Приближаясь к зарослям, Грэхем услышал странный шипящий звук. Цепким взглядом обшарил землю вокруг. Не змея ли?
За кустами мелькнули носки ботинок, остро сверкнул оптический прицел.
Прямо перед собой он увидел желтые зрачки Фрэнсисе Долархайда. Смертельный страх сжал его сердце.
Щелкнул взведенный курок. Грэхем бросился вперед и выбил пистолет из рук Долархайда.
Блеснула неярко вспышка, показавшаяся белесой в ослепительных солнечных лучах, и пистолет полетел в кусты. Грэхем упал, завалившись на спину, резкая боль обожгла левую сторону груди.
Долархайд высоко подпрыгнул и обеими ногами наступил Грэхему на живот. В руке он сжимал нож. Со стороны моря раздался пронзительный вопль, но для Долархайда больше не существовало ничего. Коленями пригвоздив к земле беспомощно распластанного Грэхема, он обеими руками занес над ним нож и издал безумный вопль, когда острое лезвие глубоко вошло в щеку Грэхема, не задев глаза.
В следующее мгновение Долархайд качнулся вперед, готовясь всем своим весом налечь на нож и рассечь жертве голову.
Что-то просвистело совсем рядом, и удочка, с размаху заброшенная Молли, впилась в лицо Долархайда всеми своими тремя крючками.
Леска с отвратительным скрежетом наматывалась на катушку.
Это Молли тянула крючки на себя, чтобы повторить удар.
Крючки впились ему в руку, которой он непроизвольно схватился за щеку. Он взвыл от боли и, сжимая нож в другой руке, пошел на Молли.
Грэхем перевалился на бок, встал на колени. Шатаясь, выпрямился и побежал. Глаза его были готовы выскочить из орбит, он захлебывался собственной кровью и бежал, бежал прочь, пока силы не оставили его.
Молли летела к дюнам, не чувствуя под собой ног, подгоняя маленького Уилли, мчавшегося впереди. Долархайд нагнал бы их, если бы не удочка, которая тянулась за ним. Леска запуталась в кустах. Он не сразу догадался перерезать ее.
— Беги, малыш, беги! Не оглядывайся, — задыхаясь, кричала она сыну и подталкивала его.
Полоса дюн кончилась, они опережали его почти на сто ярдов. Расстояние между ними сократилось до семидесяти ярдов, когда они очутились возле дома. Перескакивая через несколько ступенек, они взобрались наверх. Молли втолкнула мальчика в комнату Уилла.
— Сиди здесь!
И снова — вниз, навстречу убийце. Она ждала его в кухне с пистолетом в руках. В безумной спешке она уже не помнила ни о чем: ни о прицеле, ни о правильном положении оружия. Она крепко сжимала пистолет обеими руками и ждала. Дверь дрогнула от страшного удара. Первым выстрелом Молли продырявила ему бедро.
— Ма-а-а! — замычал он, и она разрядила пистолет ему в лицо.
Она стреляла, когда он сползал вниз, цепляясь за дверную раму. Стреляла, когда он опустился на пол, привалившись к стене. Подошла к нему вплотную и дважды выстрелила в упор. Пока от его лица не осталось сплошное месиво, пока не загорелись волосы на голове.
Уилли разорвал простыню на бинты и отправился на поиски Грэхема. Ноги его не слушались. Идя по двору, он несколько раз спотыкался и падал.
Молли еще не успела никого вызвать, а к дому уже подъезжала «скорая помощь» и машина шерифа. Она стояла под душем, когда представители правосудия с оружием наготове ворвались в дом. Она оттирала брызги крови на лице и руках, промывала волосы и не смогла ничего толком ответить, когда помощник шерифа попытался обратиться к ней через занавеску душа.
Кто-то догадался поднять болтавшуюся телефонную трубку. Помощник шерифа обменялся несколькими словами с Крофордом, который все еще был на проводе. Это он, услышав в трубку выстрелы, из Вашингтона позвонил в полицию.
— Еще не знаю, — ответил помощник шерифа. — Его уносят.
Он посмотрел в окно. Носилки с Грэхемом как раз ставили в машину.
— Честно говоря, дело плохо, — добавил он в трубку.
Цифры на часах, висевших перед его кроватью, были такие крупные и четкие, что Грэхем различал их сквозь дурман лекарств и оцепенение боли.
Открыв правый глаз, Уилл Грэхем сразу увидел эти часы и понял, что находится в отделении реанимации. Их немолчное тиканье, движение стрелок вселяло в него мысль о том, что все проходит, а значит, наступит конец и его страданиям.
Он понял, для чего в реанимационной палате висели часы.
Стрелки показывали четыре. Дня или ночи, какая разница? Лишь бы шли вперед. Он провалился в небытие.
Когда он снова открыл глаза, было уже восемь.
В комнате кто-то был. Он осторожно скосил глаза. Молли! Она смотрела в окно. Как она похудела! Он хотел было позвать ее, но едва открыл рот, левую сторону лица свело нестерпимой болью.
Все части его тела разладились и хотели двигаться сами по себе, не подчиняясь его приказу. Когда Молли уходила, он шевельнулся.
Потом его поднимали, перевязывали. Прикосновения причиняли ему такую боль, что жилы на шее вздувались от напряжения. В окне стало светло.
В ярком свете солнца над ним появилось лицо Крофорда.
Грэхему все-таки удалось поморгать. Крофорд улыбнулся, обнаружив зеленую ниточку шпината, застрявшую между зубов.
Странно: Крофорд почти не ел овощей.
Грэхем показал пальцем, что хочет писать, и Крофорд вложил ему в руку карандаш, приладил на одеяле блокнот.
«Уилли», — написал Грэхем.
— С ним все в порядке, — ответил Крофорд. — И с Молли тоже. Она приходила, когда ты спал. Долархайд мертв. Уилл, вот тебе мое слово. Говорю тебе, он мертв. Я сам снимал у него отпечатки, а Прайс установил стопроцентное сходство с отпечатком в деле Лидсов. Можешь мне поверить. Его больше нет.
Грэхем вывел на листочке вопросительный знак.
— Я тебе все расскажу. Сейчас мне отвели только пять минут, но как только тебе станет лучше, я расскажу. Я приду потом.
«Сейчас», — нацарапал Грэхем.
— Доктор уже говорил с тобой? Нет? Давай сначала обсудим твои дела. Послушай, тебя здесь поставят на ноги. В лучшем виде. Глаз у тебя, конечно, здорово распух. Что ты хочешь — на лице все-таки рана, но хирурги постарались и заштопали тебе вывеску. Теперь главное — время. Селезенку тебе удалили. А на что она нужна? Прайс оставил свою в Бирме в сорок первом, и хоть бы что.
Медсестра в коридоре постучала пальцами по стеклу.
— Все, мне пора. Служебное удостоверение для них тут ничего не значит. Будь ты хоть кто, выставляют за дверь без всяких церемоний, если время истекло. Пока.
В комнате ожидания реанимационного отделения среди множества измученных тревогой людей он увидел Молли.
Он подошел к ней.
— Молли…
— Привет, Джек, — бросила она. — Ну, ты выглядишь лучше всех. Согласишься расстаться с какой-нибудь частью своего лица, если ему придется делать трансплантацию? Перестань, Молли. Ты видел его?
— Да.
— А я думала, что не смогу заставить себя это сделать. Смогла.
— Его приведут в норму. Доктор мне сказал, что все будет хорошо. Может, тебе одной тяжело сейчас? Я привез Филлис, она…
— Нет, больше мне от тебя ничего не надо.
Она отвернулась, комкая платок. Из ее раскрытой сумочки торчал розовато-лиловый конверт. Он уже видел такие изысканные, дорогостоящие конверты.
Ему претило то, что предстояло сейчас сказать.
— Молли!
— Ну что еще?
— Ему пришло письмо?
— Да.
— Тебе его передала сестра?
— Да, сестра. Еще его завалили цветами эти его друзья из Вашингтона.
— Можно мне взглянуть на письмо?
— Я отдам ему сама, когда он попросит.
— Дай мне на него взглянуть, пожалуйста.
— С чего вдруг такой интерес?
— Ему не стоит читать письма именно от… этого человека.
Выражение, появившееся на его лице, насторожило Молли. Она опустила глаза на письмо и выронила все, что было у нее в руках. Из сумочки выпал и покатился тюбик губной помады.
Собирая рассыпанные на полу вещи, Крофорд слушая быстро удаляющийся стук каблуков.
Сумочку Молли он вручил дежурной сестре.
Крофорд понимал, что Лектеру вряд ли удастся добиться того, что ему нужно. Но он знал одно: от Лектера можно ожидать все, что угодно.
По просьбе Крофорда молодой практикант-рентгенолог просветил письмо. После этой процедуры Крофорд аккуратно подрезал конверт со всех сторон перочинным ножом и обследовал внутреннюю поверхность конверта, а затем вложенный в него листок. От него не укрылось бы никакое пятнышко или след пыли. Удовлетворенный осмотром, он прочитал следующее:
«Дорогой Уилл!
Теперь мы с вами оба томимся в больничных палатах. Вы страдаете от ран, я же — от отсутствия книг… Интеллектуал доктор Чилтон позаботился обо мне как нельзя лучше.
Жизнь забросила нас в примитивное время — уже не первобытное, но еще и не просвещенное. Любое разумное общество либо убило бы меня, либо вернуло бы мне мои книги. Полумеры — бич нашего времени, не так ли, Уилл?
