Тот факт, что мы находимся на отдалении от источников цивилизации, сообщаясь с ними только в случае крайней необходимости, странным образом помог нам. Есть ещё немало таких городков, как наш – таких же маленьких и неприхотливых, однако наш не был задет в отличие от остальных. Каждый день издалека, из-за гор, из-за леса и с дороги слышится канонада и редкие короткие перестрелки.
Пулемётные очереди похожи на стрекот сверчков, и к ним все привыкли, как привыкают к слишком громкому бою часов в гостиной, мешающему спать. Сложнее с бомбёжками – они происходят чаще, более неожиданно, и с каждым новым днём они приближаются, становясь отчётливее. Дети спокойны, им это нравится, развлечение в реалии, ничего не надо придумывать, только подыгрывай; а вот их мамулям не до смеха. Кажется, они боятся даже больше, чем те, кто непосредственно стоят за воротами, охраняя нас от вторжения.
Между домами прогуливается патруль: всего по городу ходит человек десять из милиции, присланных почти одновременно с тем, как стала слышна канонада. На них обычная униформа, ставшая уже стандартом для всех вооружённых сил – это доспехи с кольчугой, шлем и прозрачный щит из прочной пластмассы. Несмотря на тяжесть их обмундирования, они перемещаются очень тихо, даже тише обычного человека, а ведь они носят на себе в качестве брони до пятидесяти килограмм металла.
Брат ещё с детства учился в кадетском корпусе, их возили на военную базу, поэтому у меня есть основания верить его рассказам. Он говорит, что милиция передвигается так тихо либо в военное время, либо при специальных операциях, когда требуется незаметно пролезть ко врагу. Их в кадетском корпусе тоже обучали в своё время технике скрытого передвижения, но они были в предназначенной для этого форме, и без нагрузки.
Ещё брат рассказывает, что вообще-то военные во время боя не носят тяжёлую броню, которая у них может достигать веса в сто килограмм и даже более. Снятие брони происходит с тем расчётом, что на открытой местности прямое попадание снаряда смертельно, а осколком ранит до пожизненной покалеченности. Поэтому солдаты частенько бегают без брони, надеясь на авось.
Сегодня мы с братом помогали родителям укреплять наше временное пристанище на случай нападения. Мне, как старшему, выпала роль носильщика тяжестей, а брат укладывал всё и крепил. В целом работа шла быстро, хоть мы и работали не в полную силу. Видимо сказалась слаженность и чёткое распределение обязанностей: каждый занимался только своим делом, не влезая и не советуя. Мы работали около четырёх часов, после чего отец объявил перерыв перед обедом, который я и использовал для того, чтобы записать свои мысли. Меня уже зовут к столу; на сегодня, думаю, хватит записей – предстоит ещё много работы, продолжу завтра.
13 июня
Хм, занятно, память начинает меня подводить с первых же дней ведения записей – уже начал понемногу повторяться.
Несколько месяцев назад по стране прошла серия террористических актов, как их называли в СМИ. У нас же, в поселении, как, впрочем, и вне его, это называли революцией и сменой власти. Ну, это кому как больше нравится; наш городок оставался довольно нейтральным, разве что только различные разговоры были, но никто не брал в руки оружия и не писал краской на стенах.
Сейчас сложно вспомнить, из-за чего это всё началось. Кажется, кого-то из оппозиции правительства посадили без оснований, из-за чего оппозиция взбунтовалась, а впоследствии под давлением власти раскололась на несколько частей. Эти части стали устраивать междоусобицы, подкладывая друг другу свинью, что только укрепляло позиции правительства, и ухудшало положение противников. В итоге они настолько переругались между собой, что совсем исчезли, разбежавшись кто куда. Случилось то, чего ждали многие, и чего они же боялись – со сцены ушли мелкие, но сильные игроки, чуть не поубивав друг друга.
Это было давно, лет пять назад, мне тогда было шестнадцать лет, а моя мать работала в единой и сильной тогда оппозиции. Работа была не очень видная и перспективная – переводчик. Но именно эта профессия позволяла ей присутствовать на многих переговорах с иностранцами. Раскол и последующее разложения группы произошёл так быстро, что она даже не успела опомниться, как осталась без работы. Из её довольно бессвязных рассказов сложно выстроить чёткую нить событий, но, видимо, всё происходило приблизительно так, как я написал.
Так вот, всего пару-тройку месяцев назад началось то, что с самого начала окрестили «Сопротивлением», как бы банально это не звучало. Местами точечно появляются какие-то люди, устраивающие поджоги и нападения.
Очень сложно описать те чувства, которые переполняют людей. Всё, что я здесь описываю – это лишь отзвук того, что происходит на самом деле. Я перечитал на досуге свои записи, и пришёл к выводу, что не смог описать на должной высоте ситуации, которая сложилась не только в городе, но в стране. А меж тем все эти акции не просто так, у них есть смысл и даже запланированность. Будем ждать.
4 июня
Сегодня поймал себя на мысли, даже не на мысли, а на мимолётном видении из прошлого. Ведь в начале всего этого локального конфликта я сам хотел быть в составе сопротивления, ведь что-то меня толкало, несмотря на здравый смысл, велящий не влезать.
16 июня
Странно, очень странно: из города не выпускают жителей. Количество милиции увеличилось чёть ли не вдвое, патруль меняется каждые семь-восемь часов, дежурят круглые сутки, не снимая дозор. На вышках сидят по два человека, как это и должно быть в военное время. Ходят слухи, что всю прошлую ночь, пока все спали, к главным воротам подъезжали грузовики без номеров и опознавательных знаков, а милиция почти всей своей массой выгружала из них большие деревянные ящики. Хотя я и не видел этих ящиков, а также ума не приложу, где б они могли их спрятать, но, если это правда, то, скорее всего, это оружие. Похоже, будто идёт подготовка к войне. Но ведь сейчас нет войны, разве не так?
А с утра, когда мой брат, проснувшийся раньше меня, вышел прогуляться на улицу и решил выйти за ворота, путь ему преградили двое в форме. Он сперва не понял, что происходит, поэтому быстро вернулся домой, поднял меня и родителей. Сейчас уже на уши поднят весь город, люди толпятся у ворот и громко что-то обсуждают. Пойду и я узнаю, в чём дело.
(прошло три часа)
Что-то непонятное, совсем непонятное творится. Те двое у ворот говорят, что по приказу правительства город находится на осадном положении, введён карантин и комендантский час. Из города никого не выпускают, равно, как и в город никого не впускают, ворота закрыты, выставлены дозорные. Попытки что-либо разузнать не привели к результатам, а, напротив, получили достаточно грубый отпор и напутствие не вмешиваться до специального распоряжения.
Никто ничего толком не понимает, все высказывают свои мысли на общее обсуждение. Занятно наблюдать, как умные и образованные люди, из которых в основном сформирован наш город, под действием непредвиденных обстоятельств превращаются в дикую толпу с коллективным разумом. Выдвигаются самые разные предположения, однако самые популярные – это вариации на тему надвигающейся войны. Поскольку все коммуникации обрезаны, а милиция молчалива, основная мысль засела у всех в голове.
Мать говорит, что запасов у нас хватит на пару недель, а дальше, возможно, поможет огород и природа. Негласно она призывает нас к действиям. Она не говорит этого, но это заметно по её глазам, по её действиям.
Брат в панике: сидит и смотрит в одну точку, не двигаясь. Я знаю его, это ступор. Отец сидит рядом с ним и говорит что-то утешающее, а я вынужден видеть это.
17 июня
Ещё солнце не поднялось из-за горизонта, как меня разбудил взволнованный брат. Он сидел у меня на кровати в ногах и нервно подёргивал руками. Увидев, что я проснулся, он подполз ко мне и принялся шептать мне в ухо громким шёпотом, периодически хватая меня за плечо. Я запомнил этот короткий разговор.
– Я их видел… они были здесь. Да, они были здесь. Всего ничего, всего немного, но они были. Крылья… У них были крылья! – тут он чуть не закричал. – Мы должны уйти, мне страшно. У них были крылья… я боюсь… прямо перед окном и по стенам…
– О чём ты говоришь? – спросил я, всё ещё не отойдя от сна.
– Они, там… – он указал дрожащим пальцем на окно. – Их немного, может парочка… Такие, с крыльями и по стенам шасть. Как крысы… Крысы?
– Крысы? – переспросил я, усаживаясь в постели.
Он был явно не в себе, глаза его бегали, он прищуривался на некоторых словах, словно акцентируя их. Руки и ноги его дрожали, он норовил ухватиться за что-нибудь, а потом залезть по стенке, если б была такая возможность.
Он прыгнул ко мне, взял меня за руку и начал трясти. Я больше не мог этого выносить. Схватив его свободной рукой за голову, закрывая рот, а освободившейся левой за талию, а быстро втащил его в ванную комнату и усадил под холодный душ. Он быстро пришёл в себя, сел в ванне и тихо заплакал. Я вытер его полотенцем и отвёл к себе в комнату погреться и обсушиться у тепловентилятора; там же вскоре и расспросил его.
