— Нэд?
— Что, малышка?
— А ты меня любишь?
Нэд ответил не сразу. Он улыбнулся своей великолепной, замечательной улыбкой, и от его неловкости не осталось и следа. «Так улыбалась мама, — изумилась Сара, — как солнышко на лепестках роз».
Нэд подошел к Саре, обнял ее и крепко прижал к груди, преисполненный силы, доброты и отеческого желания защитить.
— Конечно, люблю!
Вдруг раздался громкий лай. Сара засмеялась. Тыковка смотрел на них во все глаза.
— Да, пора спать, глупыш, — сказала она.
Нэд бросил на пса притворно сердитый взгляд.
— А ты, брат, предатель!
Раньше Тыковка спал в комнате Нэда и Дэзире. Как только в доме появилась Сара, пес переместился в ее спальню.
Сара помогла песику забраться на кровать и сама залезла под одеяло. Нэд посмотрел на нее и спросил:
— Хочешь, я позову Дэзире, чтобы она хорошенько укрыла тебя?
— Нет-нет. Укрой меня, пожалуйста, сам.
Сара знала, что Нэду понравится ее просьба. Они любили друг друга. Здорово, что он ее укроет. Ведь дома Сару обычно укладывал папа. Она соскучилась по этому ритуалу.
— Дверь приоткрыть чуть-чуть? — спросил Нэд.
— Да, пожалуйста.
— Спокойной ночи, Сара.
— Спокойной ночи, Нэд.
Он еще раз взглянул на картину и покачал головой:
— Это что-то бесподобное!
* * *
Саре приснился отец. Слов не было, были только он, она и море улыбок. И огромное, бесконечное счастье. Воздух дрожал от чудесной мелодии, которая лилась из-под смычка невидимой скрипки. Такая музыка способна выразить все, что чувствует сердце, но услышать ее можно только во сне. Сара не знала, кто играет; впрочем, и не хотела знать. Она смотрела отцу в глаза и улыбалась, а он улыбался в ответ. Мелодия превращалась то в ветер, то в солнце, то в дождь. Она закончилась, когда папа заговорил.
— Ты слышишь? — спросил он.
— Что, папа?
— Звук… как будто кто-то рычит.
Сара нахмурилась.
— Рычит? — Она подняла голову и прислушалась. Да, теперь она слышала рокот, словно работал мотор мощной машины. — Как ты думаешь, что это?
Но папа исчез, исчез вместе с ветром, дождем и солнцем. И не было больше улыбок. Лишь мрачные грозовые тучи и гром. Сара взглянула на небо. Грохотало все громче, так громко, что…
Сара проснулась и увидела Тыковку. Он смотрел на дверь ее комнаты и громко рычал. Девочка погладила его по голове.
— Ты что, Тыковка?
Его уши дрогнули, когда он услышал ее голос, но глаза были все так же устремлены на дверь. Тыковка зарычал еще громче, чуть ли не заревел. Звук, который Сара услышала потом, пронзил ее холодом, выстудившим душу и превратившим сердце в лед.
— Природа не жалеет о себе, — произнес голос, и дверь распахнулась.
Тыковка лаял как ненормальный.
— С днем рождения, Сара.
Я заставила себя подробно рассказать обо всем, когда речь шла о маме и папе. Они этого заслужили. В конечном счете с них все и началось. Я не могу рассказать о Нэде и Дэзире. Не могу. Даже от третьего лица. Думаю, я написала достаточно, чтобы понять, какие они были… Незнакомец с ними расправился — вот все, что вам нужно знать. Он застрелил Нэда и до смерти избил Дэзире прямо у меня на глазах, и сделал это потому, что мы полюбили друг друга, и еще потому, что моя боль — его правосудие, что бы он под этим ни разумел.
Если вы и правда хотите знать, что я чувствовала, пожалуйста: вообразите самую мерзкую, самую отвратительную, самую гадкую картину. Например, как, смеясь, поджаривают ребенка на костре. А затем представьте, будто сами начинаете смеяться, глядя на это. Вот и поймете мои тогдашние чувства.
Незнакомец убил Дэзире и Нэда, чтобы вновь заполнить мраком мою душу, чтобы уничтожить надежду и показать, как опасно для меня любить. И ему это удалось. Когда я была с Дэзире и Нэдом, мне почудилось, что я вновь смогу обрести семью. С тех пор я больше не испытывала подобного чувства.
Но Бог… Дэзире разгневалась на него, разгневалась из-за меня, несмотря на всю свою любовь к нему. Бог… Если честно, я больше не хочу об этом говорить. Я имею в виду… в ту ночь мне стало доподлинно известно, что Бога не существует…
Незнакомец убивал, а я смотрела и умирала вместе со своими новыми родителями. И умерла, но не совсем. Я выжила, хотя так мечтала умереть. А жизнь шла своим чередом, и мне оставалось лишь позвонить Кэтти Джонс. Я позвонила, и она приехала. Она была единственной, кто всегда приезжал, и единственной, кто мне верил. Поверила и в тот раз.
Я люблю Кэтти, и любила всегда. Она делала все, что было в ее силах.
— От тебя сплошные несчастья, принцесса, — сказала Карен Уотсон по дороге из дома Нэда и Дэзире. — Бывают, конечно, невезучие люди. Но ты накликаешь беду на всякого, кто находится рядом с тобой.
Сара усмехнулась:
— Может быть, мне однажды действительно улыбнется удача, и я накликаю беду на вас, мисс Уотсон.
Карен мельком взглянула на Сару. Глаза ее сузились.
— Будешь продолжать в том же духе — еще долго не дождешься приемной семьи.
Сара отвернулась и посмотрела в окно.
— Мне все равно.
— Правда? Вот и прекрасно! Тогда останешься в приюте до восемнадцати лет.
— Я же сказала, мне все равно.
Сара продолжала изучать пейзаж за окном.
Поведение Сары оскорбило Карен до глубины души, рассердило. «Что, черт возьми, эта малявка себе позволяет? Или она не понимает, что с ней одни проблемы? Да пошла она…»
— Ну и подохни там, мне без разницы.
Как обычно, Карен Уотсон удалось задеть Сару за живое. Девочка ничего не ответила. А через мгновение она почувствовала, как ее голова стала наливаться свинцом. Она словно оцепенела. Сару отвели в медицинский кабинет, осмотрели и обнаружили легкое сотрясение мозга, а это значило, что некоторое время ей нельзя засыпать. Вся она была в синяках и ссадинах, но серьезных повреждений не выявили. Снаружи по крайней мере.
«Нэд, Дэзире, Тыковка. Мама, папа, Бастер. Твоя любовь приносит смерть». И Сара поверила, что это правда. Все, кого она любила, ушли навсегда. Однако Сару стали одолевать сомнения: «Все, кроме Кэтти. И Терезы. А может, и Дорин еще жива». Сара вздохнула. «Тереза сидит в тюрьме. Конечно, Незнакомцу этого пока достаточно. Но что мне делать, когда она выйдет на свободу? А Кэтти… ведь она полицейский и должна уметь защищаться, правильно? Да».
Сара должна позаботиться об этом, только позже. А сейчас надо сосредоточиться на других вещах. Последний день в приюте научил ее многому, и она не собиралась вновь оказаться в самом конце «пищевой цепочки».
* * *
Дженет, все такая же тощая и близорукая, по-прежнему вела хозяйство в приюте. Неспособная распознать зло, она была наихудшим «благодетелем человечества».
— Здравствуй, Сара, — сочувственно кивнула Дженет.
— Здравствуйте.
— Я знаю, что случилось. Тебе очень больно?
«Конечно, больно!» Сара лишь покачала головой:
— Все нормально. Мне бы прилечь.
Дженет кивнула.
— Только тебе нельзя спать. Ты знаешь?
— Да.
— Тебе помочь разобрать вещи?
— Нет, спасибо.
Дженет провела Сару по знакомому коридору. В приюте за год ничего не изменилось. А возможно, и за последние десять лет.
— Вот здесь. Всего через две двери от твоей прежней комнаты.
— Спасибо, Дженет.
— Пожалуйста, — ответила тощая Дженет и пошла к своей стойке.
— Дженет! А Кристен все еще здесь?
Дженет остановилась, оглянулась на Сару.
— Кристен умерла. Ее убила одна девочка. Они подрались, и…
Сара уставилась на Дженет, у нее перехватило дыхание.
— О, — еле выдавила она. — Да… я поняла.
— Ты точно нормально себя чувствуешь? — взволнованно спросила Дженет.
Саре казалось, что голова стала весить целую тонну. «Надо ее потуже обвязать полотенцем».
— Да, все нормально.
* * *
Сара распаковала вещи, легла на койку и стала ждать. Ее привезли в приют во второй половине дня, и спальня оставалась пустой почти до сумерек. Тогда она поняла, что должна заставить себя двигаться. Голова еще болела, но по крайней мере больше не тошнило. Сара ненавидела, когда ее рвало. «А кто же это любит, тупица!»
Обычного человека столь частые разговоры с самим собой, пожалуй, насторожили бы. У Сары подобная мысль никогда не возникала. Всякий обреченный на длительное одиночество поступал бы так же, чтобы не сойти с ума, а не по причине безумия.
Оцепенение окутывало Сару, накрывало с головой, проникало в каждую клеточку. Сара чувствовала, что преодолела болевой порог. Печаль, скорбь — необходимо подавить эти чувства. Они стали слишком большими, выпусти их — с потрохами проглотят. Теперь Сара дала волю другим эмоциям, вроде ярости и гнева. Глубокий омут в ее душе заполнялся ожесточением и мраком. На дне омута жуткие твари с урчанием лакали этот мрак, это ожесточение. А Сара размышляла, как долго сможет держать тварей в узде. И сможет ли вообще.
