– Нет, – признался Сергей.
Он тогда действительно не понял. Мысль оказалась для него слишком сложной. Зато в голову пришла другая мысль: как это может быть, чтобы слова такой старой бабки были для него слишком сложными? Он что, совсем полный идиот? Такой идиот, что уже не в состоянии понять то, что говорит ему старая безграмотная женщина? Нет, не может такого быть, это болезнь, наверное, сказывается. Может быть, от тяжелых болезней человек не только душой, но и мозгами слабеет.
– Ну ладно, раз не понял, значит, рано тебе еще об этом думать. Твоя душа, значит, быстрее умнеет, чем голова. Ты душой-то правильно чувствуешь, уходить не хочешь, а голова пока еще не поспевает, не справляется. Ну и ладно, потом догонит. Что ж, Сереженька, раз ты хочешь остаться, тогда нам с тобой поговорить нужно. Серьезно поговорить. В первый и в последний раз. Разговор будет тяжелый, поэтому мы один раз через это пройдем и больше возвращаться к нему не будем. Потому как если мы с тобой друг друга правильно поймем, то нам и нужды не будет к этому еще раз возвращаться. А ежели придется снова об этом заговорить, значит, не получилась у нас совместная жизнь, и ты в ту же минуту отсюда уйдешь. Уговор ясен?
Сережа молча кивнул, с недоумением и даже испугом глядя на маленькую сухонькую старушку. Он никак не ожидал, что она начнет ставить ему какие-то условия, да еще так жестко формулировать.
– Ты наркотики давно употребляешь? – неожиданно спросила Софья Илларионовна.
– А… – Сережа аж поперхнулся. – С чего вы взяли, что я употребляю? Никогда я…
– Плохо, сынок. Такой серьезный разговор у нас с тобой, а ты его с вранья начинаешь. Я ж по тебе вижу, что ты употреблял. Ты не наркоман, нет, тебя за то время, что ты у меня пролежал, не ломало. Но есть признаки, по которым я точно вижу: употреблял, и давно, с детства еще. Я понимаю, я старая и слабая, у тебя велик соблазн меня обмануть. Тебя трудно в этом упрекать, вы все, молодые, этим грешите. Старый – что малый, это вам так с детства внушили, а вы и поверили, дурачки. Старики кажутся вам глупыми, их и обмануть не грех. Так вот, чтобы у тебя такого соблазна больше не возникало, я тебе скажу кое-что. Я двадцать лет провела в Сибири, в лагерях и на поселении. Двадцать лет. Столько, сколько ты на свете живешь. Зубы рано потеряла, да и волосы тоже. Но столько я за эти двадцать лет увидела и узнала, что меня теперь обмануть очень трудно. Меня может обмануть только близкий человек, человек, которого я очень сильно люблю и потому закрываю глаза на все и верю ему. А больше никому не удастся, и тебе в том числе, запомни это.
– А за что вас в Сибирь, Софья Илларионовна?
– Ну как за что? – Она усмехнулась, одним глотком допила остывший чай и со стуком поставила чашку на стол. – За то же, за что и всех. Мужа признали врагом народа и расстреляли, а меня как жену врага народа – на двадцать лет. Хорошо еще, сына сумела спасти, ему тогда полгодика всего было. Да мне самой-то было двадцать пять всего. Ушла из дома под конвоем молодой красавицей, а вернулась через двадцать лет больной старухой. Вот так, сынок. Но это я не к тому, чтобы ты меня жалел, я ни в чьей жалости не нуждаюсь, а к тому, чтобы ты понял, сколько разных болезней и горестей я за свою жизнь навидалась. Сибиряки – народ крепкий, цивилизацией не испорчены тогда еще были, все секреты целебных трав, ягод и листьев из поколения в поколение передавали. В тех местах и ламаистов много было, бурят, у них тоже свои секреты есть. Всему научилась. И про наркотики там узнала. Так что, когда в следующий раз врать мне соберешься, подумай как следует. Еще раз на вранье поймаю – расстанемся.
Сережа понимал ее через слово. Он, например, так и не понял, за что же ей присудили двадцать лет лагерей, и почему расстреляли мужа, и почему надо было спасать сына. В школе он учился кое-как, а к тому времени, когда проходили историю двадцатого века, уже не жил дома, отирался по чердакам и подвалам. Его ведь даже и не искал никто, ни мать, ни учителя. Учителя были счастливы, что такой «проблемный ребенок» наконец свалился с их телеги, а мать вообще ничем не интересовалась, кроме выпивки и опохмелки, мозги все пропила еще до Сережиного рождения. Так что слова Софьи Илларионовны в большей своей части оставались для него загадкой. Кто такие ламаисты? Кто такие буряты? Что у них там за секреты такие особые могут быть? Каких таких горестей и болезней Бахметьева навидалась в тех лагерях? И что это за лагеря? Такие, как сейчас, куда направляют после суда для отбытия наказания? Или какие-то другие? Сережа Суриков мало что знал из области уголовной юстиции, но поскольку всю жизнь крутился в криминальных компаниях, у членов которых обязательно кто-то сидел, родственники или знакомые, то ему было понятно, что женщины по двадцать лет в нынешних лагерях не сидят. А как же тогда Софья? Врет, что ли?
– Уговоримся мы с тобой, сынок, так, – продолжала между тем старуха. – Ты можешь остаться жить со мной. Квартирантом. Плату за комнату я с тебя брать не буду, но за это ты будешь за мной ухаживать. В магазин ходить, в квартире убирать, белье в прачечную носить, я все-таки уже очень старая, мне это тяжело. Поручения мои будешь выполнять. Хозяйство вести будем раздельно, мне твои деньги не нужны, у меня пенсия есть, мне хватает. Квартплату, электричество и телефон оплачиваем пополам. Если хочешь, я из твоих продуктов буду тебе готовить. Но за все это ты должен выполнять мои требования. Первое: пойдешь работать. Работать будешь недалеко отсюда, чтобы я могла прийти проверить, не обманываешь ли ты меня. Второе: никаких наркотиков. Категорически, раз и навсегда. Третье: никого ко мне не приводить. Сам можешь гулять, где захочешь, и ночевать, где захочешь, хоть неделю домой не являйся, но здесь чтоб ни одного постороннего не было даже близко. Если уживемся мы с тобой, оставлю тебе эту квартиру, дарственную оформим или еще как, после моей смерти будешь здесь хозяйничать. Но если замечу, что ты мою смерть торопишь, приблизить хочешь, – имей в виду, ничего у тебя не выйдет. Я бумагу напишу, что, если умру не своей смертью, виноват Сергей Суриков, его первого хватайте. Напишу и в надежном месте оставлю. Так что лучше и не затевайся с этими глупостями.
И снова Сережа не очень отчетливо понимал, о чем она толкует. Он был настолько безграмотен, что к тому моменту даже и представить себе не мог, как можно убить человека за квартиру. Зачем? Квартира же тогда ничья будет или по наследству отойдет… Короче говоря, не соображал он в этих делах ничего. Но кое-что понял хорошо: он должен идти работать, не прикасаться к наркотикам и никого из своих знакомых не приводить в эту квартиру. Тогда у него на ближайшее время будет крыша над головой, где он не чувствует себя лишним и ненужным, а впоследствии – собственная квартира. Это его единственный шанс, правильно сказала та бабка, которая его на улице подобрала, больше никаким путем и никогда он никакого жилья не получит. Все было изложено предельно четко. И была еще одна вещь, которую в тот момент осознал Сережа Суриков и которая тогда настолько потрясла его, что превратилась в руководство к действию и в конечном счете изменила всю его жизнь. Он глупее этой старой, этой дряхлой бабки Софьи! Он знает меньше, чем она. Он понимает меньше, чем она. Это стыдно. И это надо исправить. Как странно, что он никогда раньше не замечал своей ограниченности и необразованности. Наверное, это оттого, что общался только с такими же, как он сам, прочитавшими в жизни полторы книжки, да и то в раннем детстве, и смотревшими только боевики по видаку. У него давно уже нет собственного дома, где можно было бы почитать книжку или посмотреть телевизор, какую-нибудь нормальную программу, а не бесконечное кон-фу, и увидеть, какими бывают обычные молодые парни в его возрасте, чем занимаются, как разговаривают, о чем думают. И даже какие фильмы снимают. Ничего этого Сережа Суриков никогда не видел и не знал, вся жизнь его была в общении с такими же придурками-недоносками, как он сам, без конца ширяющимися и поддающими, трахающимися с такими же беспутными, как и они сами, девками. Вот и вся его жизнь. Дурацкая, никому не нужная. И ему самому тоже не нужная. Может быть, Софья Илларионовна вообще единственный человек на свете, которому он нужен. Пусть ненадолго, всего на несколько лет, пока она еще жива, но нужен. Вот и останется он рядом с ней, пока она жива и дышит. Будет помогать ей, будет ходить для нее в магазин, будет разговаривать с ней и, может быть, поймет, почему она умнее его, почему он понимает и знает так мало….
Но всего этого Суриков, конечно, не стал рассказывать следователю Татьяне Григорьевне Образцовой. На ее вопрос: «И что же было дальше?» – он ответил коротко и скупо:
– Я сильно болел, Софья Илларионовна меня приютила, выходила, а потом я у нее остался квартирантом. Помогал чем мог.
– И долго это продолжалось?
– Два года. Да что вы меня спрашиваете, меня уж сто раз про это спрашивали, во всех протоколах написано.
