Сбросив куртку и сапоги, Энджи включила свет во всей маленькой квартирке и отвернула кран газового отопления. Она натянула теплые легинсы, флисовый свитер, толстые носки и угги, но холод все равно не желал уходить, словно внутри тянуло пронизывающей сыростью из мрака прошлого, которую не вывести, пока не найдутся ответы.
Протерев кухонный стол с хлоркой, Энджи накрыла его плотной пленкой, рулон которой купила в строительном магазине вместе с ламинированными панелями четыре на четыре фута, клеевым пистолетом и упаковкой ярких маркеров. В идеале коробки следовало вскрывать в лаборатории или иной стерильной среде на случай, что в них сохранились биологические следы, пригодные для анализов, но порядок передачи и хранения вещественных доказательств был давно нарушен: Арнольд Войт, по словам его вдовы, не однажды открывал коробки у себя дома – и он, и члены его семьи могли невзначай занести что угодно. Кроме того, коробки хранились в подвале, наверняка сыром. Какие бы вещдоки в них ни находились, суд их уже не примет.
Однако, если есть хоть что-то для повторного анализа, это может вывести ее на след, а новые улики, которые непременно обнаружатся в ходе расследования, уже можно будет использовать в суде. Энджи мыслила как сыщик – ей требовались не только ответы, но и возмездие негодяям со стороны закона. С маленькой «Джейн Доу» – с ней, с Энджи – поступили ужасно. Вооруженные мужчины гнались по заснеженной улице за молодой женщиной с длинными темными волосами. Возможно, это была ее мать. Малютке резанули по лицу чем-то острым – ее платье и даже матрац в бэби-боксе оказались залиты кровью, а на кофте, которой укрыли ребенка, нашлись сравнительно свежие следы мужского семени. Свидетели слышали выстрелы, визг покрышек – возможно, от фургона, который скрылся от больницы на большой скорости, увозя пойманную темноволосую беглянку, не исключено, что уже мертвую.
Единственное утешение – темноволосая женщина спасала девочку, не жалея себя. Значит, она ее любила.
Малютку не бросили, не подкинули чужим людям – ее старались защитить.
Привязав уголки пластиковой «скатерти» к ножкам стола, Энджи отступила, оглядев результат. Импровизированный штаб расследования начинал обретать очертания. С усилием приподняв коробки, Энджи водрузила их на подготовленный стол и начала освобождать стену от фотографий и картин. Аккуратно, но быстро Энджи подогретым клеем крепила на стену меламиновые листы, чтобы получилась огромная маркерная доска для изображения места преступления. Как потом отдирать меламин, Энджи решила пока не думать.
Пока клей высыхал, она отодвинула письменный стол к другой стене, включила компьютер и открыла файл, где сохранила те немногие статьи, которые удалось отыскать в Интернете. Вообще она планировала не однажды наведаться в Ванкувер и посидеть в городской библиотеке, просматривая микрофильмы с копиями старых газет.
В статьях могут найтись потенциальные ниточки, так указаны имена фотографов и репортеров, издателей и редакторов, возможных свидетелей. Можно было напрямую обратиться на телеканалы и в газетные редакции, но с журналистами Энджи старалась проявлять крайнюю осторожность – у них профессиональный нюх на сенсации, а ей не улыбается снова попасть на первые полосы: не прошло и месяца после того, как она застрелила Спенсера Аддамса.
Подключив фотоаппарат, Энджи загрузила снимки, сделанные у больницы и собора, выбрала парочку и нажала «печать». Затем открыла газетный портрет неизвестной малютки, сделанный полицейской художницей. Под рисунком была подпись: «Вы знаете этого ребенка?»
Распечатаем и его.
Принтер зажужжал. Энджи отошла проверить, как там ее маркерная доска. Меламиновые листы держались крепко – клей почти высох. Крупными черными буквами Паллорино вывела наверху: «Дело «ангельской колыбели» от 1986 года», а ниже переписала номер дела, присвоенный ванкуверской полицией: «№ 930155697—2, неизвестная из Сент-Питерс».
Прикрепив распечатанный портрет неизвестной девочки, Энджи наклеила рядом выцветший кодаковский снимок, который отдала Дженни Марсден, и фотографии, сделанные у больницы.
Отступив, чтобы оценить эффект, Энджи почувствовала, как старое нераскрытое дело оживает, становится выпуклым, реальным. Приковывает внимание.
На нее смотрело ее собственное измученное личико тридцатидвухлетней давности. Энджи коснулась шрама на губах.
Кто ты, малютка? Что настолько ужасного видели твои глаза, что ты до сих пор не можешь вспомнить?
Встряхнувшись, она натянула специальные перчатки, в каких работают эксперты, и взяла фотоаппарат. Повернувшись к столу, Энджи сделала несколько снимков запечатанных коробок с разных ракурсов, следя, чтобы в кадр попадали надписи с номером дела. Она будет документировать каждый этап этого очень личного расследования.
Термин «висяк» весьма противоречив: создается впечатление, что если преступление не удалось раскрыть, то это навсегда. Однако это лишь условное обозначение – стандартного определения не существует. Это официально заведенное дело, по которому производились следственные действия, но из-за отсутствия улик либо подозреваемых никого не удалось привлечь к ответственности. По прошествии времени и при отсутствии новой информации полиция, от которой требуют роста раскрываемости, предпочитает закрывать подобные дела.
То, что нам мешало, теперь нам поможет. Время теперь станет ей другом. Энджи отложила фотоаппарат и взялась за канцелярский нож.
Бытует мнение, что если преступление не раскрыто по горячим следам – в идеале за двадцать четыре часа, максимум за трое суток, – то шансы найти виновного стремительно уменьшаются. Причины очевидны – шансы собрать годные для анализа вещдоки выше всего в самом начале, свидетели еще под рукой, их воспоминания свежи. Они еще не начали придумывать версии и договариваться об алиби.
Но за тридцать лет, как заметила Дженни Марсден, многое меняется. Свидетели, когда-то боявшиеся заговорить, могли набраться смелости, а благодаря развитию судебной медицины по сравнению с концом 80-х из микроскопических следов, которые тридцать лет назад были абсолютно бесполезны, можно теперь выделить ДНК. Прежние методы дактилоскопирования, когда пальцы мазали черной краской и откатывали на специальной карте, заменило электронное сканирование; цифровые отпечатки поступают в электронную базу данных с функцией автоматической идентификации. Это дело можно раскрыть, думала Энджи, аккуратно прорезая желтую ленту на первой коробке, хотя пульс частил от волнения.
Открыв коробку, она чуть не застонала от разочарования – всего одна толстая папка и несколько тонких, два тощих блокнота и пластиковый файл с газетными вырезками. Но Энджи строго сказала себе – это не значит, что часть материалов утеряна. Важно не количество, а качество. И вообще, ей невероятно повезло отыскать хотя бы это.
Энджи занялась второй, большей коробкой, разрезав скотч и сняв крышку. Сердце сделало перебой: внутри лежали бумажные коричневые пакеты с крупной надписью «Вещдоки». Дрожа от адреналина, Энджи схватила фотоаппарат и сделала еще несколько снимков, а затем осторожно взяла верхний пакет с пометкой: «Мягкая игрушка «Медведь» из бэби-бокса больницы Сент-Питерс».
Поколебавшись, Энджи руками в перчатках осторожно раскрыла горловину пакета. Оттуда показалась голова плюшевого мишки – перемазанный засохшей кровью мех был жестким и торчал. Это ее кровь… Время замедлилось. Энджи осторожно достала медвежонка из бумажного пакета и осмотрела – почти такой же сейчас сидит в углу кроватки в «ангельской колыбели» в Ванкувере. На этом мишке тоже футболка из ткани с принтом «Больница Сент-Питерс», правда, буквы едва различимы под заскорузлыми бурыми пятнами. Сердце тяжело стучало в груди.
«Я держу в руках игрушку, перемазанную моей кровью. Мне тогда было четыре года. Игрушка оказалась в «ангельской колыбели»…» В висок точно ударила белая молния, и в голове, как осколки стекла, разлетелись воспоминания, разрезая и раня. Острая боль дернула губы. Энджи задохнулась. Ей явственно послышался женский крик:
