Джимми переминался с ноги на ногу, осматриваясь в поисках места, где можно было бы оставить свой окурок.
— Что ты так на меня смотришь? А? — спросил он, не выдерживая этого пристального взгляда.
Ответа не последовало.
У этого типа были голубые водянистые глаза, по-прежнему буравившие Джимми, словно видевшие его насквозь, проникавшие под маску «крутого малого», которую Джимми пытался на себя надеть. Казалось, что он видит страх, затаившийся в душе Джимми, страх, метавшийся в нем и трепетавший, словно живое существо.
Джимми бросил сигарету в раковину. Малый подошел поближе и, ни слова не говоря, стал раздевать его, начав с куртки и рубашки. Джимми попытался улыбнуться:
— Приступаем к делу, а?
Джимми рассчитывал, что начало любовных игр даст ему возможность взять ситуацию под контроль и почувствовать себя увереннее. Но холодные руки, касавшиеся его тела, и манера механически снимать одежду — сначала куртку и то, что было под ней, а затем и джинсы — сбивали с толку. Причем делал он все это не произнося ни слова и выглядел как-то слишком странно, даже жутковато, так что Джимми оставалось лишь надеяться, что все скоро закончится, что потом он все же вырвется на волю, даже если его не отвезут обратно в пригород.
— Почему ты молчишь? Teбе нравится эта штука?
Тип стоял перед ним на коленях, внимательно рассматривая его. Джимми очень хотелось, чтобы его член отвердел, он даже пытался представить, что под ним Мирэнда и что ее глаза смотрят на него, когда он в нее входит, но это не подействовало.
Тип зашептал:
— Это для твоего же блага, малыш. Я могу кое-чему тебя научить, дать тебе урок. Может быть, это тебя изменит. Может быть, ты меня даже поблагодаришь.
Джимми попытался рассмеяться, но его смех больше походил на кашель.
— За что?
— За то, что я укажу тебе стезю. — Теперь он стоял перед Джимми, смотрел ему прямо в глаза, хотя казалось, он смотрит сквозь него. — Путь к праведности, сынок. А боль — кратчайший путь.
Держа Джимми руками за шею и вынуждая его идти впереди, он подвел мальчика к столу. Смахнул на пол засохший букет.
— Не думай, что для меня это будет удовольствием, малыш. Я делаю это только для того, чтобы кое-чему научить вас, ребятишек. Мне это не по душе. Я нахожу удовольствие только в супружеской постели.
— Конечно, — прошептал Джимми. — Я понимаю... — Он почувствовал, что ему трудно глотать. Скоро все кончится, говорил он себе. Ведь тебе и раньше приходилось проделывать всякие дрянные фокусы.
По-прежнему держа мальчика за шею, мужчина толкнул его на деревянный стол. Джимми почувствовал щекой его гладкую поверхность: стол будто смазали жиром. И еще уловил запах лимона, от которого внутри у него все сжалось. А потом почувствовал чужую отвердевшую плоть.
— Эй, парень, может, взять немного крема? Тогда пойдет намного легче.
Джимми ужасно не хотелось, чтобы его внутренности разрывали, но боль иголками пронзила его, когда этот тип вошел в него сухим.
— Боль, мой мальчик. Помнишь, что я говорил-? Она тебя излечит.
Джимми закрыл глаза и прикусил губу с такой силой, что кровь брызнула ему в рот, в то время как толчки пениса внутри него заливали все его тело волнами адской боли. Но он решил, что не закричит. Тип вдруг заголосил:
— О Боже, я искренне сожалею, что оскорбил тебя. Мне отвратительны мои грехи, ибо я боюсь утраты вечной жизни на небесах и мук ада...
Джимми представлял себе, что он не здесь, совсем не здесь... Он видел озеро Мичиган, сверкающее в свете жаркого августовского дня. Пляж был заполнен людьми, а он и его друг Уор Зон бросились в воду, и от их тел разлетелись во все стороны брызги...
Он почти не почувствовал, как струйка теплой крови стекала по его бедру.
Несколько часов спустя. И тьма вокруг. Матрас и что-то мягкое под ним. Он вспомнил, что его отодрали, вспомнил острую боль, пронзившую его, когда этот тип вошел в него. Он помнил, как тот пыхтел и хрюкал. Он мечтал, чтобы тот кончил поскорее.
Он помнил запах его тела и как потом тип швырнул его на спину и забросил его ноги себе на плечи. Помнил, что думал: это никогда не кончится...
А что еще? Что еще? Почему ему кажется, что тело онемело? Откуда ощущение, что он не может встать? Откуда этот холод и почему мокро между ногами?
Джимми не мог вспомнить, как добрался до своей комнаты. Перед глазами — вспышки красного, белого, синего... Жестянка «Криско». Господи, сердце его сжалось, когда он все же вспомнил. Он попытался повернуться и почувствовал пронизывающую боль в прямой кишке. Тошнота и горечь поднимались к горлу.
Он слышал голос мужчины, когда тот молился: «Святая Мария, исполненная благодати, Господь с тобою...»
Джимми не хотел бередить память, но здесь, в темноте, было легко вспоминать и видеть. Он не хотел видеть себя, зачерпывающего «Криско» из жестянки.
«Это его излечит» — он вспоминал, как мужчина шептал эти слова, будто обращался к кому-то третьему, находившемуся в комнате. Джимми помнил только до этого момента — вскоре после этого он отключился.
Теперь, когда его глаза привыкли к полумраку, он видел, что находится в комнате, походившей на кабинет. У стены стоял письменный стол с компьютером. Над письменным столом — изображение Иисуса, распахнувшего одежды, обнажившего грудь. Везде были газеты — сложенные стопками на письменном столе и раскиданные по полу. Настенные шкафы были забиты журналами и книгами в мягких обложках.
Что со мной будет?
Джимми закрыл глаза, пытаясь не двигаться, лежать спокойно, чтобы вновь не пронзила боль, от которой спирало дыхание. Он лежал тихо, вспоминая то время, когда ему было одиннадцать.
Одиннадцать. Это было с четверга на пятницу. Лето. Он пытался задремать, ворочаясь в своей постели. Простыня под ним была вся мокрая от пота. Вентилятор не приносил прохлады, зато громко гудел, отгоняя сон. Но гудение это не заглушало всхлипываний матери в соседней комнате и стоны (двоих? или троих?) мужчин.
Джимми повернулся к стене. Там была длинная трещина, и он попытался сосредоточить на ней свое внимание, проследить ее путь вниз — от середины стены и до его постели.
Он зажал руками уши, чтобы не слышать Карлу и парней, которых она привела домой. Привела, чтобы путаться с ними.
Он почувствовал возбуждение, его плоть отвердела, и это было отвратительно. Ведь она была его матерью.
Джимми сел в постели, когда скрип пружин, стоны в соседней комнате сделались невыносимыми. Он дотянулся до своих шорт, лежавших рядом на стуле, и поднял майку с пола. Тихонько оделся, стараясь не думать о звуках, доносившихся из соседней комнаты.
Через несколько минут он вышел из квартиры, осторожно прикрыв дверь, хотя и не сомневался в том, что его не хватятся.
Карла будет спать долго.
А кто мог сказать, чем займутся мужчины?
На улице, на Лоренс-авеню, все выглядело необычно — после полуночи кварталы эти становились для него чужими. Машин было мало, а те, что все же были, ехали гораздо медленнее, чем днем. На углу какие-то ребята открыли пожарный гидрант, вокруг него растекались огромные грязные лужи.
Джимми, старавшийся держаться подальше от яркого света уличных фонарей, остановился, прислонившись к двери фабричного склада, прижимаясь спиной к металлической решетке.
Мимо прошел какой-то чернокожий, на вид очень потешный — из-за какого-то увечья бедняге приходилось держать руку за спиной, и она болталась, точно собачий хвост. Джимми попытался встретиться с ним взглядом, улыбнулся, но парень мельком глянул на него и прошел мимо.
— Ты испорченный, — процедил он сквозь зубы.
Джимми фыркнул ему вслед.
Сначала он не заметил машины, но когда желтый «камаро» проехал мимо в третий раз, Джимми отделился от решетки и направился на запад по Лоренс-авеню.
