Зеркала. Куда бы Дженни ни посмотрела, всюду она видела несколько своих отражений, отражений Стефана и мертвой девушки, зыблющихся в мерцающем свете свечей. Он любит наблюдать себя за работой, подумала она. Возможно, это для него единственный способ почувствовать, что он реально существует?
— Где видеокамера? — спросила она.
— У Люка Селкирка…
— Да нет, я не о полицейской камере. Где видеокамера Пэйна?
— Мы не нашли видеокамеры. А почему вы думаете, что она должна быть?
— Посмотрите вокруг, Стефан. Эту обстановку создал человек, которому нравится видеть себя в действии. Уверена, что он записывал свои игрища, а вы?
— Пожалуй.
— Для таких выродков в порядке вещей снимать убийство, совершенное во время секса. Видеозапись для них — что-то вроде зарубки на память или любовного трофея. Она же используется как учебное пособие, помогая изучить полученный опыт, перед тем как приобрести следующий.
— Мы еще многое узнаем, когда криминалисты завершат работу в доме.
Дженни подошла к фосфоресцирующей ленте, обозначающей путь в комнатушку, где обнаружили присыпанные землей тела. Их криминалисты пока не трогали. В свете фонаря Стефана ее взгляд наткнулся на торчащие из-под тонкого слоя земли пальцы ног. А что это вон там?.. Тоже палец? Нет, скорее нос или коленная чашечка. Созданный убийцей паноптикум. Припрятанные трофеи. Его сад.
Стефан, стоявший позади нее, переступил с ноги на ногу, и тут она поняла, что все еще держит его руку, в которую вцепилась на пороге подвала, причем вцепилась так крепко, что наверняка повредила кожу ногтями. Они вернулись в освещенное свечами помещение. Склонившись над Кимберли, Дженни осмотрела ее тело: раны и мелкие порезы, синяки и царапины — и вдруг поняла, что больше не в силах сдерживаться, по ее щекам текли молчаливые слезы. Она вытерла глаза тыльной стороной ладони, надеясь, что Стефан этого не заметит, а если и заметит, то, будучи джентльменом, вида не подаст.
Надо немедленно уйти отсюда, в смятении думала Дженни. Не потому, что ее пугал вид Кимберли Майерс, лежащей на матраце, или тяжелая смесь запахов ладана и крови, или отражения в зеркалах, дрожащие в свете свечей. Да, весь этот ужас вызывал у нее невыносимую клаустрофобию и тошноту, но хуже было другое: она почувствовала, что ей невыносимо находиться рядом со Стефаном или любым другим мужчиной, коль скоро мужчина способен так надругаться над женщиной.
Стараясь унять дрожь, она коснулась руки Стефана.
— Ну, я здесь уже вдоволь насмотрелась, — сказала она. — Пойдемте. Нужно осмотреть остальные помещения.
Стефан кивнул и повернулся в сторону лестницы. Дженни готова была голову прозакладывать, что он отлично понимает ее эмоции. Черт побери, негодовала она в душе, как не вовремя у меня проявилось шестое чувство — так, кажется, называют интуицию?! Тут и с привычными пятью-то дай бог справиться…
Осторожно ступая по истертым ступеням, она вслед за Стефаном прошла мимо омерзительного постера.
— Энни, что на тебе сейчас? — спросил Бэнкс, желая узнать, какие новые проблемы и задания повесил на нее старший инспектор Чамберс.
— На мне сейчас синяя юбка миди, красные туфли и белая шелковая блузка. Хочешь знать, какое на мне нижнее белье? — лукаво ответила Энни.
— Не соблазняй меня. Как я понимаю, ты одна в офисе?
— Да, в благословенном одиночестве.
— Послушай, Энни, я должен тебе кое-что сказать. Вернее, кое о чем тебя предупредить.
Бэнкс сидел в машине возле дома Пэйнов и говорил по мобильному телефону. Труповозка уже увезла тела. Потрясенные родители Кимберли опознали дочь. Криминалисты извлекли еще два присыпанных землей тела, находящихся в такой стадии разложения, что опознать их не представлялось возможным. Для идентификации требовались слепки зубов и сравнение образцов ДНК убитых с ДНК предполагаемых родителей. На это нужно немало времени. Другая группа экспертов тщательно обследовала дом, уложила в коробки бумаги, счета, чеки, расписки, фотографии, письма — в общем, все, что попадалось под руку.
Бэнкс, закончив объяснять Энни ситуацию, напряженно вслушивался в молчащую трубку. Он постарается убедить Энни, что это дело пойдет на пользу ее карьере и как раз для нее подходит. Вряд ли она поверит его лепету, но попытка не пытка. Прижав трубку щекой, он отсчитывал биения своего сердца: один, два, три, четыре. Затем грянул взрыв.
— Он в своем уме, твой Хартнелл?! Или это садистская шутка?
— Нет, это не шутка.
— Ты должен был одним махом пресечь его выдумки… Признайся, Алан, ты решил надо мной подшутить?
— Это не шутка, Энни. Я серьезно. И если ты хоть одну минуту подумаешь над тем, что я только что рассказал тебе, ты поймешь, что идея вовсе не дурна.
— Даже если я буду думать об этом всю оставшуюся жизнь, эта идея не покажется мне привлекательной! С ума он сошел, что ли?.. Ты сам-то понимаешь, что у меня нет ни единой возможности выйти из этой ситуации, сохранив при этом лицо? Если я выступлю в этом деле против Тейлор, то каждый коп и каждый обыватель смертельно возненавидят меня. А в противном случае невероятный шум поднимет пресса.
— Ну уж нет, тут ты неправа. Ты хоть представляешь себе, что за чудовище этот Теренс Пэйн? Да газетчики захлебнутся от радости, что восторжествовало если не правосудие, то справедливость.
— Возможно, некоторые журналисты именно так и прореагируют, но не из тех газет, которые я читаю. Или ты, если уж на то пошло.
— Энни, не нужно усматривать в этом деле какую-то ловушку. Ты же не судья, не жюри присяжных и не палач. Ты просто скромный следователь, задача которого состоит в том, чтобы представить факты в надлежащем виде. Ну как это может повредить тебе?
— Скажи, Алан, ты сам предложил Хартнеллу передать это дело мне? Сообщил ему мое имя, сказал, что я наиболее подходящая кандидатура… Неужели это дело твоих рук? Поверить не могу! А я-то думала, что нравлюсь тебе.
— Конечно, нравишься. Но я не делал ничего, в чем ты меня подозреваешь. Это идея самого Хартнелла. И ты, и я отлично знаем, что произойдет, когда это дело попадет в руки старшего инспектора Чамберса.
— Да… по крайней мере в этом вопросе наше мнение едино. Ты знаешь, этот жирный недоносок всю неделю буквально места себе не находил, поскольку ему не подворачивалось никакого по-настоящему грязного дела, чтобы немедленно поручить его мне. Ради бога, Алан, сделай то, о чем я тебя попрошу.
— И что же?
— Предложи передать это дело в Ланкашир или Дербишир. Куда угодно!
— Я пытался, но Хартнелл уже принял решение. Он знаком с заместителем главного констебля Маклафлином и рассчитывает на то, что я смогу держать расследование под наблюдением.
— Вот это надо особенно тщательно обдумать.
— Энни, оставь ты свой сарказм! Ты можешь сделать доброе дело. И в своих интересах, и в общественных.
— Не стоит обращаться к лучшей части моей натуры. У меня таковой не имеется.
— Ну почему ты так противишься?
— Да потому, что это дерьмовая работа и тебе это известно. Прекрати меня улещивать и признай это честно.
Бэнкс вздохнул:
— Я всего лишь принес тебе известие. Не убивай посланника.
— Посланник с такой вестью иного и недостоин. Так значит, выбора у меня нет?
— Выбор есть всегда.
— Да, один правильный, другой неправильный. Не волнуйся, я не собираюсь поднимать шум. Но тебе следует получше обдумать последствия.
— Верь мне. Я говорю правду.
— И утром ты меня обязательно поблагодаришь. Понимаю.
— Да, кстати об утре. Я возвращаюсь вечером в Грэтли. Приеду поздно, но, может быть, ты заедешь или мне по пути заглянуть к тебе?
— Для чего? Пообниматься на скорую руку?
— Почему же на скорую? В последнее время я сплю так мало, что в нашем распоряжении будет вся ночь.
— Не получится. Мне-то необходимо спать — чтобы хорошо выглядеть. Не забывай, я должна просыпаться на рассвете, свеженькая, как булочка, и мчаться в Лидс. Ну все, пока.
Бэнкс зачем-то подержал возле уха молчащую трубку. Господи, подумал он, ну и здорово же ты, Алан, разрулил это дело! Умеешь приобретать друзей и оказывать влияние на людей — Дейл Карнеги отдыхает.
Саманта Джейн Фостер, восемнадцати лет, рост пять футов и пять дюймов, вес семь и три десятых стоуна,[8] училась на первом курсе факультета английского языка и литературы Брэдфордского университета. Родители ее жили в графстве Брэдфордшир, в городе Лейтон-Баззард; Джулиан Фостер работал бухгалтером, а Тереза Фостер — врачом. У Саманты имелись старший брат, Алистер, в настоящее время не работающий, и младшая сестра Хлоя, еще школьница.
Вечером 26 февраля Саманта, побывав на поэтических чтениях, устроенных в пабе вблизи университетского кампуса, около 11 часов 15 минут отправилась одна в свою квартиру-студию. Она жила неподалеку от Грейт-Хортон-роуд. По выходным она подрабатывала в книжном магазине «Уотерстоун», но в этот раз не явилась, и одна из ее товарок, Пенелопа Холл, почувствовала что-то неладное. Саманта девушка очень обязательная, позднее объясняла Пенелопа в полиции, если она не могла выйти на работу по болезни, то всегда предупреждала об этом по телефону. А тут никаких звонков. Пенелопа встревожилась и во время обеденного перерыва сама позвонила Саманте домой. Трубку никто не взял. Решив, что Саманта заболела, Пенелопа сумела уговорить коменданта открыть дверь ее квартиры-студии. Ее встретила пустота.
