Джордж Пелеканос - Ночной садовник

Место преступления находилось в самом конце И-стрит, на границе парка Форт-Дюпон, в районе, известном как Гринвей, на территории 6-го полицейского участка Саут-Иста.

Девочка лет четырнадцати лежала на траве с той стороны общественного сада, которая была скрыта от глаз местных жителей: загораживали деревья.

В косички девочки были вплетены цветные бусинки. Причиной смерти, по-видимому, стало сквозное огнестрельное ранение в голову. Немолодой полицейский из отдела по расследованию убийств опустился на колено рядом с жертвой и пристально посмотрел на нее, словно ожидая, что она вот-вот проснется. Звали этого полицейского Т.К. Кук. Сержант, имевший 24 года выслуги, думал, и мысли его были далеко не оптимистичными. Ни на самой девочке, ни рядом с ней не было видно крови, только вокруг раны запеклось несколько темных капель. Крови не было ни на ее рубашке, ни на джинсах, ни на кроссовках — одежда и обувь выглядели абсолютно новыми. Кук предположил, что после убийства девочку переодели и только потом ее тело перенесли и бросили здесь.

Болезненно засосало под ложечкой, и он почувствовал, как участился его пульс, а это явно свидетельствовало о том, что «ищейка почуяла след». Когда личность убитой установят, это наверняка подтвердится, но уже сейчас Кук понимал, что она была такой же, как и те, другие. Она была одной из них.

Прибыла оперативная группа по расследованию преступлений. Криминалисты внимательно изучали местность, пытаясь отыскать хоть какие-то следы, но в их движениях была заметна некоторая вялость и читалось предстоящее поражение. Поскольку было ясно, что девочку убили где-то в другом месте, Кук понял — улик не будет. К тому же прошел короткий, но довольно сильный дождь, и кто-то из криминалистов сказал, что убийца сейчас, наверное, довольно посмеивается.

Поблизости от места преступления стояла машина «скорой помощи» и несколько патрульных машин с полицейскими, которые прибыли на место происшествия по вызову. Кроме них у желтой ленты маячила и пара дюжин зевак. Патрульным было поручено сдерживать репортеров и любопытствующих, чтобы не путались под ногами. Начальник детективной группы Майкл Мессина и капитан из отдела по расследованию убийств Арнольд Беллоуз оставили сержанта Кука одного и, о чем-то тихо переговариваясь, прошли под лентой. Офицер отдела по связям с общественностью, американец итальянского происхождения, часто мелькавший на экранах телевизоров, заученными фразами выдавал обычную порцию информации репортеру с Четвертого канала, ушлому парню с подозрительно похожими на парик волосами, фишкой которого была рубленая манера репортажа и драматические паузы между предложениями.

Двое полицейских стояли возле своей машины. Офицеров звали Джуз Реймон и Дэн Холидей. Реймон был среднего роста и среднего телосложения. Холидей был выше ростом и тощий как щепка. Оба они не доучились в колледже, были холосты, обоим едва перевалило за двадцать, и они были белыми. И тот и другой служили в полиции второй год и не считались зелеными новичками, хотя опытными копами их назвать тоже было нельзя. Они уже с определенным скепсисом относились ко всем офицерам, имевшим чин выше сержантского, но циничным отношением к своей работе еще не заразились.

— Ты только посмотри на них, — сказал Холидей, кивнув острым подбородком в сторону старшего детектива Мессины и капитана Беллоуза. — Они даже не разговаривают с Куком.

— Они дают ему возможность делать свое дело, — ответил Реймон.

— Эти канцелярские крысы просто боятся его, вот что я тебе скажу.

Сержант Кук, чернокожий мужчина среднего роста, был одет в желто-коричневый утепленный, непромокаемый плащ, под которым виднелась спортивная куртка в мелкую ломаную клетку. На голове у него красовался широкополый светло-коричневый «стетсон», украшенный шоколадного цвета лентой и пестрым пером. Шляпа полностью прикрывала лысину, но выставляла напоказ торчащие над ушами клочки черных с проседью волос. Нос в форме луковицы и густые темно-каштановые усы дополняли портрет детектива. На его губах редко появлялась улыбка, и только в глазах иногда сверкали искорки заинтересованности.

— Последний бойскаут, — хмыкнув, пробормотал Холидей. — Начальство его не любит, но не пристает. У этого парня раскрываемость девяносто процентов, поэтому он может делать все что угодно.

«Это в духе Холидея, — подумал Реймон. — Выдай результат, и тебе все простят».

У Реймона были свои правила: следуй инструкциям, не рискуй зря, отдай свой четвертак и потом спокойно стриги газон. Он был не в восторге от Кука и вообще не любил индивидуалистов — эдаких «одиноких ковбоев», живых легенд вашингтонской полиции. Можно сколько угодно идеализировать эту работу, но суть не изменится. Это не призвание, это работа.

А вот Холидей был мечтателем, но мечтателем, обладавшим внутренней силой и к тому же вдохновленным 23-м псалмом, о тех, у кого «руки неповинны и сердце чисто».

Холидей начинал пешим патрульным на одной из улиц в Северо-Восточном районе — белый, в одиночку, в «черном» районе. Но он все точно рассчитал и быстро поднял свою репутацию. Холидей помнил по именам даже тех, с кем встретился лишь однажды, он с одинаковой любезностью мог сделать комплимент молодой девице и ее бабушке, мог поддержать разговор о «Пулях»[1] и похвалить «Краснокожих»,[2] разговаривая с парнями, сидящими на крыльце перед домом или ошивающимися у винных лавочек, мог найти общий язык с юнцами, которые, как ему было известно, ступили на кривую дорожку. Местные жители — и те, кто был в неладах с законом, и добропорядочные граждане — чувствовали: Холидей тип еще тот, и ухо с ним надо держать востро, и все же относились к нему хорошо. Энтузиазм этого парня и явная склонность к полицейской работе, по всей вероятности, помогут ему продвинуться по карьерной лестнице выше, чем Реймону. Но лишь в том случае, если сидящий внутри него бес не погубит его.

Реймон и Холидей вместе учились в полицейской академии, но друзьями не стали. Они даже не были напарниками, хотя из-за нехватки патрульных машин в гараже 6-го участка округа им приходилось ездить в одной тачке. Шесть часов совместного дежурства, и Реймон уже уставал от голоса Холидея. Некоторые копы любят компанию и требуют себе напарников, даже самых посредственных. Реймон предпочитал ездить один.

— Я тебе рассказывал о своей девчонке? — начал Холидей.

— Да, — ответил Реймон.

Это не было вопросительное «Да?», это было «Да» с точкой на конце, ставящее конец обсуждению.

— Она фанатка «Краснокожих», — нимало не смущаясь, продолжил Холидей. — Из группы поддержки, они выступают на стадионе Роберта Кеннеди.

— Я знаю, кто это такие.

— Рассказать о ней?

— Думаю, ты уже рассказывал.

— Видел бы ты ее попку, Джузеппе.

Только мать Реймона, злясь или пребывая в сентиментальном настроении, называла его полным именем. Но это было до тех пор, пока Холидей не заглянул в его водительские права. Изредка, после того как Холидей познакомился с его коллекцией грампластинок, он называл его «Виниловый Реймон». Один-единственный раз Реймон пригласил его к себе, и это было ошибкой.

— И грудки у нее славные, — Холидей подагрически задергал руками. — У нее такие большие розовые, как их там называют, венчики, ореолы, помпоны?

Холидей повернулся, на его лице играли блики все еще включенной «мигалки» патрульной машины. Он улыбнулся, обнажив ряд ровных белых зубов, и разноцветные вспышки отразились в его светло-голубых глазах. На его нагрудном именном значке было написано «Д. Холидей», что естественным образом тотчас позволило сослуживцам окрестить его «Доком».[3] К тому же он был кожа да кости, как тот чахоточный стрелок. Некоторые пожилые копы утверждали, что Холидей похож на молодого Дэна Дюрье.[4]

— Ты мне говорил, — повторил Реймон уже в третий раз.

— Ладно. Тогда послушай это. На прошлой неделе я был с ней в баре. В «Констебле», на Восьмой улице…

— Да, знаю я это место.

Раньше, еще до службы в полиции, Реймон часто захаживал в «Констебль». Там можно было взять в долг банку коки, послушать группу «Тайни Деск Юнит», или «Инсект Серферс», или еще какую-нибудь, просто посидеть на заднем дворике под звездами, попить пивка, стрельнуть сигаретку, поболтать с девчонками, которые тогда сильно красились и носили ажурные чулки. Это было после четвертого, и последнего, семестра в колледже в Мэриленде, где он корпел над теорией криминалистики и где решил, что с него достаточно этой оторванной от жизни ахинеи и он уже может делать настоящее дело. Но некоторое время перед тем, как поступить на службу, он еще болтался по барам, покуривал марихуану, иногда махал кулаками и приставал к девчонкам в ажурных чулках. Тогда ему казалось, что он «оступился».