Когда она спросила, что приготовить ему на обед на следующей неделе — а он сказал Молли, что должен вернуться в Бирмингем, — ему стало так противно, словно он измазался в какой-то липкой гадости. Он впервые в жизни лгал Молли.
Грэхем смотрел на Молли, шедшую вдоль прилавков, эту миловидную женщину, судьба которой оказалась тесно связана с бейсболом. Молли панически боялась опухолей и требовала, чтобы Грэхем и Уилли каждые четыре месяца ходили на прием к врачу. Еще она боялась темноты, правда, не очень. А главное, Молли на своем горьком опыте убедилась в том, как все быстротечно. О, она знала цену времени. И дорожила каждой минутой. Молли и его научила наслаждаться мгновением.
Канон Пахельбеля звучал в залитой солнечным светом комнате, где они впервые принадлежали друг другу. Они дрожали от счастья. Но даже тоща у Грэхема сердце сжималось от страха, который нависал над ним зловещей тенью скалы: им так хорошо вдвоем, что это не может продлиться долго!
Переходя от прилавка к прилавку, Молли перекладывала сумку с одного плеча на другое, словно лежавший внутри револьвер весил не девятнадцать унций, а гораздо больше.
Грэхем, наверное, расстроился бы, увидев себя со стороны: наклонился над дынями и злобно бормочет:
— Посадить этого мерзавца в резиновый мешок — и дело с концом! В резиновый мешок — и дело с концом!
Каждый из них нес свою ношу: кто сумки с фруктами, кто оружие, а кто и бремя лжи. Маленький отряд из трех озабоченных чем-то своим человек.
Молли чуяла неладное. Погасив свет, они с Грэхемом не стали, как обычно, разговаривать в темноте.
Молли снились тяжелые шаги сумасшедшего. Он входил в дом и шел по комнатам, обстановка которых менялась прямо на глазах.
В международном аэропорту Сент-Луиса «Лэмберт» есть газетный киоск, где продаются почти все газеты, выходящие, в Соединенных Штатах. Газеты, издающиеся в Нью-Йорке, Вашингтоне, Чикаго и Лос-Анджелесе, отправляют туда самолетом и продают уже в день публикации.
Как и большинство подобных киосков, он принадлежит газетному концерну, поэтому наряду с уважаемыми изданиями здесь продается и всякая макулатура.
В десять часов вечера, в понедельник, в киоск доставили чикагскую «Трибьюн», а рядом, прямо на пол, выгрузили кипу «Сплетника». В середине кипы газеты были еще теплыми.
Продавец уселся возле полок на корточки и принялся рассовывать «Трибьюн». Работы у него было невпроворот. Работавшие днем напарники никогда не наводили на полках порядок.
Неожиданно в поле зрения продавца попали черные сапоги на молнии. Может, кто-то зашел полистать журналы? Но нет, носки сапог прямо у него под носом. Кому-то от него что-то нужно, черт побери! Продавец хотел было закончить с раскладкой газет, но от столь назойливого внимания у него мурашки забегали по спине.
Он работал временно, а поэтому считал, что не обязан; быть вежливым с покупателями.
— Ну, чего тебе? — буркнул он, уставившись в колени незнакомца.
— Дайте «Сплетник».
— Погоди, пока я разложу эту стопку.
Сапоги не отодвинулись, а наоборот, подошли еще ближе.
— Я же сказал, тебе придется подождать, пока я разложу газеты. Понял? Ты что, не видишь? Я работаю!
Рука взметнулась вверх, сверкнула сталь, и веревка, которой была перевязана кипа газет, с треском лопнула. На пол упала монета в один доллар. Незнакомец выхватил из середины пачки экземпляр «Сплетника», и все лежавшие сверху газеты рассыпались по полу.
Продавец вскочил на ноги. Его щеки пылали гневом. Зажав газету под мышкой, незнакомец шел к двери.
— Эй! Эй, ты!
Мужчина повернулся.
— Я?
— Да, ты! Я же тебе сказал…
Мужчина вернулся и подошел уж слишком близко.
— Что вы мне сказали?
Обычно грубость продавца возмущает покупателей. Этот же вел себя так, что продавцу стало не по себе.
Он опустил глаза.
— Получи двадцать пять центов сдачи.
Долархайд повернулся и вышел. У продавца пылали щеки целых полчаса.
Да, думал он, этот парень на прошлой неделе тут околачивался. Но если он еще раз сунется, я его выставлю к ебеней матери! У меня для таких ублюдков кое-что припасено под прилавком.
Долархайд не стал просматривать «Сплетник» в аэропорту. Последнее послание Лектора, которое он прочитал во вторник, вызвало у него самые противоречивые чувства. Конечно, доктор Лектер прав. Он назвал его красавцем. Он с таким восторгом перечитывал эту фразу! Он действительно красавец! Но Долархайд слегка презирал доктора за то, что Лектер так боится полиции. А в общем, Лектер мало чем отличается от общей массы.
И тем не менее Долархайду не терпелось узнать, есть ли в газете еще какая-нибудь весточка от Лектора. Однако он решил сперва добраться до дома. Долархайд гордился своим самообладанием.
По дороге домой он долго думал о продавце газет.
В былые времена Долархайд извинился бы за то, что помешал человеку, и больше никогда и близко бы не подошел к этому киоску. Как долго он терпел бесконечные издевательства. Но теперь — все! Этот тип может оскорбить Фрэнсиса Долархайда, но он ничего не может сделать Дракону. Именно так начинается Преображение.
* * *
В полночь на его письменном столе все еще горел свет. Послание, опубликованное в «Сплетнике», было расшифровано и скомканное валялось на полу. Обрезки «Сплетника» так и остались лежать там, где Долархайд их бросил, делая вырезки для своего стенда. Огромный стенд стоял возле картины с изображением Дракона, клей, которым он приклеил новые вырезки, еще не успел высохнуть. Прямо под ними Долархайд прикрепил к стенду маленький полиэтиленовый пакетик, пока пустой.
Рядом было написано:
«Этим Он Меня Оскорблял».
Теперь Долархайд встал из-за стола.
Он сидел на лестнице, которая вела в подвал и была покрыта грязью и плесенью. Долархайд шарил лучом фонаря по зачехленной мебели, по грязным зеркалам, которые когда-то висели в доме, а теперь стояли, повернутые к стене.
Наконец Долархайд разглядел в дальнем углу очертания какого-то высокого предмета, тоже накрытого чехлом. Пока он до него добрался, его лицо было все в паутине. Стягивая покрывало, Долархайд расчихался от пыли.
Он поморгал, смахивая слезу, и посветил фонарем на показавшееся из-под чехла старое дубовое кресло на колесах — инвалидную коляску. Кресло было массивное, крепкое, с высокой спинкой. В подвале хранились три таких кресла. Власти передали их бабушке в сороковом году, ког да она устроила у себя дома лазарет.
Долархайд стал толкать кресло к двери. Колесики отчаянно скрипели. Хотя коляска была очень тяжелой, Долархайд легко поднял ее наверх по лестнице. Завез в кухню и смазал колеса. Маленькие передние колесики все еще поскрипывали, но задние вертелись свободно, стоило дотронуться до них пальцем.
От их мерного жужжания его ярость мало-помалу улеглась. Долархайд крутил колесики и тоже жужжал, подражая звуку, который они издавали.
Когда во вторник около полудня Лаундс вышел из редакции «Сплетника», он шатался от усталости и был страшно взвинчен. В самолете по пути в Чикаго успел подготовить материал. Придя в редакцию, уже через полчаса положил готовое интервью на стол редактору.
Остальное время он упорно трудился над своей брошюрой, не отвечая на телефонные звонки. Лаундс работать умел и уже подготовил солидный материал в пятьдесят тысяч слов.
Когда Зубастого парию поймают, останется только сочинить броский заголовок и рассказать о самом процессе ареста преступника. А так весь материал готов. Лаундс уже договорился с тремя лучшими репортерами «Сплетника», которые в считанные часы после ареста убийцы разузнают подробности его биографии, пусть даже он родился и вырос в Африке.
Агент Лаундса называл цифры с несколькими нулями, Лаундс нарушил данное Крофорду обещание и заранее обговорил содержание своей будущей книги с импресарио. На контракте условились проставить число потом, когда преступник будет схвачен.
У Крофорда в руках оказался солидный козырь: он записал угрозы Лаундса на магнитофон. За такое можно посадить, и не спасет ничье покровительство. Кроме того, Лаундс прекрасно знал, что у него возникнут неприятности с налоговым управлением, стоит Крофорду позвонить туда хотя бы разок.
Лаундс умел видеть все в истинном свете и не питал иллюзий по поводу своей работы. Однако его увлечение брошюрой было в чем-то сродни пылу религиозного фанатика.
Он мечтал о лучшей жизни, которую можно купить за деньги. Несмотря на пакости — их он успел совершить предостаточно, — Лаундс остался в душе мечтателем. Теперь некогда угасшие мечты воскресли и вспыхнули с новой силой.
Убедившись, что фотоаппараты и магнитофон в исправности, Лаундс отправился домой, намереваясь поспать три часа и вылететь в Вашингтон, где они договорились встретиться с Крофордом возле ловушки, подстроенной Зубастому парии.
