Сделав круг по кварталу, она подъехала к заведению с другой стороны и теперь ждет, наблюдая за входом. Сета в окнах не видно, но Ру уверена: он внутри. Рядом с ней лежит на пассажирском сиденье фотоаппарат. Возможно, она действует не лучшим образом, но ей нужны доказательства. Когда она подаст на развод, у нее должны быть преимущества.
В машине становится все холоднее. Дождь усиливается. Хотя на дворе июнь, с океана дует прохладный ветер, но Ру не торопится заводить мотор, чтобы согреться. Она предпочитает не привлекать лишнего внимания.
Идет время. Дождь капает все сильнее.
Дверь таверны открывается, и выходит пара. Пожилая – пенсионеры. Мужчина помогает спутнице открыть зонтик и обнимает ее за плечи, когда они уходят в мокрую ночь. Ру чувствует укол одиночества. И сожаления. Из-за времени, потраченного на мужчину, который ее не уважает. Почему она вообще влюбилась в Сета? Возможно, в определенной мере Ру себя не ценит, не верит, что кто-то может полюбить ее по-настоящему? Дело в спрятанном глубоко внутри чувстве ненужности биологическим родителям?
Двери открываются еще несколько раз, проливая в темноту теплый свет – люди заходят и выходят, смеющиеся, счастливые.
Занятие по португальскому заканчивается, и становится тихо. Ру думает, что, возможно, ей следовало бы выучить африкаанс. На нем говорила ее биологическая мать. Африкаанс и коса. Она кутается в пальто.
Дверь таверны распахивается.
Она.
Ру выпрямляется. У нее ускоряется пульс.
Она наблюдает, как темноволосая женщина выходит из заведения, натягивая на голову капюшон дождевика. Официантка останавливается под навесом возле входа и осматривает улицу. Ру ругается. Ей отчаянно нужно разглядеть лицо. На мгновение она допускает мысль, что ошиблась насчет Сета – может, он не внутри. Но внезапно двери открываются, и Ру узнает знакомую фигуру мужа. Он подходит к женщине под навесом, обнимает ее за талию. И говорит что-то ей на ухо.
Ру сглатывает и тянется за фотоаппаратом. Прицеливается, приближает изображение и фотографирует, как ее муж наклоняется для поцелуя. Потом – как парочка спешит к фургону Сета, держась за руки. И забирается внутрь.
У фургона загораются фары. Он выезжает на улицу.
Ру становится нехорошо. Она кладет фотоаппарат на колени.
Когда она подъезжает к дому, разумеется, Сета еще нет. Ру ложится спать одна.
Заснуть не получается, и она лежит, слушая дождь и шорохи в комнате Эба внизу. Дождь прекращается. Становится тихо. Но она по-прежнему не может заснуть.
В два часа ночи она слышит, как открывается входная дверь.
Сет поднимается в спальню.
Она делает вид, что спит. Он тихо залезает в кровать. От него пахнет свежестью после душа.
Ру лежит, пялясь в потолок. Нужно что-то делать. Так больше нельзя.
Лили
Тогда
25 мая, среда
Три с половиной недели до ее смерти.
ЗАМЕТКИ В КАРТЕ: ПЕЙСЛИ
Пациент, около сорока, пробыла 6 недель в списке ожидания.
Предъявляемая проблема…?
Новый пациент – всегда загадка. Иногда Лили заранее знает предъявляемую проблему, потому что ей сообщают по телефону. А потом начинается детективная работа, потому что обычно предъявляемая проблема – лишь поверхностный симптом чего-то гораздо более глубокого и сложного, того, что пациент может прятать, скрывать от себя самого, чтобы жить дальше. Но именно эта проблема побуждает его пойти на психотерапию.
Ее новая пациентка – настоящая загадка. Очень красивая рыжеволосая женщина с бледной кожей и беспокойной, живой энергией. На ней лайкровые легинсы и велосипедная футболка с длинными рукавами из тонкой ткани, облегающей все мышцы и изгибы. Лили бы убила за такое тело, как у Пейсли.
Ее пациентка кладет свой шлем на диван и подходит к книжной полке. Проводит тонкими пальцами по корешкам книг Лили, просматривая названия. Потом прикасается к сувенирам – глиняной кружке, вылепленной маленькими пальчиками Мэттью, найденной в Мексике раковине, статуэтке из Австралии. И берет в руки рамку с фотографией семьи Брэдли, сделанной в Кейптауне.
– Может, хотите чай или кофе? – предлагает Лили.
– Нет. Спасибо.
Она ставит фотографию на место и принимается рассматривать набор пятен для теста Роршаха, подаренный ей Томом на прошлое Рождество. Каждое пятно оформлено в рамку, и они висят на стене аккуратными рядами. Пейсли бросает на Лили быстрый взгляд, словно что-то оценивая, и переходит к стене с коллекцией масок.
– Это Юнг, да? – говорит Пейсли. – Назвал персоной маску, которую носит каждый из нас, роль, что мы представляем миру?
– Вы знакомы с работами Юнга, его архетипами?
Она садится. Наконец. Кладет ногу на ногу и улыбается. И Лили невольно чувствует нечто покровительственное в изгибе губ Пейсли, в наклоне ее головы, во взгляде синих глаз.
– Ну, у Юнга есть персона, самость, тень и анима или анимус. Персона – маска, за которой мы прячемся. Например, вы – ваша персона, ваша маска – это маска доктора, когда вы надеваете белый халат или вешаете табличку, люди ожидают от вас определенных вещей. Вас считают мудрой, сострадательной и доброй. Все ожидают, что вы будете вести себя как врач или психотерапевт. Нацепите значок полицейского и возьмите пистолет – и вот вы надежный защитник. Смелый и справедливый. Наденьте желтый костюм пожарного – и вы герой. Нацепите черную мантию и парик из седых кудрей, и вы станете правосудием, большой шишкой, мудрым вершителем истины, добра и зла. Наденьте капюшон, и вот вы палач, но снимите его, и палач может вернуться домой к семье с чистой совестью, ведь он просто делал свою работу, – она откидывается на диван и меняет ноги местами. – Всем нам нужна маска, чтобы функционировать. Но если носить ее слишком долго, можно забыть, кто на самом деле за ней скрывается. Верно? Мы забываем свое истинное «я».
Лили ерзает на стуле – разговор тревожит ее все сильнее, особенно после сеанса с Гартом.
– Вы чувствуете, что носили какую-то маску слишком долго, Пейсли?
– Не знаю. Возможно, проблема в этом – когда носишь маску слишком долго, ты перестаешь осознавать ее присутствие.
– А можно спросить, какую маску вы, по-вашему, носите?
Она проводит языком по зубам.
– Матери. Жены. Думаю, это основные мои основные персоны.
– И что вы вкладываете в данные титулы?
Она колеблется.
– Я заботливая, обеспечиваю своим детям тихую гавань. Я добродетельная. Понимающая. Держу все под контролем. Я достаточно привлекательна, чтобы муж не ушел из семьи. Я хороша в постели – шлюха в спальне. Я правильно питаюсь и контролирую вес, считаю углеводы. Успешно веду дела, пеку вкусное печенье, занимаюсь волонтерством у детей в школе, вожу их на уроки плавания и стараюсь, чтобы они постигли свою веру, – она останавливается, чтобы сделать вдох. – Я организованная. Я соблюдаю режим.
Лили сглатывает, думая о себе: как она возит Мэттью на уроки плавания. Или фанатично считает углеводы и занимается волонтерством в школах у детей. Пейсли словно описала Лили.
– Звучит… утомительно, – говорит она.
– Черт побери, да.
– Пейсли, сколько у вас детей?
Пациентка смотрит Лили в глаза.
– Девочки. Три. Семи, девяти и двенадцати лет.
– Быть хорошей ролевой моделью – непростая работа.
– Да. Непросто удерживать внутри темного и безумного маленького дьявола.
У Лили начинает шуметь в голове. Пятно за спиной у Пейсли внезапно напоминает ей Бафомета с рогами. Она чувствует, что потеет. Лили пытается сосредоточиться и подобрать следующий вопрос.
– Вы… работаете не из дома, Пейсли?
– Я – представитель фармацевтической компании. И много путешествую. Но мне не обязательно работать. Муж хорошо зарабатывает. Я удачно вышла замуж. За человека старше себя, – она хитро улыбается. Во всяком случае, так кажется Лили. – Но работа служит для меня прикрытием. Без путешествий я бы не смогла трахаться.
