— Тебя просили обтереть меня. Будь ласков, поспособствуй.
Слова “просили”, “будь ласков” встряхнули Николая, он скинул с мужика простыню, начал обрабатывать синяки и ссадины. Работу свою он выполнил быстро, споро, положил под голову хозяина лишнюю подушку.
— Переночуй, утром решим, — тихо, но в приказном тоне сказал хозяин. — Кликуха у меня Сапсан, люди знают и тебя не тронут, ты меня будешь звать Мефодий.
— Я — Николай, в зоне Акулой погоняли, плохая кличка.
Дверь скрипнула, на пороге переминался с ноги на ногу мужичок неопределенных лет, совершенно лысый. Мял в руках шапку, не заходил.
— Леший? — Мефодий покосился на дверь. — Сыми чеботы, присядь в ногах.
Николай тут только и заметил, что сам ботинки не снял, наследил в чистейшей горнице. Он расшнуровал обувку, отнес к дверям, почувствовал на себе недобрый взгляд вошедшего, вернулся обратно.
— Леший, запомни раба божьего Николая, — твердо произнес Мефодий. — Скажи людям: я его под свою руку взял. Кстати, Николушка, ты и пушку отдай, в доме держать не принято.
Николай вытащил из-за ремня “ТТ”, выщелкнул обойму, положил рядом с подушкой. Взгляд Лешего мгновенно изменился, он кивнул и обронил:
— Слушаю, Сапсан.
— Сейчас же найди Тюрю, скажи, его пацаны беспредельничают. Даю сутки. Не разберется — всех опетушим, его самого первого. Иди. — И обратился к Николаю: — Передай Катерине, чтобы на стол накрывала и костюм мне подала, я встану.
Ели картошку с селедкой, пили самогон, на удивление вкусный и пахнущий свежими яблоками. Потом Катерина принесла крынку горячего топленого молока. Николай удивился, потому что после спиртного молоко никогда не пил, однако, следуя примеру Мефодия, попробовал и с удовольствием осушил две большие кружки.
Хозяин, молчавший во время трапезы, неожиданно улыбнулся и сказал Николаю, кивнув на крынку:
— Утром мужиком встанешь. Спасибо тебе, Никола, и спокойной ночи. Екатерина, проводи.
— Спасибо за хлеб-соль, спокойной ночи, Мефодий! — Николай поклонился и пошел за женщиной на второй этаж.
Комната была опять же большая и чистая, а тахта широкая.
— Спасибо, Николай, спи, ежели сумеешь, — сказала Катерина и тихо вышла.
Только тогда Николай заметил, что в комнате не один. У окна стояла девица, рисовала пальцем на запотевшем стекле.
— Привет! — Николай несколько растерялся. И хотя женщин в его жизни было немало, но всякий раз, имея с ними дело, он был пьян, и ни одна ему не запомнилась. — Ты чего здесь делаешь?
Девица повернулась спиной к окну, и Николай смог ее рассмотреть. Была она статная, грудастая, с лицом чистым, ненамазанным.
— Ты, Николай, чувствую, и нецелованный, — сказала она, лениво растягивая слова.
Он почесал в затылке, усмехнулся и смело ответил:
— Пожалуй, и так. Тебя как зовут?
— Хитрым именем Настя, — ответила девушка. — В койку пустишь?
— Места хватит, ложись. — Он быстро разделся и нырнул в постель, стесняясь своих грязных ног.
Настя собралась было рубашку снять, но глянула на Николая, погасила свет и легла рядом.
* * *
Проснулся Николай оттого, что кто-то водил пальцем по его лицу. Он поймал руку, открыл глаза, увидел темный разлет бровей, серьезные глаза, открыл было рот, но Настя прикрыла его ладошкой, сказала:
— Подымайся, хозяин не любит, когда долго спят, а уже седьмой час.
Николай выскочил из постели, мгновенно оделся — и Суворовское, и зона приучили его не медлить, — прыгнув через пролет, потом другой, оказался в горнице.
Екатерина раскладывала по тарелкам вчерашнюю картошку и свеженарезанную селедку. Четверть самогона на столе сменили фырчавший самовар и плошка с медом.
— С добрым утром, приятного аппетита, — сказал Николай, сел напротив Мефодия.
Тот зыркнул из-под насупленных бровей.
— Долго спишь, — упрекнул он.
— Так если бы Настя не разбудила, я бы еще часа четыре придавил, — признался Николай.
— Ты всегда правду говоришь? — спросил Мефодий.
— Если другому человеку не во вред, так говорю, — сказал Николай.
Мефодий был явно недоволен. Екатерина за его спиной перекрестилась, вздохнула.
— Так что мне с тобой делать прикажешь? — Мефодий толкнул Николаю чашку чая, расплескал половину. — Катерина, ты праведников в доме видела?
— Переночевал — пусть идет, — глухо ответила женщина.
— Дура баба. Куда идет? Ему дорога только обратно в зону. — Мефодий потер небритые щеки, поморщился. — Почему небритого к столу пустила? А малый босой, неумытый. У нас хата или барак? Ты хозяйка или подавальщица?
— Официантка, — подсказал Николай.
— Тебя спрашивали? — Мефодий сверкнул глазами.
Николай молча поднялся, сел на скамью, обулся, снял с крючка свою куртку, сказал:
— Спасибо за ночлег, пистолет следует отдать, у меня другого нет.
Мефодий облокотился на стол, подпер ладонью голову, посмотрел задумчиво, вздохнул и жалостливо произнес:
— Ну, спрашивается, мне такое нужно?
— Тебе нужно. Коню не в масть, пусть уходит, — решительно заявила Катерина. — Он еще молодой, у него вся жизнь впереди.
— Кончай базар! — Мефодий шарахнул кулаком по столу. — Баба, молчи! А ты, сявка, исповедуйся!
— Меня Николаем зовут, я к тебе в гости не напрашивался. Отдай пушку, я пошел.
“ТТ” брякнулся на стол, одновременно в здоровом кулаке Мефодия образовался “наган”.
— Ты пацанов пугай, авторитет, — спокойно сказал Николай, забирая свой “ТТ” и поворачиваясь к хозяину спиной. — Деньги за харчи и самогон, как обустроюсь, занесу.
Ударил выстрел, пуля впилась в дверной косяк. Николай обернулся, сунул пистолет в карман, презрительно бросил:
— Ты, Сапсан, еще и стрелять не умеешь.
Мефодий швырнул “наган” в спину упрямого парня, попал в плечо. Катерина, от которой трудно было ожидать такой прыти, кинулась к Николаю, крепко обняла его, усадила на стул.
— Поешь, дурень, и не выкаблучивайся в доме, тут разных видали, не удивишь.
Не зная почему, Николай взял вилку, размял картошку, подцепил кусок сельди, аккуратно обобрал кости, съел с аппетитом, запил чаем.
— Биография у меня нехитрая. Из дома ушел после восьмого, устроили меня в Суворовское, там кантовался, экзаменов не сдавал, но аттестат мне почему-то выдали. Неродной отец у меня большой “бугор”. Армию отслужил нормально, всего два раза в карцере побывал. Забыл, год с малолетками сидел, между училищем и армией. Судимость с меня сняли, потому и в армию взяли. После армии в институт пошел, на жратву подворовывал по мелочи, участковый знал, но не трогал, воспитывал меня. Институт бросил. Так год за годом и шел. Потом кореша дамочку в парке грабанули, а я женщин обижать не могу — стоял в стороне. Подъехала “канарейка”, кореша брызнули, я дамочке сумку подал, меня в железо — и в околоток, и два года за соучастие. Полтора отсидел, по амнистии вышел.
— В зоне кем был? — спросил Мефодий.
— Мужиком, но у параши не спал, — ответил Николай. — Два года кантуюсь, не хочу в Москву ехать, матушке кланяться, а жилья нет, паспорта, прописки не дают.
— Не ври, пошел бы на завод, дали бы паспорт, прописали бы в общежитии, — сказал Мефодий.
— На завод не хочу — корячиться за копейки подсобником. Не по мне.
— Откуда пистолет? — спросил Мефодий.
— Неделю назад в другом городе меня какие-то пацаны в парке прихватили, я только в палатке бутылку водки взял...
— Украл!
— Я сказал “взял”. Кража — это тайное хищение, а я зашел в палатку и на глазах у хозяина Абрека взял бутылку, два “Сникерса” и ушел. Тут эта шушера и подкатила, один пистолетиком в рыло тыкал. Честно сказать, я думал, что газовый. Ну, я руку ему подвернул, пистолет забрал, другому в лоб ногой двинул, они и разбежались. Так и живу. Баба одна меня своим дружкам в компанию прочила. Посидел я с ними вечером, послушал их разговор — тоска. Водка, телки, тачки. Я понимаю, что не о театрах же им говорить, но ведь деньги тоже с умом надо взять. А так, как говорится, одна извилина, и та тухлая. }i трезвыми не бывают, и в компании у них кто громче говорит, тот главный, словно менты и агентуры не имеют. Словом, Мефодий, не годится мне такое, два дня пьянки — и верная тюрьма. Честно скажу, некоторым зона в кайф, а мне так поперек. Я нынче на дело пойду, но только на свое и со своими, никак иначе. Я не фраер, Мефодий. Мне много не надо. Извини, если обижу, меня воры в законе тоже не устраивают. Я не против картошки с селедкой, только не каждый же день. И костюм хочу нормальный иметь, и машину неворованную, и собственный дом, и девчонку свою, а не общую — я человек чистоплотный. Если кому платить требуется, я не возражаю, но по совести.
Чем дальше говорил Николай, тем с большим интересом смотрел на него Мефодий, в конце даже улыбаться начал, так, смеясь, и спросил:
— А ты случаем не коммуняка?
— Я, как и они, случаем вор. Только они чужими руками воруют, а я хочу своими, — ответил Николай.
