— А как ты пришел к заключению, что он умер до того, как начался пожар?
— Во-первых, когда тело соприкоснулось с огнем, система кровообращения у него уже не работала. Во-вторых, в его легких н бронхах отсутствовали следы сажи или дыма. У двух других имеются хлопья сажи в дыхательных органах и четкие сгустки крови в сосудах. Что касается их, то несомненно, что они умерли во время пожара.
Мартин Бек встал и подошел к окну. Он посмотрел вниз на шоссе, где желтые машины дорожной службы разбрасывали соль по почти полностью растаявшему серому снегу. Он вздохнул, закурил сигарету и повернулся спиной к окну.
— У тебя есть достаточные основания полагать, что его убили? — спросил профессор.
Мартин Бек пожал плечами.
— Трудно поверить, что он умер естественной смертью как раз перед тем, как загорелся дом.
— Его внутренние органы были вполне здоровыми, — сказал патологоанатом. — Единственная не совсем обычная вещь заключается в том, что содержание окиси углерода у него в крови было слишком высоким, если учесть, что дым он не вдыхал.
Мартин Бек просидел еще полчаса у эксперта перед тем, как вернуться в центр города. Выйдя из автобуса на Норра-Банторгет и вдохнув грязный воздух на автовокзале, он подумал, что в городе наверняка нет ни одного жителя, который не страдал бы от хронического отравления окисью углерода.
Он немного поразмышлял над важностью того, что сказал патолог о содержании окиси углерода в крови покойного, но вскоре переключился на другое. Спускаясь в метро, он думал о том, что здесь воздух еще более ядовит, чем наверху.
В среду, тринадцатого марта, Гюнвальду Ларссону впервые разрешили встать с постели. Он с трудом натянул на себя больничный халат и хмуро посмотрел на свое отражение в зеркале. Халат был на несколько размеров меньше и выцвел так, что установить его цвет было совершенно невозможно. Потом он взглянул на свои ноги. На них были черные шлепанцы на деревянной подошве, рассчитанные явно на Голиафа и могущие служить эмблемой сапожной мастерской.
Его деньги лежали в тумбочке у кровати. Он взял несколько монеток и направился к ближайшему телефону-автомату для пациентов. Набрал номер управления полиции, машинально одергивая рукав своего неудобного облачения. Рукав не поддался ни на сантиметр.
— Да, — сказал Рённ. — О, это ты? Ну, как дела?
— Прекрасно. Послушай, как я здесь оказался?
— Это я привез тебя в больницу. Ты был немного не в себе.
— Последнее, что я помню, так это то, что я сижу и смотрю на фотографию Цакриссона в газете.
— Ну, это было пять дней назад. Как твои руки?
Гюнвальд Ларссон посмотрел на свою правую руку и осторожно пошевелил пальцами. Рука была могучая, покрытая длинными светлыми волосами.
— Вроде бы нормально, — сказал он. — Осталось только несколько маленьких повязок.
— Ну, это хорошо.
— Ты мог бы не начинать каждую фразу с «ну», — раздраженно сказал Гюнвальд Ларссон.
Рённ на это ничего не ответил.
— Ну, Эйнар?
— Ну, что? — сказал Рённ и рассмеялся.
— Почему ты смеешься?
— Просто так. Тебе что-нибудь нужно?
— Сзади и слева в среднем ящике моего письменного стола лежит черный кожаный кошелек. В нем мой ключ зажигания. Поезжай в Булмору и возьми мой белый халат и белые шлепанцы. Халат висит в платяном шкафу, а шлепанцы стоят в прихожей, у двери.
— Ну, думаю, это мне по силам.
— В спальне, в комоде есть кулек с эмблемой универмага «НК», в нем лежит несколько пижам. Возьми его тоже, слышишь?
— Все эти вещи нужны тебе немедленно?
— Да. Эти дураки выпишут меня не раньше, чем послезавтра. Они мне дали серо-сине-коричневый халат, который на десять размеров меньше, и пару клумпов, похожих на гробы. Как там у вас дела?
— Ну, не так уже и плохо. Нормально.
— Чем занимаются Бек и Колльберг?
— Их здесь нет. Они в Вестберге.
— Прекрасно. Как идет расследование?
— Какое расследование?
— Пожара, чего же еще?
— Это дело закрыто.
— Что? — заорал Гюнвальд Ларссон. — Что ты сказал? Закрыто?
— Да, это был несчастный случай.
— Несчастный случай?
— Ну, примерно так… понимаешь, расследование на месте пожара закончилось сегодня утром и…
— Какого черта, что ты болтаешь? Ты что, пьян?
Гюнвальд Ларссон разговаривал так громко, что палатная сестра вышла в коридор.
— Понимаешь, этот Мальм…
— Больной Ларссон, — строго сказала сестра. — Так нельзя себя вести.
— Заткнись, — гаркнул вышедший из себя Гюнвальд Ларссон.
Сестра была полной дамой лет пятидесяти с решительным подбородком. Она окинула пациента ледяным взглядом и приказала:
— Немедленно повесьте трубку. Судя по всему, вам слишком рано разрешили встать, больной Ларссон. Я должна немедленно сообщить о случившемся врачу.
— Ну, ладно, я приеду как можно скорее, — заверил его Рённ. — Я привезу тебе документы, так что ты сам сможешь во всем разобраться.
— Больной Ларссон, немедленно отправляйтесь в постель, — раздался голос медсестры.
Гюнвальд Ларссон открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал.
— Ну, пока, — сказал Рённ.
— Пока, — нежно попрощался Гюнвальд Ларссон.
— Я сказала, немедленно в постель, — приказала медсестра. — Вы разве не слышали, больной Ларссон?
Она не сводила с него глаз до тех пор, пока он не закрыл за собой дверь палаты.
Гюнвальд Ларссон хмуро глядел в окно. Оно выходило на север, и он мог видеть почти весь Сёдермальм. Ему казалось, что он даже различает верхушку закопченной трубы, оставшейся на месте пожара.
«Что бы это все могло означать, черт побери?»— подумал он.
И через минуту:
«Они, наверное, сошли с ума, Рённ и все остальные».
В коридоре раздались приближающиеся шаги.
Гюнвальд поспешно нырнул в постель и попытался выглядеть воспитанным и невинным.
Совершенно противоестественная затея.
В трех километрах от него Рённ положил трубку, улыбнулся и постучал указательным пальцем по своему красному носу, словно хотел удержаться от взрыва смеха. Меландер, который сидел напротив него и барабанил на своей старенькой пишущей машинке, поднял взгляд, вынул изо рта трубку и сказал:
— Кто тебя рассмешил?
— Гюнвальд, — сказал Рённ, стараясь подавить смех, — Ему уже лучше. Ты бы только слышал его голос, когда он говорил, какую одежду они ему дали. А потом пришла сестра и принялась на него орать.
— А что он сказал о Мальме и обо всем остальном?
— Пришел в бешенство. Рвал и метал.
— Ты увидишь его?
— Ну, думаю, что да.
Меландер придвинул к Рённу несколько скрепленных между собой листков рапорта и сказал:
— Возьми это с собой… ему будет приятно.
Рённ молча посидел с минуту и сказал:
— Можешь дать мне десять крон на цветы?
Меландер сделал вид, что не слышит.
— Ну, тогда пять, — через минуту сказал Рённ.
Меландер возился со своей трубкой.
— Пять, — упрямо сказал Рённ.
Меландер невозмутимо вытащил бумажник и изучил его содержимое, держа бумажник так, чтобы Рённ не видел, что находится внутри. Наконец, он сказал:
— Можешь разменять банкнот в десять крон?
— Думаю, смогу.
Меландер озадаченно посмотрел на Рённа. Потом достал банкнот в пять крон и положил его на рапорт. Рённ взял деньги и документы и направился к двери.
— Эйнар, — сказал Меландер.
— Ну?
— Где ты собираешься покупать цветы?
— Не знаю.
— Не покупай их в киоске возле больницы. Они там жульничают.
Рённ ушел. Меландер посмотрел на часы и напечатал:
«Дело закрыто. В дополнительных мерах необходимости нет. Стокгольм, среда, 13 марта 1968 года, 14 часов 30 минут».
Он вытащил лист из машинки, достал из кармана авторучку и завершил отчет своей абсолютно неразборчивой подписью. Она была такой крошечной, что Колльберг обычно утверждал, будто бы она похожа на трех дохлых прошлогодних комаров. Потом он положил отчет в корзинку, где лежали документы, с которых нужно было снять копии, выпрямил скрепку, вынул еще одну трубку и принялся ее прочищать.
Меландер со всей серьезностью относился к своим отчетам. Он работал по собственной методике, гарантирующей, что все будет записано и ничего не упущено. Она была частью его системы. Подробности запоминаются легче, если их записывать сразу и формулировать четко и ясно. Ему достаточно было один раз прочесть любой текст, чтобы потом никогда его не забывать. Впрочем, он вообще никогда и ничего не забывал.
Делом о пожаре на Шёльдгатан он занимался ровно пять дней, с пятницы, и закончил его две минуты назад. Поскольку дежурить в субботу и воскресенье ему не было нужно, он теперь надеялся получить четыре выходных подряд. Хаммар уже согласился, конечно, если не случится ничего непредвиденного.
