— Вы привезли, в чем купаться? — с улыбкой спросила Билли.
— Вообще-то я бросил плавки в машину, — тоже улыбнулся Сэмпсон.
— Не хотите поплавать?
— Да. Это было бы славно.
Переодевшись, они снова сошлись на веранде. На Билли был черный цельный купальник. Сэмпсон подумал: она, вероятно, много плавает или просто усиленно работает над собой. Но ее стройная, подтянутая фигура не была между тем фигуркой молодой девушки. Ей было скорее всего уже за сорок.
— Я знаю, что выгляжу неплохо, — сказала Билли и покрутилась. — Вы — тоже. А сейчас айда в воду, пока вы не струсили.
— Я? Не струсил? Вы разве не знаете, что я сыщик из отдела убийств?
— Угу. Температура воды сегодня шестьдесят семь градусов.[29]
— Что? Разве это холодно?
— Скоро сами узнаете.
Они вскарабкались на вершину дюны перед домом. Потом со всех ног припустились вниз. Сэмпсон смеялся — главным образом над собой, потому что такого прежде никогда не проделывал.
Высоко поднимая ноги, они с разгону протопали через мелководный прибой, словно резвящиеся на каникулах дети, не обращая внимания на то, что вода была все-таки чертовски холодной, прямо-таки ледяной.
— Вы умеете плавать? — спросила Билли, увидев приближающуюся волну.
Кажется, он кивнул, но точно она не разобрала.
— Джон? — снова окликнула она.
— Я-то умею. А вот вы?
В следующий момент оба нырнули в нависшую над их головами водяную глыбу. Вынырнули они далеко за первым валом. Билли устремилась вперед, сильными гребками прокладывая себе путь к некой точке за бурунами. Сэмпсон последовал за ней, показывая себя хорошим, сильным пловцом. Почему-то ее это очень порадовало. Их головы торчали из воды рядом, подскакивая на поверхности, как мячики.
— Бывает, что дети, выросшие в городе, совсем не умеют плавать, — бросила она плывущему рядом Сэмпсону.
— Это правда. У меня есть хороший друг. Мы вместе выросли в округе Колумбия. Когда мы были детьми, его бабушка заставила нас выучиться. Специально водила нас в городской бассейн. Она говорила: «Или ты плывешь, или тонешь».
Потом Сэмпсон обнаружил, что обнимает Билли. Указательным пальцем она смахнула бусинки воды с его лица. Ее прикосновение было полно нежности. Как и ее взгляд. Что-то завязывалось между ними, и, что бы это ни было, Сэмпсон не был уверен, что готов к этому.
— Что? — спросила Билли.
— Я просто хотел сказать, что вы меня то и дело чем-то удивляете.
Прикрыв на секунду глаза, Билли кивнула. Потом снова открыла их.
— Ты все еще здесь. Это хорошо. Я рада, что ты приехал. Даже если только затем, чтобы меня расспросить.
— Я приехал затем, чтобы увидеться с тобой. Я ведь уже сказал.
— Хорошо, Джон. Как скажешь.
Никто, кроме Алекса и Наны, не называл его Джоном.
Они поплыли обратно к берегу и немного порезвились в пенном, бурливом прибое. Хотя день уже клонился к вечеру, они двинулись вдоль пляжа в южном направлении, мимо все новых и новых коттеджей, накрепко заколоченных на зиму. По дороге у них сам собой сложился удобный, слаженный ритм. У каждого дома им приходилось останавливаться, чтобы поцеловаться.
— В тебе проявляется что-то простое, наивное, старомодное, — сказала Билли. — Тебе это идет. В тебе есть чувствительная струнка, Джон Сэмпсон.
— Угу. Может, и так.
И снова они обедали на широком крыльце. Сэмпсон включил радио. Потом уселись, уютно, любовно прижавшись друг к другу, и Сэмпсон в очередной раз подивился ее размерам. А между тем физически она воспринималась очень удобно, словно сшитая на заказ вещь.
«Одна ночь с тобой», — лилась из динамика песня в исполнении Лютера Вандросса. Сэмпсон пригласил Билли на танец. Он и сам не мог в это поверить. «Я взял да и попросил Билли потанцевать на веранде».
Он крепко прижимал ее к себе, почти накрыв своим телом. Стоя рядом, Билли так же отлично соответствовала его телу, приходясь ему точно впору. Они ловко двигались вместе, нисколечко не сбиваясь с ритма. Джон с удовольствием вслушивался в ее дыхание и чувствовал биение ее сердца.
Из проигрывателя зазвучала старая мелодия Марвина Гэя, они потанцевали и под нее тоже. Все происходящее казалось Сэмпсону похожим на сон. Оно свалилось на него внезапно.
Особенно когда примерно в половине одиннадцатого они вместе поднялись наверх. Ни один не произнес ни слова — просто Билли взяла его за руку и повела за собой в спальню. Почти полная луна освещала белые барашки на море. За полосой прибоя лениво скользила парусная шлюпка.
— Ты как? Нормально? — прошептала она.
— Еще как. А ты?
— Да. Мне кажется, я хотела этого с первой минуты, как я тебя увидела. Тебе случалось делать это раньше? — И на лице ее заиграла уже не раз виденная им лукавая и озорная усмешка. Она его дразнила, но Сэмпсону это нравилось.
— Нет, это впервые. Я берег себя для единственной женщины.
— Что ж, давай проверим, стоило ли ради меня столько ждать.
Порой Сэмпсон делал это наспех, кое-как, бывал небрежен и тороплив. И это казалось вполне приемлемым, учитывая стиль вашингтонской жизни. Но сегодня такое не годилось, сегодня все должно быть иначе. Он хотел узнать, прочувствовать все тело Билли, чтобы понять, что́ ей приятно. Он любовно ощупывал каждую частичку ее тела; целовал каждый его дюйм. Все в этой женщине казалось ему правильным и подходящим. «Что происходит? Я приехал поговорить с этой женщиной о каких-то убийствах. Об убийствах! А не заниматься любовью в мерцающем лунном свете».
Он чувствовал, как вздымаются и опадают ее маленькие груди. Вздымаются и опадают. Он был поверх нее, опираясь на руки.
— Не бойся, ты меня не раздавишь. Ты не причинишь мне боли, — прошептала она.
— Не причиню, никогда.
«Я не причиню тебе боли. Я просто не смогу. И никому этого не позволю».
Она улыбнулась и, вывернувшись из-под него, оказалась сверху.
— Ну как? Так тебе больше нравится?
Сильными руками он провел несколько раз по ее спине, по ягодицам. «Одна ночь с тобой», — промычала она в ответ. Они принялись двигаться вместе, поначалу медленно. Потом быстрее. И еще быстрее. Билли поднималась и с силой, энергично опускалась на него. Ей нравилось именно так.
Когда они наконец поникли в сладостном изнеможении, она заглянула ему в глаза:
— Неплохо для первого раза. Дальше пойдет еще лучше.
Потом Сэмпсон лежал в постели вместе с Билли, уютно приткнувшись у нее под боком. Ему до сих пор было забавно держать в объятиях такую малышку. Маленькое лицо, маленькие руки, ступни, груди. А потом его вдруг поразила — даже ошеломила — одна мысль: он ощущал в себе глубокое душевное спокойствие. Впервые за много лет. А может, даже за всю жизнь.
Возвращаясь в тот вечер домой из поездки в тюрьму Флоренса, я радостно предвкушал встречу с Наной и детьми. Было только семь часов, и я думал сходить с ними куда-нибудь, например в театр IMAX или в Зону ESPN[30] — словом, как-то побаловать ребятишек.
Однако, поднявшись по ступенькам крыльца, я увидел пришпиленную к парадной двери трепещущую на ветру записку.
О Господи!
Записки, оставляемые на дверях дома, всегда вызывают во мне легкую дрожь. Слишком много было нехороших записок такого рода за последние несколько лет.
Я узнал почерк Наны:
«Алекс, мы уехали в гости к твоей тетушке Тие. Вернемся часам к девяти. Все мы по тебе скучаем. Скучаешь ли ты по нас? Конечно, да — по-своему.
Нана и дети».
Я заметил, что в последнее время мама Нана сделалась необычно сентиментальна. Она говорила, что чувствует себя лучше. Ее здоровье на первый взгляд и впрямь вроде бы нормализовалось, но меня беспокоил вопрос: так ли это в действительности? Может, мне стоит поговорить с ее врачом, но я не любил вмешиваться в ее дела. Она всегда прекрасно умела о себе позаботиться.
Я прошел в кухню и достал из холодильника холодное пиво.
На двери холодильника я увидел прилепленный Дженни смешной рисунок, изображающий аиста с младенцем, и вдруг почувствовал, как соскучился по ним по всем. Есть люди — я, во всяком случае, из их числа — для которых дети придают жизни завершенность, сообщают ей совершенно особый смысл, даже если порой доводят до умопомрачения. Все равно дело того стоит. По крайней мере так всегда было у нас в доме.
Зазвонил телефон, и я решил, что это, должно быть, Нана.
— Ура! Ты дома! — раздался долгожданный голос. Вот это сюрприз так сюрприз! Звонила Джамилла, и меня это несказанно воодушевило. Я так и видел мысленно перед собой ее лицо, улыбку, ее сияющие глаза.
— Ура! Это ты! — радостно воскликнул я. — Только что вернулся, а дома пусто, никого нет. Нана и дети меня бросили.
— Не горюй, Алекс, бывает и хуже. А я вот вся в работе. Свалилась мне в пятницу как снег на голову. Противный случай. В районе Тендерлойн убили ирландского туриста. Ну-ка скажи, что мог делать пятидесятиоднолетний священник из Дублина в два часа ночи в одном из самых сомнительных районов Сан-Франциско? Как вышло, что его удавили парой колготок размера XL? Передо мной задача — выяснить.
