Лыков привез арестованных во Второй участок Нарвской части. Он хотел допросить их как можно скорее. Обыск показал, что в руки сыщика попалась знатная добыча. Один из захваченных оказался тем самым матросом, баталером с миноносца «Бесстрашный», что явствовало из отобранного билета ратника. Звали его Зот Кизяков. Второй был Иван Сажин, есаул при атамане Кольке-куне. Схваченный в уборной оказался рабочим химического завода, и его отпустили.
На вопрос, где остальные шестеро, задержанные отвечать отказались. Кизяков гордо заявил:
– Мы товарищей не выдаем!
– Как эта кислая шерсть[36] к тебе, моряку, в товарищи попала? – добродушно полюбопытствовал сыщик. Пойманные мужики вызывали у него непонятную симпатию – от них веяло нравственной силой.
– На пароходе познакомились.
– Глянулись они тебе?
– А то! Особенно Колька-кун. Вот человек так человек. Башка! Он скумекал, как крестьянскую революцию устроить.
Коллежский советник ждал, что Сажин сейчас оборвет товарища, чтобы тот не болтал лишнего. Но есаул и не думал этого делать. Схваченные мужики или ничего не боялись, или не понимали, куда вляпались. На всякий случай Лыков решил не вызывать следователя, чтобы тот допросил арестованных под протокол. Он хотел сначала просто поговорить с ними по душам.
– Но ведь революция – это насилие, – возразил сыщик. – Многие люди не захотят ничего менять. Ты что же, будешь их казнить за это?
Баталер растерялся и оглянулся на товарища. Тот спокойно ответил:
– Придется кое-кого потревожить, верно. Но вот кого? Буржуев всяких, царевых чиновников-кровососов. Еще помещиков: сколько им нашей землей владеть?
– Так все же ответьте мне оба: кровь лить вы готовы? Понимаете, что без нее революций не бывает? Вон во Франции сто с лишним лет назад такое устроили… Сами друг друга потом перевешали.
– Я не знаю, что там во Франции, а у нас в России будет по совести, – заявил Сажин.
– Это что значит?
Тут Кизяков вдруг оглушительно чихнул и пробормотал:
– Шайтан…
– А то и значит, что по совести. Что она подскажет, то и будет.
– А кто решит, по совести ли дело делается?
– Мы, крестьяне.
– А другие что, не люди, по-вашему? – возмутился сыщик. – Только тот, кто землю пашет, голос имеет?
– Нет, другие тоже, – авторитетно пояснил есаул. – Но не все, а лишь те, которые трудятся.
– Это пролетарии?
При этих словах баталер опять чихнул и бухнул:
– Два шайтана! Вот прилипло…
И пояснил коллежскому советнику:
– На вахте я простудился.
Сажин улыбнулся товарищу и опять заговорил, как поп с амвона:
– И пролетарии, и всякие другие трудящиеся люди: приказчики в магазинах, проводные[37] в поездах, лесные объездчики, рыбаки-охотники, половые в трактирах… тормозные кондукторы…
– Ну а тех, кто на Марсовом поле потолки красит, их куда отнесешь?
– Мазурики? До них нам дела нет, пусть живут, как хотят.
– Так. А инженеры, доктора, учителя?
– Полезный народ. Куда мы без них?
– А полицейские с сыщиками, значит, бездельники? – ухмыльнулся Алексей Николаевич.
Сажин ответил с удивительной серьезностью:
– Сегодня вы нужны. Потом да, надобность в вас отпадет.
– Потом?
– Да. Когда мы власть заберем у господ и устроим справедливую жизнь.
– И куда тогда воры денутся?
– Крестьяне сами будут их ловить, пока те не кончатся. Ну, у Кольки-куна есть по ним еще особые соображения…
– Бред, ведь полный бред! Это вам атаман напел?
– Да. На него озарение нашло, когда он в плену помер, а потом ожил. Открылось человеку. Он у нас теперь вождь.
Лыков растерялся. Сидевшие перед ним люди были опасные бунтовщики. Они собирались свергнуть законную власть, которую сыщик обязан защищать. Но в то же время это были люди, желающие справедливости, пусть и в своем наивном понимании. А ведь начальство, услышав такие речи, ввинтит ребятам каторгу…
– Так, – встал сыщик, – все понятно. Ничего у вас не выйдет! Самодержавие ввосьмером не свалить, только шеи себе поломаете.
– Может, мы и погибнем, но за народное счастье, – с пафосом произнес Кизяков. Есаул опять улыбнулся:
– Зот у нас любит красное словцо. Зато товарищ хо…
Тут баталер вновь чихнул и крикнул в отчаянии:
– Три шайтана!
– Вот до чего его ваши вахты дурацкие довели, – попенял коллежскому советнику Сажин. – А мы зачем воевали? Кровь ведрами лили, и свою, и японцев – а они, чай, тоже люди! Вы, вашебродь, на войне были?
– Давно, на турецкой.
– Та не в счет. Там мы братьев-славян от турецких зверств спасали. А кого мы в Маньчжурии спасаем? Китайцев, что ли? Или ваши господские барыши? Не стыдно народную кровь лить для-ради золотого тельца?
Ну чистые Робин Гуды… Лыков поспешил сменить тему.
– Почему я у вас в комнате водки не нашел? Восемь мужиков…
– Николай Егорович запретил пить, пока не сделаем революцию, – пояснил Зот.
– М-да… Завтра договорим, головопяты. Утром вас переведут на Шпалерную, в домзак[38]. Там с питанием получше. Подумайте вечерком, так ли просто жизнь устроена, как кажется. Пожрать скоро принесут, а это вам на табак.
Сыщик выложил на стол рубль и ушел.
Однако увидеться с «японцами» ему пришлось раньше, чем он планировал. Рано утром Лыков брился, когда в комнатах зазвонил телефон. Алексей Николаевич подошел, снял трубку и прижал ее к намыленной щеке:
– Лыков у аппарата.
Послышались щелчки, а потом голос:
– Алексей Николаевич, это подполковник Сакович!
– Слушаю вас, Ромуальд Иванович. Что случилось?
Подполковник Сакович был приставом Второго участка Нарвской части.
– Приезжайте сюда срочно! Тут такое творится!
– Что творится, Ромуальд Иванович? Я быстро не сумею, еще не завтракал.
– Какой завтрак?! – голос пристава сорвался на визг. – Ваш Колька-кун приставил мне револьвер к спине! А в другой руке у него бомба! Он требует выпустить товарищей, иначе грозит взорвать участок к собачьим чертям. Что мне делать? Погибать неохота, и людей жалко – у нас казарма городовых за стеной…
– Лечу!
Коллежский советник помчался сломя голову. Второй участок находился в здании самой Нарвской части, на Ново-Петергофском проспекте. Было еще очень рано, но в воздухе витало сильнейшее напряжение. У входа в часть столпились городовые. Казалось, они боятся войти внутрь, но и отбежать подальше тоже боятся… Среди них ходил старший помощник пристава поручик Филодельфин, ободрял подчиненных, но как-то фальшиво. Увидев подъехавшего Лыкова, он обрадовался и кинулся ему навстречу:
– Алексей Николаевич! Слава Богу, вы здесь. А у нас… вот…
– Где пристав? – сходу спросил Лыков.
– Там, внутри. Он, как бы сказать…
– На прицеле?
– Вот! Именно так.
– Вы заходили внутрь, Николай Осипович?
– Попытался, но далеко меня не пустили. Колька-кун – так зовут этого негодяя – велел освободить дорогу, чтобы он мог вывести своих людей. Иначе грозится Ромуальда Иваныча убить, а участок взорвать.
– Что вы решили?
Филодельфин оглянулся на подчиненных, понизил голос и сказал:
– Я решил схитрить. А именно – дать им всем выйти, вместе с Саковичем. И пролетку предоставить, чин чином. А когда они пристава отпустят, по ним из подъезда напротив дадут залп. А? Ловко?
– Откуда, вот из этого дома?
– Точно так. Я уже посадил там пять человек с винтовками. Все бывшие солдаты, они промаху не допустят.
– А если допустят? А если Колька-кун пристава с собой возьмет, для страховки? Что тогда?
Поручик растерялся:
– Не знаю… Но, Алексей Николаич, что делать? Не можем же мы их взаправду отпустить? Я… я буду драться! Иначе так и с должности турнут.
Лыков огляделся. Помощник пристава был единственным, кто хотел драться. Городовые и околоточные жались к стене, беспокойно смотрели на окна второго этажа. Со двора доносился женский визг.
– Кто там голосит? – спросил сыщик.
– Так жены-дети, – ответил городовой первого разряда Михеев, знакомый Лыкову по ликвидации в прошлом году банды кавказцев.
– Вы что, казарму не эвакуировали? – поразился Алексей Николаевич. – У них бомба!
– Так приказу не было, ваше высокоблагородие, – пояснил Михеев, неодобрительно косясь на помощника пристава.
Подошел смотритель частного дома Емельянов.
– Алексей Николаевич! Дайте им уйти, ради Бога. Пусть проваливают. Надо будет – мы их опять поймаем. А сейчас… Ночная смена еще спит, в казарме полно народу. Вдруг он и впрямь фугас лукнет?
Филодельфин покрылся пятнами и заорал на всю улицу:
– Отставить! Тут я командую!
Лыков шагнул в подъезд. Сказал через плечо Емельянову:
– Ничего не предпринимать, ждать меня.
– А… – начал тот.
– Освободить проход и подогнать мою пролетку. И чтоб никаких выстрелов.
– Слушаюсь! – обрадовался смотритель. И гаркнул еще громче, чем только что помощник пристава: – Разойдись на дистанцию двадцать шагов!!!
