Павел Нилин - Приключения-1988

— Так вот, — продолжаю я, — убийство — страшное преступление. Самое, пожалуй, страшное. Почему вы мешаете нам его раскрыть?

— Я?!. Вы... Вы что? Вы думаете, что говорите?..

Виктор Арсентьевич даже подпрыгивает в кресле, и лицо его заливается краской. Мои слова для него, конечно, полная неожиданность.

— Да. Думаю, — спокойно подтверждаю я. — И для ясности кое-что вам сообщу. В этом деле есть подстрекатель. Вы мешаете его обнаружить и задержать.

— Нет, я, кажется, сойду с вами с ума! — хватается за голову Виктор Арсентьевич и, вскочив с кресла, начинает возбужденно шагать по кабинету, огибая столы с наваленными на них журналами и книгами.

Потом он резко останавливается передо мной и спрашивает:

— Чего вы от меня хотите?

Глаза у него при этом совершенно измученные.

— Чтобы вы сказали мне правду. Вы знаете Льва Игнатьевича?

— Нет, нет и нет! В глаза я его не видел.

— Видели. И не так уж давно, — сухо возражаю я.

— От-ткуда... в-вы... в-взяли?.. — заикаясь, спрашивает Купрейчик, наливаясь краской, и глаза его слегка даже округляются от испуга...

За своей спиной я слышу осторожный скрип двери. Виктор Арсентьевич как ошпаренный отскакивает в сторону и куда-то мгновенно исчезает.

Я резко оборачиваюсь и вижу в дверях знакомого мне невысокого плотного человека с седыми усиками. Он стоит на пороге, в нескольких шагах от меня, расставив короткие ноги, в руке у него пистолет.

Гремит выстрел.

Я скатываюсь на пол и, прячась за креслом, кричу:

— Вы с ума сошли, Лев Игнатьевич! Немедленно бросьте оружие!

О, черт! Неужели придется на самом деле в него стрелять?

— Не делайте глупости, прошу вас, Лев Игнатьевич, — снова обращаюсь к нему.

Да, в такой идиотской ситуации я еще не бывал. Что делать? Как схватить этого ненормального? Уговаривать его, видимо, бесполезно. И он в самом деле может в любой момент снова выстрелить.

Я все время ощущаю локтем кобуру под пиджаком и теперь медленно вытаскиваю из нее пистолет, не спуская глаз с ног Льва Игнатьевича. В крайнем случае придется стрелять по ногам. А что, если...

Чуть заметно я шевелю кресло. Да, оно на роликах и очень легко перемещается по натертому полу. И у меня созревает новый план.

— Лев Игнатьевич, считайте до пяти, мне надо приготовиться, — нерешительно говорю я. — Только следите, пожалуйста, за этим негодяем, Купрейчиком. Вы его видите? Он что-то задумал.

— Я его застрелю как собаку вместе с вами, — рычит Лев Игнатьевич. — Трус, предатель...

В это время я незаметно двигаю вперед кресло. До Льва Игнатьевича остается шага четыре. Тут я упираюсь ногой в ножку дивана и неожиданно изо всей силы толкаю кресло вперед. Оно с грохотом летит прямо на Льва Игнатьевича. Удар такой, что сбивает его с ног. В тот же миг я перемахиваю через опрокинувшееся кресло и всей тяжестью наваливаюсь на своего противника, заученным приемом выбиваю пистолет из его руки.

Дальше уже дело техники.

Через пять минут он лежит на диване со связанными руками и ногами. А я, сидя возле него, звоню в отдел. Вскоре за нами приезжает машина.

...Уже довольно поздно, но Лев Игнатьевич Барсиков — он только что сам назвал свою фамилию — желает немедленно беседовать со мной. Такими просьбами пренебрегать нельзя. Сегодня взволнованный Барсиков может сказать куда больше, чем завтра. И вот мы встречаемся, причем поначалу миролюбиво.

— Семьи у меня нет, — отвечает на мой вопрос Барсиков. — И не было. Зачем мне эта обуза? А пожил я так, как вам и не снилось. Все у меня было. Деньги пока еще кое-что значат и у нас.

— А я думаю, больше всего в жизни у вас было страха и еще одиночества. Вы же всегда возвращались в пустой дом, — говорю я и добавляю: — Все-таки не будем уходить в сторону. Вы собирались сообщить мне какой-то секрет.

— Секрет заключается в некоем пороке экономики, который я обнаружил, — многозначительно говорит Барсиков.

— Я вижу, Шпринц прав: вы не только готовы перегрызть глотку ближнему, но любите и философствовать.

— Шпринц мелочь, — наполняясь злобой, скрипит Барсиков. — Его не грызть, его давить как клопа надо! — Он берет себя в руки и уже спокойнее продолжает: — Так вот, насчет порока в экономике. Он заключается в попытке всеобщего, я бы сказал, тотального планирования и одновременного запугивания Уголовным кодексом. Это — с одной стороны. А с другой — всяческие возможности для... как бы это сказать... для внезаконной деятельности, скажем так. Последняя и выгодна, и интересна.

Я качаю головой.

— Ошибаетесь. Внезаконная деятельность, как показывает опыт, у нас дело неверное, опасное и в конце концов обреченное. Ну к примеру. Сколько прошло времени, как вы договорились с... Гелием Станиславовичем?

— С каким еще Гелием Станиславовичем? — подозрительно переспрашивает Барсиков.

— Ну, зачем притворяться, что вы его не знаете? — усмехаюсь я. — Вы же умный человек. Ведь я не с неба взял это имя, правда?

— А! В самом деле... Глупо темнить, когда Виктор, этот трус, сидит сейчас где-то там у вас и все рассказывает. Что вы спросили?

Я повторяю вопрос.

— Мы сотрудничаем года три, — отвечает Барсиков.

— Ну вот. Так стоит ли из-за трех лет такой нервной, хотя и обеспеченной жизни жертвовать куда большим количеством лет, которые вы проведете за решеткой?

— Случайность, — скрипит Барсиков. — Какая-то случайность, ручаюсь.

— У вас это будет первая судимость? — спрашиваю я. — Не скрывайте.

— От вас скроешь. Третья.

— Ну вот видите. И дело-то не шуточное, Лев Игнатьевич. Мы до самого конца цепочки пройдем, будьте уверены. Доберемся и до Гелия Станиславовича с его синей «Волгой».

— Пижон несчастный! — сердито фыркает Барсиков. — Только это еще не конец цепочки, между прочим.

— Возможно. Я тут не специалист. Со специалистами вы еще встретитесь. Но вы не ответили на мой вопрос: стоит ли жертвовать столько лет жизни ради двух-трех «богатых», так сказать? Я этой психологии не пойму. Объясните.

В ответ Барсиков досадливо машет рукой.

— И никогда не поймете, — говорит он. — Я не могу спокойно видеть, как пропадают кругом всякие коммерческие возможности. И тем более, когда они достаются другим. Ведь прорехи в тотальном планировании всегда бывают, имейте это в виду. И тогда на свободное место прихожу я или другой предприимчивый человек. Могу привести пример. Вот эта великолепная пряжа, о которой сейчас, обливаясь слезами, рассказывает Купрейчик, дурак, трус. Эта пряжа лежала у него на складе мертвым грузом, она не нужна была производству, и никто не требовал ее обратно, в планах она как бы не числилась.

— Но он же официально отправил ее на продажу в магазин Шпринца, — возражаю я. — По указанию руководства.

— Верно! — подхватывает Барсиков, и в глазах его зажигается хитрый, живой блеск. — Но все это, представьте, сделал я. И пряжа пошла в дело, а сам я, не скрою от вас, очень недурно заработал на этом. Поэтому я, конечно, перегрызу глотку любому, кто захочет это сделать вместо меня. Вот так пришлось убрать Гвимара, — неожиданно заключает Барсиков. — Что поделаешь. А вам я хотел сказать вот что. Я скоро выйду на свободу. Я знаю много путей для этого. И я вас запомню. С вас началось крушение самого красивого и выгодного моего дела. Я вам этого не прощу. Учтите. И вас найду. Я человек упрямый. Вот что я хотел вам сказать.

— Что ж, Лев Игнатьевич, посмотрим, придется ли нам встретиться. Только о таких планах, как ваши, лучше не предупреждать. Солидные люди так не поступают.

На том наш разговор и заканчивается. Малоприятный получился разговор, хотя и полезный, надо сказать.

СЕГОДНЯ с утра у нас собирается еще одно «межведомственное» совещание. Приехал из прокуратуры Виктор Анатольевич. Службу БХСС представляют Эдик Албанян и его начальник Геннадий Антонович Углов. Ну а уголовный розыск — мы с Кузьмичом, Валя Денисов и Петя Шухмин... Принимается решение о немедленной командировке Эдика в Южный. Мы же тем временем будем завершать расследование убийства Семанского. Займемся Колькой-Чумой и Барсиковым. Если при этом будут получены какие-нибудь новые данные по Южному, то я тут же передам их Эдику. Впрочем, так же должен поступить в случае чего и Эдик.

— Пусть они еще раз обсудят детали, — под конец говорит Кузьмич, имея в виду меня и Эдика.

Эдик летит завтра рано утром, поэтому мы с ним в конце дня уже окончательно прощаемся, прямо у подъезда нашего управления и расходимся. Только бы у Эдика все было в порядке.

А у меня на завтра запланирован новый допрос Совко-Чумы. На этот счет Виктор Анатольевич дал мне специальное поручение. И в самом деле, кому еще и проводить сейчас этот допрос, как не мне. Я знаю столько деталей и подробностей, столько людей и фактов по этому делу, сколько никто не знает. Что же касается наших личных отношений, то как-нибудь я переступлю через взаимную неприязнь и заставлю переступить Совко. Уж как-нибудь.