– Крис. Крис Сетон.
– Хорошо, Крис, подождите, пока я вызову наряд. Потом я поговорю с вами, – он отложил трубку и включил связь с уличными патрулями. – Возможно, в Стэнли-парке находится труп. У тотемных столбов. Проверьте информацию. Связь по коду 4.
Потом он снова взял трубку.
– Ну вот, мистер Сетон. Назовите, пожалуйста, ваше полное имя и дату рождения, – дежурный взял ручку и начал писать.
* * *
2.20
Уже через минуту после получения сигнала первая бело-голубая патрульная машина ворвалась в Стэнли-парк. Ее шины проскрежетали по главной аллее, потом, на повороте, заскользили в мокром снегу. Водитель включил мигалку, и по снегу заплясали отблески красного, голубого и опять красного. Меньше чем за три минуты автомобиль достиг Броктон-Пойнт и стоящих там тотемных столбов.
Не успел он остановиться, как из него выскочили двое полицейских. За пятнадцать секунд они осмотрели столбы – мифические гиганты, припорошенные блестящим снегом.
Трупа нигде не было.
* * *
2.22
В отделении первым узнал о случившемся детектив Эл Флад. Потому что позвонили в помещение, где он находился. Потому что речь шла об убийстве. И потому что убийства были его делом.
Фладу было тридцать восемь лет; он был высоким, ширококостным, с серо-голубыми внимательными глазами, окруженными россыпью веснушек. Каждый раз, глядя в зеркало (а именно это он делал, когда зазвонил телефон), он с удовольствием смотрел на свою атлетическую фигуру.
– Отдел по расследованию убийств, – сказал Флад, подоспев к трубке после третьего звонка.
– Это Дженкинс, диспетчер. У нас, возможно, труп. Звонивший сказал, что это у тотемных столбов в Стэнли-парке.
Флад достал блокнот:
– Где этот звонивший?
– У автомата.
– А где автомат?
– О... я забыл спросить, – в голове у диспетчера все еще гудело.
– Так спросите сейчас, если он еще там. Я подожду. – Телефон замолчал.
Минуты две Флад оставался на месте. Было полтретьего ночи; комната, тихая, как кладбище, напоминала пещеру, полную застывших на своих местах столов и пишущих машинок. Одна из флуоресцентных ламп мигала, отбрасывая на пол причудливые блики. Где-то в соседнем помещении зазвонил телефон. Ожидая звонка диспетчера, Флад просмотрел бумаги на столе и обнаружил там копию запроса, отправленного полицией по поводу двух последних убийств. Оба тела были найдены обезглавленными. Флад еще читал, когда линия ожила вновь.
– Детектив, это опять Дженкинс. Вы тут?
– Конечно. Где он?
– Возле университета. Говорит, что звонит от антропологического музея.
– Это же в пяти милях от Стэнли-парка. Откуда же он узнал про труп?
– Это вроде бы не в Стэнли-парке. В университете ведь тоже есть тотемы.
– Вы ведь сказали, что это Стэнли-парк.
– Я... ошибся.
– Ага. Это не вы, Дженкинс, сидели вчера в спортклубе в окружении пустых бутылок?
– Да. Вероятно, так.
– Что ж, звоните Конным. Это в их юрисдикции.
– Слава Богу, что нам с этим не возиться. У трупа нет головы.
Флад чуть не уронил трубку. Как и большинство горожан, умевших читать, он видел историю об обезглавленных трупах на первых страницах газет. Только что он просмотрел запрос КККП по поводу этих преступлений, посланный в муниципальную полицию, – и вот теперь этот разгильдяй-диспетчер сообщает ему еще об одном трупе без головы. Фладу не нужно было лишний раз напоминать, что в расследовании убийства вероятность нахождения преступника уменьшается с каждой прошедшей минутой.
– Давайте же! Звоните Конным! – Флад почти кричал, что никак не вязалось с его обычно вежливой манерой разговора.
– Есть! – сказал диспетчер и повесил трубку.
* * *
2.31
Констебль Рон Митчелл смотрел вверх в мигающем свете полицейской машины и не верил своим глазам. Зрелище было сюрреалистическим. Тело, свисавшее с тотемного столба духа-акулы, освещалось не только огнями машины, но и прожекторами снизу. Митчелл подогнал машину снизу, по Чэнселлор-бульвару, и остановился перед Музеем человека. Стараясь не приближаться к трупу, он залез на капот машины и всмотрелся в жуткую картину.
Кто бы ни приколотил тело гвоздями к дереву, он еще и вылил на него пластиковый пакет с кровью. Сам пакет, вместимостью больше галлона, валялся у подножия столба. Митчелл мог разглядеть на теле потеки свежей крови вперемешку с засохшими.
* * *
2.36
Зазвонивший телефон грубо вырвал его из сна. Он быстро вскочил, споткнулся в темноте и схватил трубку, боясь разбудить своего любовника. Когда он шепотом заговорил, с кровати донеслось невнятное бормотание.
– Алло, – Джек Макдугалл поглядел на часы.
– Сержант, это констебль Рон Митчелл. Университетское отделение. Наверное, вы меня не знаете.
– Не знаю. – Макдугалл нахмурился.
– Извините, что беспокою, но, надеюсь, вы меня поймете.
Макдугалл тоже на это надеялся.
– Ну! – нетерпеливо сказал он.
– Мы нашли еще один труп. Без головы.
Сержант почувствовал, как последние остатки сна покидают его.
– Где? – спросил он уже в полный голос.
– Возле Музея антропологии. Прибит гвоздями к тотемному столбу.
– А где вы находитесь?
– Прямо тут.
– Оставайтесь на месте. Я еду. Отвечаете за все, что там случится. Никого не подпускать, слышите, никого!
– Слушаюсь, сэр.
Макдугалл швырнул трубку на рычаг. Сержант уже натягивал одежду – тот же синий пиджак, те же серые брюки, – когда с кровати донесся скрип пружин и сонный голос окликнул:
– Что случилось, Джек?
– Нашли еще труп. Хуже прежних.
– О Господи! Выпьешь кофе?
– Некогда, дорогой. Я очень спешу.
– Увидимся вечером?
– Надеюсь, да. – Макдугалл оглянулся на тело гимнаста, распростертое под простынями. У этого тела были неплохие шансы выиграть следующую Олимпиаду.
– Я тоже на это надеюсь, – сказал Питер Брент.
* * *
ОТТАВА, ОНТАРИО
6.11
Когда телефон умолк, комиссар Франсуа Шартран подошел с чашкой кофе к окну своего кабинета, из которого открывался вид на реку Оттава. Потом он закурил "Голуаз" и задумался, глядя в окно.
На востоке первые робкие лучи рассвета уже вступали в бой с серебристым сиянием луны. Северный ветер из тундры покрыл рябью стальную гладь реки, над которой лениво взмахивали крыльями канадские казарки. Докурив сигарету, Шартран зажег другую.
Комиссар был плотным мужчиной, всю свою сознательную жизнь боровшимся с излишним весом. Лицо его было невыразительным – короткая стрижка с выбритыми по-военному висками и лысиной на макушке, редкие брови, мягкий, безвольный рот. Он всегда отдавал приказы тоном совета, и это многим нравилось. Люди не любят, когда ими командуют, но редко отказываются от помощи – а команды Шартрана приходили часто на помощь в решении трудной проблемы. Он принадлежал к людям, которых другие слушаются с охотой.
Пока он стоял, обдумывая то, что сказал ему только что генеральный прокурор Британской Колумбии, телефон зазвонил снова. Отставив чашку с кофе, он подоспел к третьему звонку.
– Шартран слушает.
– Франсуа, это Уолт Джессоп. Я звоню с побережья. У нас тут плохие новости.
– Я уже знаю. По линии начальства.
Заместитель комиссара по подразделению Е только хмыкнул:
– Нам нужны люди и техника, Франсуа. Это похуже, чем было с Олсоном. Даже тогда у нас были отряды добровольцев, и частные сыщики, и звонки с требованием выкупа, и Бог знает, что еще. А сейчас еще феминистки разойдутся.
– Как-нибудь справимся.
– А что я скажу прессе?
– Предоставь это мне, Уолт. Я как раз сейчас об этом думаю. Обещаю, что позвоню тебе, когда додумаюсь до чего-нибудь, только дай мне выпить еще чашку кофе.
Заместитель усмехнулся:
– Хорошо. Только поторопись, а то мне придется сбежать из города.
Закончив разговор, Шартран пошел на кухню и сварил себе еще чашку кофе. В этот момент его осенила идея.
Он знал, что надо делать.
Когда ты стоишь во главе организации, являющейся одновременно бюрократической и легендарной, ты обязан делать все, что можешь.
Даже если не можешь ничего.
* * *
ВАНКУВЕР, БРИТАНСКАЯ КОЛУМБИЯ
8.15
"Женевьева" умирала.
Он осторожно взял розовый куст левой рукой и осмотрел его в поисках какого-либо заболевания. Ему удалось обнаружить только две крохотные белые точки в месте соединения цветка со стеблем. Что бы это ни было, он никогда не видел такого симптома раньше. "Вот в чем беда экзотических растений, – подумал он. – Они страдают экзотическими болезнями".
За стенами теплицы сыпал снег. Кленовые деревья и город за ними скрылись в серой пелене, сквозь которую едва проглядывало тускло-багровое солнце, отсвечивая радугой в каплях на стекле.
Нет, день начинался плохо по всем показателям.
Как обычно, он начал работать в половине шестого утра. Но, едва сев в плетеное кресло и раскрыв блокнот, он уже знал, что ничего толкового сегодня не напишет. Тут же всплыла и еще одна горькая истина – что он вообще зря взялся за этот труд. Ну зачем миру еще одна история первой мировой войны? Что он может сказать после Фэя, Альбертини и Лиддела Гарта?
