не вывалилась из тарантаса, но ее успели перехватить, вернули на место, и в следующий миг воровку с двух сторон снова держали крепкие мужицкие руки.

Белые кареты уносились к морю легко и изящно.

В противоположную от них сторону грохотал по тряской дороге арестантский тарантас.

Сахалин. 1906 год

Пан Тобольский прибыл на Сахалин поздней осенью.

Было воскресенье, поэтому работы в этот день не проводились.

Поляк неподвижно сидел на каменистом берегу моря, смотрел на бескрайний свинцовый простор, и понять по его состоянию, о чем он думал, было невозможно.

Услышал сзади чьи-то шаги, оглянулся.

Это был Михель. Следом за ним стаей семенили бродячие собаки.

Пан Тобольский улыбнулся божевольному, жестом пригласил:

— Присаживайся, Михель.

Тот поколебался слегка, тяжело опустился на камень. Собаки остались в стороне.

Михель показал рукой на море, промычал:

— М-мо-оо-еее…

— Да, море, — согласился пан. — Холодное и страшное.

Божевольный снова показал на воду и снова промычал:

— С-со-оо-ня… У-у-у…

— Да, Соня далеко, — усмехнулся Тобольский. — Очень далеко.

— Сс-со-о-оня…

Поляк посмотрел на него.

— Любишь Соню?

— Да, да, да, — радостно закивал Михель.

— Я тоже люблю ее. Очень люблю… Мы с тобой братья по несчастью.

— Лл-у-у-блу…

— Ты любишь, и я ее люблю.

— Со-о-оня… Сс-о-оня… — Божевольный ткнул себя в грудь. — Мо-оя… Сс-о-оня. Ма-ама…

— Пусть будет твоя, — согласился пан. — Хотя она теперь и не твоя, и не моя. Ничья.

— Мо-о-оя!..

— Хорошо, твоя. Каждый год ждешь?

— Да… Да… Да! Мо-о-оя.

— Успокойся, Михель. Твоя.

Вдалеке, на самом горизонте, вдруг возник пароходный дымок, он все рос, увеличивался, приближался.

Первым пароход увидел Михель. Он радостно запрыгал, высоко поднимая ноги, стал обеими руками махать в сторону моря.

— Со-о-ня!.. С-о-о-ня!.. Мм-ма-а-ама!

Собаки, по-своему поняв радость сумасшедшего, возбужденно залаяли, забегали по берегу.

Тобольский привстал, стал с волнением всматриваться в медленно приближающийся пароход.

— Ма-амма-а-ма! — продолжал прыгать и радоваться божевольный.

Судно увеличивалось на глазах. Уже можно было прочитать его название и рассмотреть железные клетки с людьми.

Пан встал на колени, сложил ладони перед лицом, закрыл глаза и стал тихо читать молитву.

Пароход был совсем близко, до слуха доносились привычные команды конвоиров на берегу.

На Сахалин прибывала новая партия каторжан.

Персонажи и события, описанные в романе, не претендуют на историческую достоверность или реальность.

Георгий Иванов.

Николай Гумилев. «Чужое небо».

Т. Зульфикаров. «Песня о русском мече».