В тот момент я был слишком уставшим и слишком потрясенным, чтобы отвечать.
Затем Генрих сказал более тихим голосом:
— Кроме того… я уверен, ты не захочешь, чтобы я остановился еще раз на трагедии моего старого друга Гервейса Перри-Блэка. Ты читал его книгу «Жить, чтобы есть»? Это шедевр. В ней полностью выражается моя собственная философия.
Я не сомневался в этом ни на мгновение.
— Что также напоминает мне вот о чем: я еще не совсем забыл твое отношение к вопросу Dottore Хорнбеча — я все еще уверен, что у тебя есть время, чтобы изменить свое решение.
— Хорошо, — пробормотал я. — Я приду. Генрих от всего сердца похлопал меня по спине.
— Браво, мой дорогой Орландо! Я обещаю, что ты не пожалеешь об этом!
Но, в конце концов, я пожалел.
С тяжелым сердцем я оставил близнецов и направился в Vicolo dei Romanzieri[168], в темное, мрачное строение с закрытыми окнами, где ютились офисы, библиотека и банкетная комната этого сомнительного братства. Разве я мог знать, что очередность мероприятий в этот роковой вечер приведет в действие механизм, неумолимо приближающий развязку, словно силлогизм приводит к решающему расцвету логики, — я думаю, что если бы я знал это, мое сердце было тяжелым как свинец. Когда я поднимался по грязной мраморной лестнице, я услышал резкий звук мужского смеха.
Дверь на верхней площадке лестницы была открыта, и пожилой слуга выглянул наружу.
— Nome?[169]
— Орландо Крисп. Mi ha invitato Signor Hervė[170].
— Mum amico di Signor Hervė, Lei?[171]
— Sipum dirlò[172].
— Come tutti gli altri[173].
— Нет, — поспешно сказал я, — совсем не так, как другие.
Дверь приоткрылась шире, и меня сопроводили внутрь.
Я был поражен размером комнаты, которая на самом деле была громадной — очевидно, бальная комната, которая в давние времена должна была быть палаццо; потолок был расписан и покрыт позолотой, центральная часть тяжелела золотом и голубой лепниной, изображая Poussinesque, мифологический пейзаж — там были нимфы и сатиры, и кентавры, скачущие среди деревьев, и еще было несколько разнообразных причудливых изнасилований, как это обычно происходит на мифологических пейзажах. Огромные окна (конечно же, не те, которые я видел снаружи) были завешены темно-красными восточными коврами, желто-золотое сияние света хрустальных канделябров ослепляло. Худой молодой человек в белой униформе плавно двигался туда и обратно, разнося подносы с шампанским. Я попытался схватить фужер, когда он проходил мимо. Я услышал среди шума пятнадцати человек, разговаривающих одновременно, выделяющуюся Eine Kleine Nachtmusik[174].
Генрих приблизился, окутанный, словно гигантская далекая планета, кольцами межзвездного газа, всепоглощающими клубами «Женщины!» Нуцци. Я заметил, что он использовал сдержанное прикосновение сдержанной полуночной тени к своим векам.
— Ах, Крисп! — проурчал он, его голос был весь из темного меда и сливок, — вот ты и здесь. Я повсюду тебя искал.
— Я только что пришел.
— Теперь это не имеет значения — здесь есть некто — он сущая прелесть, и я хотел бы, чтобы ты с ним познакомился.
Я был представлен, по крайней мере, полудюжине людей — включая профессора урологической гинекологии, чьи трясущиеся руки были подозрительно мокрыми — ни одного из этих людей даже отдаленно нельзя было описать как прелестного; в конце концов, я был захвачен на полпути через комнату и представлен высокому человеку со светлыми волосами и стеклянным глазом — во всяком случае, я полагаю, что глаз был стеклянный, поскольку никогда не смотрел прямо на меня, в то время как другой глаз именно это и делал. И это было крайне недружелюбно.
— Крисп, это мой самый дорогой друг, Герр Отто фон Штрайх-Шлосс — Отто, поздоровайся с Маэстро Орландо Криспом, он гений.
Естественно, я не мог опровергнуть правдивость этого утверждения, но чувствовал себя весьма смущенным, поскольку оно было сделано в такой покровительствующей манере и таким буйным шутом, как Херве.
— О? — сказал Герр фон Штрайх-Шлосс, словно он был взволнован не меньше, чем я.
— Если вы хорошенько его попросите, он может приготовить вам несколько своих изысканных маленьких sasaties.
— Он повар?
— Он шеф-повар, Отто.
— Я художник, — сказал я.
Герр фон Штрайх-Шлосс подавил смешок.
— Не капризничай, main taube[175], — проворчал Генрих. — Я говорю правду. Я часто обедаю в небольшом ristorante, принадлежащем Маэстро Орландо, который находится не так далеко отсюда…
— Ты обедаешь там каждый вечер последние четырнадцать месяцев, — сказал я. — С редкими исключениями.
Генрих вальяжно замахал в воздухе жирной рукой и продолжал, не обратив внимания на мой комментарий:
— …и ты должен поверить мне, если я скажу тебе, что этот парень хорош. На самом деле, я думаю о том, чтобы устроить небольшую частную вечеринку в его ресторане на следующей неделе после моего выступления в Палаццо Фабрицци-Бамберг.
— Ты не говорил мне об этом, — сказал я. — Сколько будет людей?
— О, не больше дюжины. Нам потребуется сад на крыше, полностью в наше распоряжение, конечно же.
— Но это невозможно…
— Чщщ! А как тебе нравится наше маленькое pied-a-terre[176], мой друг? Мы находим его более чем комфортным.
— Это — честно говоря — это не то, чего я ожидал.
— Да? — сказал Герр фон Штрайх-Шлосс. — А что же вы ожидали?
— На самом деле я не знаю. Я ничего не знаю об Amici di Germania…
— Взаимоотношения между Маэстро Орландо и мной — исключительно такие, какие могут быть между двумя творческими людьми, — сказал Генрих, понижая свой голос до доверительного тона. — Единение творческих душ. Мы никогда не говорили об Amici, ты ведь понимаешь.
Бровь над стеклянным глазом Герра Штрайх-Шлосса поднялась вверх и насмешливо опустилась, но сам глаз остался неподвижным.
— Мы — небольшая группа непрофессиональных культурологов-единомышленников, — осторожно сказал он. — У нас есть некоторые сходные интересы. Мы регулярно встречаемся для того, чтобы обсудить их.
— Да? — поинтересовался я. — Какого рода интересы?
— В основном то, что относится к истории северных людей. Сам я, в частности, испытываю тягу к мистицизму старых Тевтонских орденов. Но здесь — мы не обращаем в свою веру. На самом деле, мы закрытое общество.
— Но не тайное, ни в коем случае, — быстро добавил Генрих.
Отто фон Штрайх-Шлосс кисло улыбнулся.
— Нет, конечно же, нет, — пробормотал он.
— Может ли к вам кто-нибудь присоединиться?
— Вообще то не особо. Этот кто-нибудь должен быть той же самой…
— Той же самой крови?
— Наполнен тем же самым энтузиазмом, — решительно сказал Герр Штрайх-Шлосс. — Как я уже сказал вам, мы не обращаем в свою веру. Сфера нашего влияния далека от любой навязчивости
— А что это за влияние?
Герр Штрайх-Шлосс издал тихий, раздражительный звук.
— Мы предпочитаем тешить себя надеждой, что мы делаем свой личный вклад в национальный самоанализ, — сказал он. — Чтобы помочь сберечь эту особенность в особенных людях.
— Какие особенные люди в особенности, вы хотели сказать?
— как я уже вам сказал, Герр Крисп, это северные люди, в общем и в целом. На наш взгляд, расовое и культурное различие — называйте это как хотите — является для нас основным критерием для определения прав нации, чтобы пережить…
— Пережить что?
— С позволения сказать, пожалуй, чтобы выявить себя как лидера в конкурентной борьбе, которая естественно и неизбежно происходит между особенными людьми. Вы не согласны, Герр Крисп?
Конечно, я был согласен, ведь его поверхностная теория была не более чем бледным отражением моей собственной философии Поглощения — я определил это в одно мгновение! — и, более того, она основывалась не на принципе творческого вдохновения или привилегии художественного гения, а на ничтожном националистическом снобизме.
— Насчет сада на крыше, — сказал я, поворачиваясь к Генриху, который к этому времени начал выглядеть скучающим.
— Закрой его на вечер.
— Нет. Там умещается, по меньшей мере, тридцать человек. Если ты планируешь привести только дюжину…
— Как я сказал вам, Маэстро, вечеринка должна быть частной — именно так.
Невольно я начал размышлять о чем-то вроде злополучных парней-и-содомитов soirėe[177] Эрнста Рема для головорезов в отеле «Гансблауэр» в Ночь Длинных Ножей, и вздрогнул; так как хотя мне по природе моей (как и всем истинным художникам, полагаю) совершенно неинтересна политическая идеология, довольно скоро мне стало ясно, что Amici di Germania было неофашистским братством, которое выдает себя за своего рода частный культурный клуб. Меня не заботило ни на йоту, на что они тратят свое время и свою территорию, но я не хотел, чтобы мой ресторан стал сценой для какого-нибудь кровопролитного путча.
