– Merde! – выругалась я, вставая с дивана.
Один из недостатков одинокой жизни – начинаешь разговаривать сам с собой.
Второй недостаток – удаление от дочери. Я набрала номер Кэти, и уже после первого гудка она сняла трубку.
– Мама! Ужасно рада, что ты позвонила! Как твои дела? Прости, сейчас я не могу с тобой поболтать – разговариваю кое с кем по другой линии. Но если хочешь, я перезвоню позже.
Я улыбнулась. Кэти. Всегда запыхавшаяся и занятая тысячей дел.
– Конечно, хочу, детка. Хотя у меня к тебе ничего важного, позвонила, просто чтобы сказать "привет". Сегодня мы собираемся поужинать где-нибудь с Гэбби. Может, завтра созвонимся?
– Договорились. Поцелуй за меня Гэбби. Кстати, по французскому у меня выходит "отлично", если тебя именно это волнует.
– Я в тебе не сомневалась, – ответила я смеясь. – Поболтаем завтра.
* * *
Двадцать минут спустя я уже остановила машину у дома Гэбби. К счастью, как раз напротив входа в ее подъезд нашлось свободное местечко. Заглушив мотор, я вышла на улицу.
Гэбби живет на площади Сен-Луи, у очаровательного маленького сквера, приютившегося между Сен-Лораном и улицей Сен-Дени. Сквер окружен многоквартирными домами невероятных форм с замысловатыми деревянными украшениями – реликтами века архитектурных причуд. Жильцы раскрасили их в эксцентрические тона и насажали сады цветов, летом буйно разрастающихся. Теперь эти дома походят на картинки из диснеевских мультиков.
В сквере царит атмосфера капризного непостоянства. Это чувствуешь и когда любуешься фонтаном, с его гигантским, устремленным вверх тюльпаном, и когда переводишь взгляд на маленькую изгородь из кованого железа, украшающую парк по периметру. Удивительно, что викторианцы, столь притворно стыдливые и ханжеские, в вопросах строительства были так шаловливы. Думая об этом, я успокаиваюсь, поскольку еще раз убеждаюсь, что все в жизни сбалансировано.
Я посмотрела на здание, в котором жила Гэбби. От улицы Анри-Жюлиан оно третье по счету и стоит к северу от сквера. Кэти назвала бы его "полным отпадом" – так она смеется над нелепыми платьями, когда каждую весну мы выбираем ей что-нибудь подходящее для бала в конце учебного года. Архитектор дома Гэбби, украшая свое творение, наверное, не мог остановиться, пока не претворил в жизнь все свои самые невероятные идеи.
В этом здании из коричневого камня три этажа. Окна нижних этажей выдаются вперед, крыша представляет собой усеченную шестиугольную башню. Она покрыта маленькими овальными пластинками, похожими на чешуйки с хвоста русалки. На самом верху небольшой балкончик со стенками из кованого железа. Нижние части окон квадратной формы, а верхние – дугообразные и вытянутые, как воздушные шары. Каждая дверь и окно обрамлены резными, покрытыми нежно-лавандовой краской деревянными панелями. От земли к крыльцу на третьем этаже ведет металлическая лестница, балясины ее перил такой же формы, как и столбики ограды в парке. В деревянных ящиках на окнах и в огромных клумбах у крыльца растут цветы.
Гэбби уже ждала меня. Я заметила, направляясь к крыльцу, как колыхнулась кружевная занавеска на одном из ее окон. Спустя несколько мгновений открылась парадная дверь. Гэбби вышла, заперла дверь и, энергично схватившись за ручку и потянув за нее, проверила, сработал ли замок. Потом зашагала вниз по железной лестнице – ее длинная юбка, развеваясь, напомнила мне парус идущего по ветру судна.
Приближение Гэбби определить легко: она обожает все, что бренчит и блестит. В тот вечер ее лодыжку окружало кольцо из маленьких колокольчиков. При каждом шаге колокольчики звенели. В аспирантскую бытность наряд, в котором она вышла, я окрестила бы "новый хиппи". Ей нравится выряжаться во что-нибудь экстраординарное.
– Как дела?
– Нормально, – ответила я.
Я солгала. Но мне до ужаса не хотелось разговаривать сегодня ни об убийствах, ни о Клоделе, ни о провалившейся поездке в Квебек, ни о своем неудачном замужестве – короче говоря, ни о чем, что в последнее время не давало мне покоя.
– А ты как поживаешь?
– Bien.
Гэбби покачала головой, дреды запрыгали. Все как в старые добрые времена. Хотя не совсем все. Я сразу угадала что Гэбби в таком же настроении, как и я. Ей тоже хотелось разговаривать на несерьезные темы и не затрагивать больных вопросов. Мне сделалось немного не по себе, однако я решила продолжить безмолвно и по обоюдному согласию начатую игру.
– Итак, где мы сегодня ужинаем? – спросила я.
– А у тебя есть какие-нибудь особые пожелания?
Я задумалась. В подобные моменты я представляю, что передо мной на тарелке какая-то еда. Мой мозг определенно предпочитает зрительные образы. Сегодня ему явно требовалось что-нибудь красное и трудно перевариваемое.
– Наверное, я бы съела чего-нибудь итальянского.
– Отлично. – Гэбби прикинула в уме, куда нам пойти. – Как насчет "Вивальди"? Там есть столики и на улице.
– Отлично. Мне и это чудесное парковочное место терять не придется. – Я кивнула на свою машину.
Мы повернули за угол и пошли через сквер под сенью широколистных деревьев. На скамейках, перекусывая, болтая и разглядывая прохожих, тут и там сидели старики. Какая-то женщина в шапочке для душа кормила голубей хлебом из пакетика, добродушно ворча на них, как на разбаловавшихся детей. По одной из дорожек медленно расхаживали два полицейских. Руки обоих сцеплены сзади в замок. Периодически они останавливались, чтобы сделать кому-нибудь шутливое замечание или ответить на чей-то вопрос.
Мы миновали бетонный бельведер, расположенный к западу от сквера. Я пробежала глазами по слову "Веспасиан" над его дверью и в который раз задумалась, почему имя римского императора высечено именно в этом месте.
Выйдя из парка, мы пересекли улицу Лаваль и пошли вдоль ряда высоких бетонных колонн, обозначавших вход на улицу Принца Артура. За все это время ни я, ни Гэбби не произнесли ни слова. Странно. Гэбби редко молчит, чаще всего ее переполняют идеи и планы. Я решила, что сегодня она просто угадала мое настроение.
Однако, начав искоса наблюдать за ней, поняла, что ошибаюсь. Гэбби шла, пристально вглядываясь в лица попадавшихся нам навстречу людей и кусая ноготь большого пальца. Я видела, что она нервничает.
В этот теплый влажный вечер народу на улице Принца Артура было видимо-невидимо. Снующие взад и вперед люди окружали нас со всех сторон. Окна и двери ресторанов были распахнуты, столики рядом с ними беспорядочно громоздились, словно кто-то вынес их, а составить ровно забыл. Под яркими разноцветными зонтиками сидели, разговаривая и смеясь, мужчины в легких рубашках и женщины с обнаженными плечами. Многие стояли в очереди, ожидая возможности сесть на освободившееся место. Приблизившись к "Вивальди", заняла очередь и я, а Гэбби отправилась на угол купить пива.
Когда нас наконец-то посадили за столик, Гэбби заказала феттучине, а я пиккату со спагетти. От чисто красного блюда я отказалась, увидев плавающий в стакане с перье, который мне принесли сразу же, кусочек желтого лимона.
Ожидая заказ, мы с Гэбби завели разговор, но довольно неохотно и по сути ни о чем, а вскоре опять замолчали. Молчание это было отнюдь не привычной паузой в болтовне близких, привыкших друг к другу подруг. Мы обе чувствовали себя неловко.
Я отлично знаю Гэбби. В тот день она держалась напряженно. Ее взгляд избегал встречи с моим и по-прежнему изучающе и беспокойно задерживался то на одном, то на другом из окружавших нас людей. Она слишком часто брала со столика и подносила к губам бокал с кьянти. В свете вечернего солнца вино горело ярко-красным пламенем, словно закат в Каролине. Гэбби явно что-то тяготило.
Я прекрасно знала это состояние: когда тебя что-то сильно тревожит, ты жаждешь заглушить свою тревогу алкоголем. В свое время я часто прибегала к его помощи. Лед в моем перье медленно таял. Я долго наблюдала за лимонным кругляшом, плавающим между уменьшавшимися прозрачными кубиками.
– Гэбби, в чем дело?
Гэбби вздрогнула:
– Ты о чем?
Она коротко и нервно рассмеялась и откинула с лица дред. Глаза ее приняли бесстрастное выражение.
Я заговорила на отстраненную тему, решив, что если у Гэбби возникнет желание, она сама позднее поделится со мной своими проблемами.
– От кого-нибудь с Северо-Запада есть вести?
Мы встретились с ней в семидесятых, когда учились в аспирантуре. Я была замужем и завидовала Гэбби и остальным свободным от семейных уз друзьям и подругам. Мне так не хватало сближающих вечеринок до самого утра, коллективных походов прямо с пирушек на философские заседания. Я была их ровесницей, но жила как будто в другом мире. Только с Гэбби мы стали близкими подругами. Понятия не имею почему. Ведь мы с ней настолько разные, насколько вообще могут различаться две женщины. Возможно, дело было в том, что Гэбби нравился Пит, по крайней мере она делала вид, что он ей нравится.
