Пока я мыл посуду, Сивилла отправилась в большую кладовую, которую она называла гардеробной — там когда-то размещался продуктовый склад. Я сидел на кушетке, посасывая трубку, когда из кладовой появилась Сивилла в кружевной прозрачной ночнушке до пят — она надела ее специально для меня. Она подошла ко мне бесшумно, как мальтийская кошка, взобралась на колени, осторожно вытащила трубку у меня изо рта и слилась со мной в долгом жарком поцелуе.
Мы с Сивиллой очень подходим друг другу, но на сей раз она оставила меня равнодушным. Хотя она намеревалась обслужить меня по полной программе, по самой полной. Я снял ее с колен и посадил рядом. В ее больших глазах появилось удивленное выражение, по возможно, она меня дразнила.
— Давай-ка поговорим серьезно, — проговорил я. — Видишь ли, дорогая, есть еще одна вещь, для которой, как мне кажется, понадобятся деньги, я имею в виду наш брак.
— Мы поженимся, как только ты получишь постоянное место работы.
Я впился в свою трубку. Ага, если тебе не по зубам врач или гробовщик, выходи замуж за почтальона и — полный вперед, катись с ним по проторенной дорожке…
— Я просил тебя выйти за меня год назад. Почему ты тогда отказалась? Только честно.
— Я не была уверена, что люблю тебя.
— Милая, ты же тогда ни с кем больше не встречалась, так что позволь мне тебе не поверить. Не потому ли, что я темнокожий?
Она пожала плечами.
— Туи, что ты хочешь от меня услышать? Ладно, поначалу, когда мы только познакомились, мне и правда не нравилось, что ты черный. Но вовсе не поэтому я тебе отказала в прошлом году, и не поэтому сейчас не хочу. Туи, ты же сам знаешь, как тяжело негритянской девушке добиться приличного места, а когда получаешь, то надо быть очень осмотрительной — многие мужчины хотят жениться на девушке, чтобы потом сидеть у нее на шее!
— Чушь собачья!
— Туи Мур, не смей произносить таких слов в моем доме! Нет, это не… ерунда. Ты знаешь, через что я прошла с моим первым мужем. Так уж почему-то получается, что если какой-то мужчина не может найти свое место в жизни, он находит меня. Я не желаю…
— Я не твой бывший муж.
— А я никогда и не хотела, чтобы ты им был. А представь только: ну, были бы мы сейчас женаты, ты бы переехал ко мне и что — я бы работала, а ты бы продолжал играть в детектива до самой старости. Я же не говорю, что ты лентяй, Туи. Ты не лентяй, я знаю. Но мы никогда не будем иметь прочной, крыши над головой.
— А что такое крыша над головой, Сивилла?
— Ты сам знаешь. Имея вдвоем стабильный доход, мы могли бы очень неплохо жить. Туи, тебе почти тридцать пять, пора уж тебе взяться за ум. Я знаю, война перечеркнула твою карьеру в профессиональном футболе, и пять или семь лет ты проходил в армейском мундире — ничего себе, хорошенькие каникулы! И вот тебе впервые предложили поступить на государственную службу — ты просто не можешь от нее отмахнуться!
— Ты говоришь со мной так, словно я безработный.
— Но ведь ты хотел честного разговора. Да и живешь ты почти как безработный. Олли платит за тебя квартплату, я тебя кормлю. «Ягуар» да приличная одежда — это же фальшивый фасад.
Эти ее слова точно ударили меня под дых.
— А чем лучше жизнь в модно обставленной квартире, беготня по ночным клубам и пьяным танцулькам, разве это не фасад? Сивилла, самое главное, что мы вместе. Брак это ведь не акционерное общество.
— Цитируешь голливудскую мелодраму, Туи, белую мелодраму. Что плохого в моем желании жить в новой квартире? Бог свидетель — я уже вдоволь пожила в хибарах да в квартирах с крысами!
— Ерунда. Мне тоже надоели эти вонючие клоповники. Если мое агентство пойдет в гору, если только мы с тобой рискнем вложиться в него, мы сможем зажить как короли.
— Это пустая мечта. А вот жалованье почтальона — реальность. — Она зевнула и потянулась — ее маленькие упругие грудки лениво шевельнулись под кружевной рубашкой. — Перестань спорить, Туи. Боже, ну если ты так этого хочешь, занимайся своим детективным агентством в свободное от работы время.
Мне не сиделось, я вскочил и зашагал по комнате, разминая мышцы ног. Самое ужасное, что Сивилла была права: у меня и впрямь идеалистические представления о браке. И все же она тоже слишком уж все прозаизировала, просто сделала из этого холодную котлету — теперь, видите ли, когда у меня появилось место на почте, она ‘была готова принять меня в долю…
Сивилла наблюдала за мной, томно прикрыв глаза. Она по-кошачьи выгнулась и улеглась на кушетке, положив руки под щеку.
— Ты сам подумай денек-другой и увидишь, что я права. Ну, иди ко мне, здоровячок. Подойди поближе.
Но это уж больно вульгарно у нее получилось.
— Я слишком разволновался и не хочу спать!
Она понимающе улыбнулась, словно говоря мне, какой же я дурашка. Ведь я сам знаю, что никуда от нее не денусь.
— Тогда накрой меня. Я посплю. У меня сегодня ночное дежурство.
Я накрыл ее одеялом и подошел к окну. Она тихо позвала меня, а через несколько минут уснула. Сивилла могла спать когда и где угодно. Я подошел к телевизору, включил его негромко и стал смотреть выступление какого-то ужасно смешного комика. Мне было тошно. Может, это и не любовь, но жениться на ней я хотел. Разве нельзя помечтать о радостном чуде, неужели в браке нужно видеть только возможность совместного соединения доходов? Неужели это детские фантазии? Мы могли бы даже отправиться в свадебное путешествие. Сивилла возьмет отпуск, и мы махнем в Лос-Анджелес к моей матери — она живет там с моей старшей сестрой и своим занудой мужем-дантистом.
Я подошел к секретеру, достал лист почтовой бумаги и, нацарапав маме коротенькое письмо, запечатал в конверт две двадцатки — впервые в этом году я посылал маме деньги. Марки у меня не было. Я тихонько подкрался к Сивиллиной сумке и нашел там одну. В четыре я помылся, решил побриться, но передумал, сменил рубашку и ушел. Удостоверившись, что «ягуар» заперт, я отправился к метро. Теперь Мне надо было проводить Роберта Томаса до дому и уложить спать. А следить за кем-то в Нью-Йорке, не вылезая из машины, невозможно.
На душе у меня кошки скребли. Не только мысли о Сивилле приводили меня в уныние. Меня тревожила еще одна мысль, которая весь день не давала мне покоя. Я всегда чурался филерской работы, а теперь что делаю? Кем я стал — вонючей ищейкой, выслеживающей какого-то обормота, который когда-то давным-давно оступился, но теперь-то, кажется, встал на путь истинный. И мне поручили посодействовать тому, чтобы его отправили за решетку… Ради чего, ради правосудия? Нет, ради того, чтобы какой-то толстосум сумел продать больше корнфлекса, или крема от прыщей, или чем там торгует этот телевизионный спонсор…
Вести слежку в пять часов вечера — в самый пик — это то еще удовольствие. На Томасе был старенький бушлат поверх синего свитера и вязаная шапочка. Он очень торопился. Перехватив сэндвич и чашку кофе в той самой забегаловке, где он обедал днем, Томас буквально побежал к станции метро. Народу было полно, и я втиснулся в тот же вагон, что и он, но в другую дверь. Глядя поверх голов, я не упускал из вида вязаную шапочку.
Томас-Татт ехал не домой. Он вышел на первой станции в Бруклине и взбежал по ступенькам старого здания с темными окнами — освещены были только окна на втором этаже, где помещалось вечернее ремесленное училище. Записав себе в блокнот адрес училища и время, я перешел на другую сторону улицы и встал у дома напротив. Почти все магазины по соседству уже закрылись, и улица была пустынна — во всяком случае, я не заметил ни одного цветного. Я раскурил трубку. Хотя в окнах второго этажа Томаса я не разглядел, я видел склоненные головы других парней. Они то ли паяли, то ли чинили что-то — во всяком случае, там вовсю что-то вспыхивало и летели искры.
Мимо прошел молоденький полицейский, поигрывая дубинкой. Внешне он смахивал на итальянца. Я стал вспоминать, по какой причине не стал сдавать экзамены на полицейского. Наверное, по причине возраста. Он бросил на меня спокойный взгляд, и я понял, что он подумал: какого черта тут ошивается этот негр? Вот только он подумал не «негр», а… Если бы не моя шикарная одежда, он, скорее всего, спросил бы.
Я выкурил еще одну трубку, размышляя о Сивилле и пытаясь прояснить свои мысли о ней, о нас. Был уже восьмой час, и я устал стоять как истукан. Мне не обязательно было торчать здесь, я мог ждать Томаса и у его дома, однако мне хотелось узнать о нем как можно больше. Полицейский возвращался. Он подошел ко мне и как бы невзначай произнес:
— Холодновато будет ночью…
— Да, похоже на то, — ответил я и внутренне сжался — по привычке. Мне очень не хотелось светить своим удостоверением.
— Ждете кого?
Я кивнул.
— Вы, наверное, не здешний — тут недалеко есть круглосуточный бар, там можно погреться.
