Уилфред Блейк сидел за столом возле двери, положив голову на руки, и смотрел, как растопленный воск медленно капает со свечи.
Его пугало то, что пряталось за кругом света, в темных углах комнаты.
Бой барабанов снаружи становился все громче, соединяясь с другим звуком, доносящимся из самой комнаты.
Внезапно откуда-то раздался громкий крик боли. Вскочив, Блейк отодвинул засов и распахнул дверь. Зрелище, представшее его глазам, так поразило его, что он охнул и отвернулся.
Форт, окруженный двадцатифутовой бревенчатой стеной с четырьмя угловыми башнями, стоял на высоком берегу, в ста футах над рекой. Через раскрытые ворота Блейк видел внизу шесты вигвамов, одиноко пасущуюся лошадь и посеревшие от сырости деревянные кресты над могилами.
Шел снег.
Большие мокрые хлопья падали на землю и на крыши домов, за окнами которых виднелись бледные испуганные лица.
Блейк видел, как в форт врываются индейцы.
Из пелены снега выступил шаман. Он вышел в середину двора и воздел руки к небу. На нем была рубашка из оленьей кожи, украшенная иглами дикобраза и вражескими скальпами. На голове красовался убор из горностая; глаза были вырваны из глазниц. По щекам шамана текли кровавые слезы.
Бум... бум... бум...
Барабаны били все громче, наполняя воздух гулом.
Бум... бум... бум...
Все белые уже лежали на земле, стонущие, плачущие, лишенные скальпов. Индейцы молча, без движения, стояли вокруг. И Блейк знал, зачем они пришли.
Они принесли назад оспу.
Он видел их лица, искаженные болезнью, тающие, как воск свечи. Изъеденная плоть, сочащаяся гноем, отставала от костей. Он видел, как человекоподобные фигуры подходят к домам, размазывают гной по окнам, плюют на ручки дверей, каждый раз испуская крик, чтобы отпугнуть демона.
Уилфред Блейк захлопнул дверь и задвинул засов.
Барабаны умолкли, и тут же погасла свеча. В темноте только слышался мерный звук.
Кап... кап... кап...
Первый томагавк врезался в дверь.
Порывшись в кармане, он нашел спички и зажег одну из них. В ее зыбком свете он взглянул в ту часть комнаты, которую не освещала свеча.
Пол там был усыпан разбитыми бутылками и пузырьками от лекарств. Порошки и микстуры, соединившись с виски и ромом, издавали приторный, сладкий запах.
Крак! Крак! – томагавки продолжали крушить дверь.
Спичка погасла. Он зажег вторую и на этот раз разглядел на полу черепа и кости.
Блейку стало страшно. Пытаясь забыть это зрелище, он закрыл глаза руками и принялся кружиться вокруг своей оси. Но груда костей по-прежнему стояла у него перед глазами. Скелеты, казалось, еще хранили позы страха и отчаяния. На костях следы зубов; из развороченных черепов выеден мозг.
Кап...
Вторая спичка погасла, и он зажег последнюю. Нагнувшись, он нащупал на полу лужу застывшей крови, присыпанной пылью.
Кап... кап... Капля откуда-то сверху упала ему на руку. Блейк поднял голову и замер, потрясенный тем, что он увидел.
Барабаны заговорили снова.
Теперь их бой доносился сверху, с крыши, отдаваясь эхом в его голове.
Тело свисало с потолка вниз головой, прибитое гвоздями за ноги. Голова отсутствовала – на ее месте торчал белый позвонок, окруженный красным сплетением жил. То, что осталось от человека, еще было одето в алую куртку Северо-Западной конной полиции, и Блейк каким-то образом знал, что это его куртка. «Господи Боже, – подумал он в смятении, – что это та...»
Тук!
Что это?
Тук!
Вот, опять!
Скелеты начали двигаться. Их кости соединялись одна за другой, и вот все черепа разом повернулись и уставились на Блейка.
Инспектор непослушными пальцами расстегнул кобуру и нащупал там только воздух. Его "энфилд" исчез.
Дверь с треском рухнула, и в комнату ввалились пьяные индейцы.
– Он здесь, братья! – заверещал один из скелетов, ковыляя по направлению к Блейку. Его челюсти распахнулись в улыбке, открывая острые белые зубы.
Едва погасла последняя спичка, как костяные пальцы вцепились в ноги Блейка. В бедро ему впились клыки. Отбиваясь изо всех сил, он бросился вперед и нащупал в темноте лестницу.
Скелеты с воем устремились за ним, но он уже был наверху и поднимал тяжелую крышку лаза. Жалобно скрипнув ржавыми петлями, крышка открылась, о он просунул голову наружу. Тут же его окружил грохот барабанов.
Бум... бум... бум... бум...
– Нет! – громко воскликнул Блейк.
Перед ним, скрестив ноги, сидел нагой ашантийский воин. Из всей одежды на нем были только ожерелье из раковин и пояс из леопардового хвоста. Улыбаясь Блейку заточенными передними зубами, он бил колотушкой по барабану, на вершине которого что-то белело.
Блейк ахнул.
Барабанщик бил костью буйвола по его, Блейка, отрезанной голове в белом пробковом шлеме.
Глубоко в горле его родился крик, но он так и не дошел до рта. Чья-то рука ухватила инспектора за волосы и запрокинула голову назад. Блейк ощутил под подбородком острую режущую боль, потом на грудь его хлынул горячий поток. Давясь и задыхаясь, он попытался крикнуть, но звук только метался у него в горле, не в силах вырваться. Последним, что он увидел, был окровавленный нож в руке Гласа Всемогущего.
Бум... бум... бум...
Биение остановилось. Кошмар рассеялся.
Еще раз все закончилось.
* * *
Блейк поспешно отвернулся от головы Железного Мальчика. Глубоко вздохнув, он стал считать до пятидесяти и постепенно пришел в себя.
Скалистые горы нависли над Великой Американской равниной. Туман уже унесло ветром, и перед глазами Блейка расстилалась бескрайняя гладь, на которой серебром блестели на солнце сотни маленьких озер. Холмы, леса, болота – все сливалось на этом просторе в единую ровную поверхность.
Внезапно Блейк вспомнил Дженни и ее смеющиеся синие глаза под украшенной кружевом шляпкой.
"Да, – подумал он, – она отличная девчонка. Самая лучшая на всем Северо-Западе".
Эта мысль заставила его улыбнуться.
"Что ж, – решил он про себя, – в конце концов, каждому мужчине нужен ребенок".
Он повернулся и взялся за хлыст. Мгновение спустя Прыжок Оленя ускорил шаг, и скоро сани исчезли в снежной пелене.
"Даст Бог, – подумал Блейк, – буду дома к Рождеству".
НЬЮ-ОРЛЕАН, ЛУИЗИАНА, 1957
На улицах гремел джаз. Ласковый ночной ветерок подхватывал смесь рэгтайма, бопа, буги-вуги и свинга и нес ее над головами участников процессии Марди-Гра[7], движущейся по Французскому кварталу, – белых и черных, богатых и бедных, богобоязненных и грешных, – и над головами толпы, в восемь рядов запрудившей тротуары. Люди стояли на деревянных трибунах, на стремянках, на кончиках носков. Родители поднимали вверх детей, которые без устали поглощали орешки, попкорн и яблоки на палочке. Мусор сыпался вниз, застилая улицу ковром вместе с конфетти и битым стеклом. Джаз плыл над «царицей Савской» в наряде, украшенном бабочками и улитками; над Кинг-Конгом и дамой червей; над Адамом и Евой с громадными фиговыми листками. Вдали от всего этого – от Ройял-стрит я ее флагами, воздушными шарами и толпами гуляющих, от принцесс и ковбоев, от зулусского короля с его свитой, – джаз затихал, и лишь слабые отзвуки его доносились до окна, забранного стальной решеткой.
В окно смотрела черная девушка. Она была обнажена.
Глаза Кристал затуманились; дыхание со свистом проходило сквозь ее ровные белые зубы. Ручеек пота стекал у нее по спине между лопаток. Тело ее еще вздрагивало после оргазма, и фейерверк, распустившийся над городом огненным цветком, взорвался, казалось, у нее в голове. Она впервые за долгое время чувствовала себя хорошо и спокойно. На миг она подумала, не перенесет ли ее отец теперь, когда ее нет, свои сексуальные домогательства на ее младшую сестру, но она тут же отогнала эту мысль. Откуда-то Элвис умолял ее «Не будь такой жестокой», и она, смеясь, и раскачиваясь в такт, начала ему подпевать.
– Хочешь? – спросил сзади нее голос, заглушая радио. – Это должно тебя освежить.
Кристал повернулась и подошла к стеклянному столику, на котором Сюзанна делила кокаин. Лезвие ножа, разделяющего белый порошок, звякало по стеклу в такт музыке. Закончив, белая женщина скатала в трубочку хрустящую стодолларовую банкноту и подала ее девушке.
Кристал заткнула пальцем одну ноздрю и поднесла трубочку к другой. Нагнувшись над столом, она втянула в себя наркотик, чувствуя, как рука Сюзанны сжимает ее грудь. Ее сосок напрягся и отвердел.
– Охладись, дорогая, – прошептала Сюзанна ей в ухо в то время, как вторая ее рука скользнула между ног девушки.
Кристал содрогнулась – то ли от прикосновения Сюзанны, то ли от действия "снежка". Но ее не волновала причина истомы, омывавшей ее тело, как теплый душ. Немного погодя она закрыла глаза и целиком отдалась ласкам своей напарницы.
