Летом начали строить новую избу, и в таком месте, где уж точно никто никогда не придет, и носа совать туда не станет. Красивое место, удобное для жизни и приятное. Высоко, и поэтому холодно? Так ведь Гришка огород не разводил, ему безразлично. Много снегу? Да, зимой засыпало по крышу. Ну и что? Только теплее от снега, а чтобы выйти — прямо в снегопад расчищал Гришка дорожку от двери. А то засыплет — и не выйдешь до самой весны, — до того, как все само растает.
Строили вместе до осени, а в сентябре Гришка сказал Володьке, что теперь он будет жить один. Были плач, сопли и вопли, уговоры и обещания, — все как он и ожидал. Нет, Григорий был тверд, словно камень, и отделил Володю Дягилева окончательно.
Предвидения Гриши оправдались: Володька оказался совершенно не способен не только следить за собой, и держать себя в чистоте; он оказался не способен прокормиться. Охотиться он не умел; Гришка не знал ни одного человека, который ухитрялся бы поднять больше шума в лесу. Даже самые богатые охотничьи угодья оказывались пустыми для Вовки.
Ловить рыбу он тоже не умел. Как-то Гришка посадил его на берегу, поручил следить за плетеной из прутьев мордой, в которую само течение загоняет рыб и рыбешек. Все дело состояло в том, чтобы время от времени вытаскивать морду, вытряхивать из нее рыбу — и все! Спустя час Гришка вернулся и обнаружил, что Вовка, любуясь весенним солнышком, так же меланхолически наблюдает, как рыбы, одна за другой, выплывают из дырки в морде. А всего-то и надо было, что вставить один или два прутика! Вломить ему? Бесполезно, все равно он не исправится.
Собирать грибы и ягоды Вовка еще был способен, но жить весь год на грибах и ягодах пока что никому не удавалось. А Вовка к тому же панически боялся медведей и при малейшем шорохе мчался из лесу, как будто за ним по пятам гнались. Ну и достукался: раза два, пока он бегает да вернется, у него сжирали весь сбор из брошенного в лесу ведра или лукошка.
Только одно занятие отлично усвоил Володя: рассказывать жалостливые истории туристам и довольно лихо убивать их. Даже его умение стрелять удивительным образом применялось в основном к человеку.
Гриша с интересом наблюдал как-то лося, задумчиво стоящего метрах в пятнадцати от Вовки. Пуля сшибла ветку в метре выше лосиной головы, зверь запрял ушами, фыркнул, покосился на человека. Вторая пуля влепилась в ствол кедра за полметра впереди от лося. Зверю надоело, он неторопливо двинулся куда-то по своим делам. Н-да…
А вот по человеку Вовка стрелял хорошо, лихо бил из дробовика, и метров с тридцати уверенно валил самого здорового охотника. Из карабина он как-то раз метров за двести положил целую группу туристов. В этом месте скалы подходили вплотную к бурному порожистому Ою, лежа в удобной ложбинке в пятнадцати метрах выше реки, Вовка держал под прицелом всю излучину реки, на километр выше скалы. Даже если выстрел не очень удачен, раненый падал в реку, его несло метров шестьсот мимо скал, на которые из воды не выбрался бы даже акробат, а не то что советский турист.
Через шестьсот метров река растекалась на три широченные русла, и все они были такие мелкие, что труп не могло пронести через бар[23] и перекат, должно было тут же и отложить. Только в одном месте вода доставала по пояс человеку — через него туристы и проталкивали свои суденышки. В этом месте Вовка предложил натянуть сеть или вбить в дно несколько кольев покрепче. Подумали, и протянули сеть, придерживая ее снизу камнями, а на берегу прикрутив к вкопанным в землю столбам.
Было это после того, как Гриша и Вовка в тысячный раз обсудили несправедливость судьбы: летом по тайге бродят полчища бездельников, только их, голубчиков, и бить, да вот хранить мясо же негде…
А зимой никаких туристов в тайгу калачом не заманишь! Гриша все-таки сообразил, как выправить несправедливость, нашел даже два способа действовать: можно устроить коптильню и солильню, а можно найти поблизости место, в котором выкопать яму, и наполнить эту яму льдом.
Этим летом они как раз устроили ледник и поставили бочку с рассолом поблизости от переката. Вовка при первом же случае снял из карабина шесть бездельников, вздумавших покататься по реке. Гриша с удовольствие следил за превосходной стрельбой; интересно было наблюдать, как исчезают в бешеной реке после каждого выстрела по человеку. Рев реки глушил звуки, туристы долго озирались, не в силах понять, почему то один, то другой взмахивают руками, опрокидываются в воду. Только последние двое как будто что-то стали понимать, но тут уж было совсем поздно. Последнего туриста Вовка застрелил возле самой скалы, и Гриша одобрил его выбор — самых сильных мужиков Володька снял первыми, а возле скалы убил самую хилую туристку.
Она, кстати сказать, оказалась еще жива на перекате — единственная из всех! Остальных туристов Гриша собрал и уже начал разделывать, а тут девица, вытащенная из сети, принялась стонать и звать на помощь. Гриша специально позвал Вовку и подивился еще раз — как позеленел, побледнел Вовка, как он отвернулся от девчонки, как просил Гришу «помочь».
— Нет уж, сегодня ты охотник!
Вовка кинулся за карабином.
— Ты чего, сбесился?! Патрон тратить?!
— Не могу! — истерично визжал Вовка, и прошло минут пять, пока он взял все-таки камень побольше, направился к завывшей от ужаса девице, пытавшейся ползти на заду и спине, отталкиваясь руками и ногами. А потом неверными шагами Вовка Дягилев двинулся к реке, долго лежал на берегу, мыл и тер этой водой физиономию. Гриша тогда очень смеялся.
Только один застреленный турист тогда утонул — наверное, унесло водоворотом, и он погрузился в заводь. Нырял тогда Гриша, нырял — бесполезно. Пришлось дождаться, пока сам всплывет, и утащить его в лес, для медведей: не сплавлять же по Ою покойника с пулей в голове. А кораблик, устойчивый катамаран туристов, они протолкнули сквозь узость — пусть плывет! Если его найдут, здесь же могут начать искать и людей, натолкнуться чего доброго на ледник, на бочку с их солониной. Пусть уж найдут его ниже.
Но что характерно: ни в каких других случаях Вовка стрелять толком не умел. Звери ведь быстрые, опасные, да люди к тому же вкуснее… Для самого Гриши их ловушка на реке не была так уж особенно важна, и он не хотел ей пользоваться слишком часто. А вот Вовка занимался этой ловушкой регулярно, добывая за сезон до двух десятков туристов.
Так вот и сложилась судьба Вовки Дягилева — жизнь по охотничьим избушкам, иначе кормиться не может. Поедал он, естественно, и самих охотников, и собак, и продукты, и добытое ими в лесу мясо. В среднем за год Вовка Дягилев губил от двух до четырех охотников, что служило запасами и соли, и лаврового листа, и перца, но необходимые запасы все равно уже были. Так что если Вовка запасал с лета туристов, то и в охотниках нуждался чуть-чуть меньше.
Причем и Вовка Дягилев имел свою гордость, свой гонор, порой пытался сделать что-то не хуже, чем Гришка. А получалось неважнецки — как вот при попытке активно поохотиться, взять человека не в избушке, а на тропе, в движении. Вроде бы, все было в его пользу, Вовка вышел метрах в двадцати от собиравшего ягоду Вовки Потылицына, неплохо выстрелил… Но даже и в этом случае подранок все же убежал, Вовка не сумел его поймать. Эх, знал бы Вовка, что начало его конца — эта попытка охотиться в открытом лесу! Знал бы, что труп Потылицына найдут в куче медведей, что его увидят не самые глупые люди… Никогда бы и близко не подошел к такой охоте Вовка Дягилев, если бы мог предвидеть ее последствия!
И вот теперь его кошмар стал вдруг реальностью: за ним пришли! Без памяти мчался Вовка Дягилев в лес, призывая благословения на голову злосчастного медведя. Если бы не зверь! Если бы не развалился там, в кустах, этот трижды замечательный медведь!
Вовка Дягилев мчался, слышал свист пули, и в двух шагах от него береза задрожала от удара. Перед самым лицом вспыхнула дырочка в бересте; с другой стороны древесину развернуло цветком. И звук был, как если бы откупорили бутылку шампанского. А все-таки он уже в лесу! Ура!
Может быть, за ним и гнались, этого Вовка не знал. Главное — он все-таки ушел! Рывок был страшен, грозен, на пределе физических сил. Но рывок кончился, и навалилась мрачная реальность: Вовка Дягилев остался один, на звериной тропе, в самом сердце Саян. Спускался вечер, скоро должно было стемнеть. Тропа вилась вверх, и там, впереди, над кедровыми и пихтовыми ветками, высился снежный хребет; иззубренные, иссиня-черные и белые, покрытые вечными снегами ребра и пики, нагромождения куполов и острых, разорванных граней. До пика было километров пятьдесят звериных тропок; путь по местам, где не бывает людей. Возле пика и сразу за ним пылали в зареве заката вечные снега, куда и соваться нечего без специального снаряжения и специальной подготовки. За пиком — снова тайга, леса, но уже в Туве, в Тоджинской котловине, где почти никто и не живет, кроме редких русских поселенцев, нескольких сотен тофаларов, да еще, по слухам, «снежных людей».
