— Почему ты плачешь, ужасное маленькое создание? У меня нет никакого интереса к твоей грязной дырочке.
Он ударил ее по лицу. Джули зашаталась, настолько силен был удар.
Пытаясь удержаться на ногах, она оперлась о стену. Грубая зернистая штукатурка врезалась в ее окоченевшие ладони.
— А чего же вам надо? — спросила Джули, с трудом обретя голос.
Она с тоской смотрела на входную дверь.
— Ну... я думал, ты знаешь. — Он подошел к ней поближе, вглядываясь в ее карие глаза своими мутно-водянистыми. Джули чувствовала, как сковывают, как гипнотизируют ее эти глаза, но не в силах была отвести взгляд. — Я хочу лишь наказать тебя, моя милая малышка. Вот и все. Только наказать.
Он ласково погладил ее по щеке — по той, по которой ударил. От прикосновения его руки по спине у нее пробежали мурашки.
— Да, наказать, но не сразу. Это было бы слишком... бездарно. И неэффективно. Нет, сначала я хочу, чтобы ты побыла в компании. Не беспокойся. Я все распланировал. — Он ухмыльнулся. — Все до мельчайших деталей.
Внезапно его лицо окаменело.
— Ты понимаешь, чем я здесь занимаюсь? Или нет?
Не в силах что-либо сказать, Джули покачала головой.
— Я помогаю вам. — Он склонился к ней и завопил: — Неужели ты не понимаешь?!
Она отшатнулась. Ее пробирала дрожь. Она не знала, сколько еще сможет выдержать.
Он взял ее за руку и сжал так крепко, что она закричала бы — если б могла.
— Думаю, теперь тебе пора спуститься вниз, в то местечко, которое я для тебя приготовил. Я уверен, тебе очень понравится.
Комок подступил к горлу — она не могла его сглотнуть... Он тащил ее к двери. Она догадалась — в подвал. Перед дверью он остановился.
— Там, внизу, сыро. И водятся крысы. И насекомые.
Он снова рассмеялся своим пронзительным смехом. Смеялся долго.
— Но они, моя дорогая, — наименьшая из твоих неприятностей. Когда придет Смерть, а она придет, — полагаю, ты будешь ей рада.
Он открыл дверь.
Даже в этих водянистых безумных глазах, думала Джули, должно таиться тепло или что-то такое... ранимое... Когда она увидела его на улице у входа в надземку, ей показалось, что он пытается выглядеть подростком, он старался показать ей, что они одного поля ягоды. Конечно, странно он выглядел, но хотя бы внушал какую-то симпатию... Может быть, все-таки у них есть что-то общее. Он, может быть, по-своему душевный. А значит, не обидит ее.
И в то же время она не верила всем этим домыслам. Нисколько не верила. Ты не выйдешь отсюда живой, никогда. Единственная возможность — бежать. А как, черт возьми, это сделать? Этот тип здоровенный. Хотя и носит майку с надписью «Ганз энд Роузес» и джинсы. Правда, сейчас он не выглядит подростком. Настоящий монстр. Клокотавшая в нем ярость, изливаясь наружу, обволакивала его какой-то дьявольской оболочкой, меняла черты лица и даже походку. В его глазах, то серых, то желтых, то просто бесцветных, плясали безумные огоньки. Губы змеями извивались в гримасах. Разве сбежишь от такого? И, кроме того, у него был револьвер. Может быть, заплакать? Это всегда располагало к ней людей — вернее, вызывало у них чувство жалости. У всех, кроме Наны, которая видела ее насквозь.
Он улыбнулся.
— Не пытайся делать мне глазки, мисс. Я знаю все ваши профессиональные уловки, и со мной такие штучки не пройдут. Во всяком случае, не в моем доме.
— Я ничего не пытаюсь... — прошептала Джули. — Что бы вы ни сделали со мной, пожалуйста, делайте это... и давайте поскорее.
Он рассмеялся. Джули похолодела. Вообще Джули и сама была смешливой. Она была не прочь посмеяться — над чем угодно. Даже если не понимала, в чем, собственно, заключается шутка. Но смех всегда заражал ее.
Но не теперь. Теперь от этого чужого смеха — от этого смеха — она холодела, цепенела... Убежать? Но убежит она не дальше входной двери.
Рисковать, пускаться во все тяжкие — с ней такое уже бывало, когда она выкуривала слишком много марихуаны. Хотела что-то сделать — и не хотела. Раздваивалась... И туман вокруг.
— Ты знаешь, у меня имеются специальные апартаменты, гостевая комната, и она ждет тебя.
Он снова ухмыльнулся.
— Собственно, а почему бы не показать их тебе сейчас? Мы и так уже потеряли уйму времени. Может быть, тебе даже понравится...
Дуайт Моррис пристально разглядывал это жалкое дрожащее существо. Неужели именно это их пугает? Приводит в ужас? Боже, СПИД, преступления, убийства — на это им наплевать. Они каждый вечер выходят на промысел и ломают жизнь таким, как я. Тем, кто пытается создать семью и вести нормальную жизнь.
Он приготовил для них это место, после того как Марианна и Бекки оставили его. Уехали ночью. А у него был «загул» с тем парнишкой, который поджег его.
Дуайт ухмыльнулся, вспомнив неблагодарного парнишку. Бог мой, кто бы мог подумать?! Ярость поднималась в нем, душила его...
Зато он направит на путь истинный свою гостью.
Он об этом много думал. Собственно, после того инцидента на прошлой неделе Дуайт Моррис почти не думал ни о чем другом.
Там было «место наказания», простенькое, но со вкусом устроенное. Холодный чулан для угля в подвале дома, так долго пустовавший, так долго не использовавшийся, стал весьма «эффективным» местечком. «Эффективность» — это было его любимое словцо. Проделать дыру в балке потолка и протянуть в нее кусок веревки было плевым делом. Затем Дуайт приладил туда крюк для мясных туш, приобретенный им для этой цели в магазине промышленных товаров в Бервине. Прицепив его к веревке, пропущенной сквозь отверстие, он получил то, что требовалось, — «вуаля!» — замечательное приспособление для подвешивания жертв за руки — так, чтобы они висели над потолком. Последним штрихом стал ледник Коулмана: они могут на нем стоять, пока он будет их подвязывать. Удар ногой, ящик для льда опрокидывается — и боль, боль его маленьких друзей, подвешенных в воздухе... Суставы выворачиваются и похрустывают — что-то вроде испанской инквизиции... Возможно, это приблизит их к Богу, и они станут молиться.
Тогда и только тогда начнется настоящая мука... для этой цели он и раздобыл видавший виды кожаный пояс. Дуайт знал, насколько эффективным будет это сооружение, хотя еще не имел случая проверить его в деле. Когда он с ними разделается, они станут подлинными солдатами Христова воинства. Они будут испытывать настоящие угрызения совести за ту порочную жизнь, которую вели до сих пор.
Но не должно забывать и об «одиночных апартаментах». Дуайт представил плоды своего труда: ряд деревянных фанерных ящиков длиной в шесть и шириной в два фута каждый с крышкой на петле, каждый с заранее просверленными отверстиями, которые будут великолепно служить для заключенных.
Эти ящики были похожи на гробы.
Джули спускалась в подвал. Стены, к которым она притрагивалась, на всякий случай — чтобы не упасть, были влажными от плесени. Все было влажным, серым, вонючим.
И темно, было очень темно, и потребовалось время, чтобы глаза привыкли к темноте. Но он все подталкивал ее в спину, заставляя спускаться быстрее.
Может, повернуться, заплакать — и он сжалится?..
Но она уже знала, она точно знала, что мольбы лишь разозлят его, хотя он с удовольствием их выслушает. Последняя ступенька — и подвал. Ряды каких-то прямоугольных предметов стояли на полу прямо перед ней. Их смутные очертания расплывались — не разглядеть. Коробки или гробы.
Во рту у Джули пересохло. Ей показалось... ну да, язык ее стал толще и покрылся налетом. На лбу выступил пот, хотя в подвале было холодно. И сыро. Сердце ее забилось — как молот. Он толкнул ее в сторону, протянул руку, под потолком вспыхнула лампочка. Лампочка без абажура, свисавшая на шнуре.
— Мне темнота больше не нужна, она нужна тебе.
Она не сопротивлялась, когда он завязал глаза платком. Она не хотела видеть то, что ее ждало. Он взял ее за руку.
— Вот сюда, милая леди.
