– Под каким предлогом девочку взяли из дома?
– Отец соскучился, больница рядом, попросил подвезти дочку.
– Простенько.
– Все простенько, но с большим вкусом, – усмехнулся Крячко и сильно толкнул Гурова к стене дома.
По переулку на бешеной скорости пронесся “форд”, не наехав колесом на тротуар, скрылся за углом.
Оперативники взглянули друг на друга и рассмеялись.
– Если за нами сейчас наблюдают, что не исключено, то представляешь, как смеются? – вздохнул Крячко.
– Не стану напоминать известную пословицу, цитирую сыщика Гурова: “Еще не вечер”.
– Классика. Ты отлично понимаешь, разработчик всей операции из наших. Он все знает, в ловушку ты его не заманишь. И девочку он не отдаст.
– Еще не вечер, – упрямо повторил Гуров.
– Хорошо! Согласен! – вспылил Крячко. – Ты гений! Но ты лишь человек! А человек не может победить машину!
– Станислав, мне столько раз это говорили... Когда убьют, тогда и победят, и ни секундой раньше.
– Извини, но на хрен нам все это нужно?
– Отвечу вопросом на вопрос. – Гуров провел ладонями по лицу, зевнул. – А на хрен мы с тобой вообще живем? Такая организация, огромные деньги – значит, наркотики. Я об этом давно думаю. Когда Борис мне сказал, что рэкетиры “наехали” на него лишь раз, а вечером позвонили, извинились, сказали, мол, ошиблись адресом, я сразу подумал: значит, его охраняют люди более серьезные. А кто у нас самый богатый, серьезный и организованный? Наркобизнес. Значит, мы с тобой служим в одном из отделений наркобизнеса.
– Спасибо, босс! Но тогда нам мало платят.
– Верно, я скажу Борису, – усмехнулся Гуров. – Пошли, тебе полагается чашка кофе, а мне, как признанному алкашу, капель несколько. Признаюсь, Станислав, у меня есть идея...
– А у меня жена и сын, – сердито ответил Крячко.
* * *
Когда они проходили мимо приемной Юдина, секретарша громко сказала:
– Лев Иванович, шеф просил зайти.
– Спасибо, красавица, а где наш больной?
– В вашем кабинете.
– Прекрасно, – Гуров взглянул на Крячко. – Вари кофе, я сейчас. – Он сел рядом со столом Елены Добродеевой, которая была больше чем красавица, мило улыбнувшись, взял ее блокнот, достал авторучку, начал писать, оправдываясь: – Простите за ради бога, но памяти никакой, а уж при виде вас вообще теряю голову.
Он не дописал страницу, перевернул, начал строчить на новой, затем вырвал из блокнота два исписанных и несколько чистых листков, положил блокнот на место, листки в карман.
– Странный вы человек, Лев Иванович, – секретарша смотрела серьезно. Ее полные перламутровые губы приоткрылись, обнажая зубы, какие можно видеть лишь в кино и на рекламных роликах. – Вы здесь не первым день и по профессии сыщик. Вы заметили, что я – женщина?
– Обязательно! – радостно ответил Гуров. – Признаюсь, я и предложение Бориса Андреевича принял в основном, чтобы видеть вас ежедневно.
– Считаете меня дурой?
– Лишь женщиной, которая хочет слышать то, что она хочет слышать.
– Если мне удастся вас увлечь, я выну из вас душу!
– Верю на сто процентов, – Гуров поднялся.
– Пригласите меня на ужин.
– Женщине нужно отдавать все либо не предлагать ничего, – очень серьезно ответил Гуров. – Когда я буду принадлежать себе, то лягу у ваших ног.
– Дайте слово.
– Честное слово. – Гуров посмотрел женщине в глаза, постучал в дверь шефа и вошел.
– Где ты пропадаешь? – недовольно пробурчал Юдин, увидел, как Гуров приложил ладонь к губам, и замолчал.
– Обсуждали со Станиславом наше положение, признали его незавидным. – Гуров положил перед Юдиным один из исписанных листков, пока шеф читал, сыщик продолжал: – Не томите.
Байков признался?
– Черта с два! – рявкнул Юдин. – Якобы он ничего не знает, ни с кем не связан, кто и с какой целью похитил его дочь, понятия не имеет! А то немногое, о чем он догадывается, не скажет, так как дочка ему дороже всех коммерческих сделок в мире.
– Кретин! – Гуров забрал свой листочек у Юдина, прикурил, листочек сжег. – Баба с возу – кобыле легче. Если бы он признался, я был бы обязан его защищать. От кого и как защищать, я не знаю. Он молчит, никто в его молчание не поверит, и его убьют. А мне не грустно. Я обменяю его на девочку, верну ее бабушке, а за жизнь предателя и лгуна я не в ответе.
– Мне его уволить? – спросил Юдин.
– Хозяин – барин. Верить ему нельзя – это точно. Если надо закончить какую-то срочную работу, пусть заканчивает, хотя лично я думаю, что он не жилец.
Гуров наклонился над столом и написал: “Рассказал?” Юдин в ответ кивнул.
– Ладно, Борис, пойду, скажу этому придурку пару ласковых слов и буду ждать звонка и договариваться об обмене.
Гуров вышел, кивнул секретарше, словно посторонний, зашагал в свой кабинет. Крячко и Байков пили кофе. Гуров протянул юристу записку, которую написал в приемной, и зло заговорил:
– Значит, не знаешь, не ведаешь, не понимаешь? – он достал коньяк, хлебнул из горлышка. – Я двадцать с лишним лет слышу такие глупости. Кто их говорит? Битые-перебитые преступники, которые утверждают, что чистосердечное признание облегчает душу и удлиняет срок. Я тебя судить не вправе, собирался защищать, теперь не буду. Кто тебе поверит? Я не поверю, что ты ничего не знаешь. На той стороне никто не поверит, что матерый волк Гуров не сумел расколоть такого сопливого фрайера. А если сейчас не расколол, то обязательно расколет, получив девочку. Григорий, ты в любом случае не жилец, так отомсти за себя, подбрось хоть ниточку, чтобы я мог уцепиться.
Гуров говорил так зло и убедительно, что у Байкова начали дрожать руки. Он со страхом смотрел на Гурова, в записку, перечитывал, шевеля губами, словно малограмотный, снова смотрел в отчужденное лицо сыщика, наконец собрался с силами и прошептал:
– Выручите Дашу, я ничего не знаю.
– Что ты бормочешь? Дочку отдайте, а ты не в курсе дел. Прекрасно. Вот господа хорошие позвонят, ты сам с ними и договаривайся. Я был старшим опером-важняком, тогда меня такие дела касались. Сегодня я начальник службы безопасности фирмы “Стоик”.
– У сотрудника фирмы похитили ребенка! – завизжал Байков.
– Станислав, у тебя валерьянка имеется?
– Валидол, – Крячко полез в карман.
– Дай ему, а то помрет, нам контрагенты не поверят и девчонку не отдадут. Она им и не нужна, не отдадут для перестраховки, начнут меня шантажировать. Мол, ты, волчара, фрайера расколол и убрал за ненадобностью, теперь в нас вцепишься. Чтобы ты особо не дергался, мы невинное дитя у себя подержим. Как излагаю, понятно?
Крячко дал Байкову таблетку, взглянул на друга с неприязнью, осуждающе покачал головой.
– Прекрати, ты видишь, человек... – Крячко закашлялся. – Действительно добьешь, и карты лягут, как предсказываешь.
– Ты еще слюни распустил, – голос Гурова слегка помягчал. – Пошли вы все... чистоплюи! Я лучше выпью, – он начал звенеть посудой, но пить не стал, опустился в кресло, вытянул ноги, закрыл глаза. Лицо сыщика блестело от пота, под глазами залегла чернь.
* * *
Юрий Петрович Еланчук прослужил свыше двадцати лет в КГБ. Трудился и за рубежом, и на родных землях, во время реорганизаций его передвигали с места на место, пока не уволили на пенсию. Он был среднего роста, тонок в кости, имел изящные черты лица, карие, почти черные глаза, опушенные длинными ресницами. Разговаривал он всегда тихо, не курил, не пил, изъяснялся только на чистом русском языке, к тому же был незаурядно умен, всегда имел собственную точку зрения, которую никому не навязывал, но и не скрывал, и приходится лишь удивляться, каким образом такому человеку удалось продержаться на службе столь долго в структуре жесткой, где ценятся качества, диаметрально противоположные тем, коими обладал Юрий Петрович. Его можно было принять за артиста, художника, преподавателя изящных искусств в конце концов, только не за кэгэбэшника. Подчеркивая свои природные данные, Еланчук и одевался соответственно, хотя и со вкусом, но достаточно экстравагантно: замшевые, вельветовые, бархатные пиджаки, вместо галстука повязывал платки, носил узкие франтоватые усики, стригся у своего мастера, таким образом, был всегда элегантен, ухожен, благоухал дорогим одеколоном, ко всему прочему делал маникюр. Можно такого держать в учреждении, основанном “железным” Феликсом? Пусть умница, блестящий агентурист, на трех языках говорит в совершенстве, что с того? Не свой он, за версту видно. Терпели, сколько могли, чуткие кадровики раз пять выставляли его за штат, но всегда находился сумасброд-генерал, который начинал бубнить про талант, индивидуализм, честность и прочую ерунду.
Два года назад такого генерала на месте не оказалось, и полковник Еланчук очутился за тяжелыми дверями без удостоверения и с выходным пособием в кармане. Из-за своей скитальческой жизни он и женился поздно, и к моменту увольнения его очаровательным дочкам-двойняшкам исполнилось лишь по восемь лет. Жена Еланчука преподавала английский язык в школе, зарплата – без слез не взглянешь. Пенсия, которую ему назначили, вначале казалась солидной, но худела с такой быстротой, что через полгода превратилась в дистрофика. В связи с особенностями своей натуры Еланчук влиятельных друзей или приятелей в коммерческих сферах не имел, бывшие коллеги, ныне перекрасившиеся и преуспевающие, его не любили, в общем помощи человеку ждать было неоткуда. Вскоре вопрос, как поддерживать жизнь семьи на привычном уровне, встал достаточно остро. Тут и состоялась “случайная” встреча отставного полковника с человеком неизвестной национальности, который встретил его у дома, назвался Старом, предложил поужинать и обсудить некоторые вопросы, которые, возможно, покажутся господину Еланчуку интересными. Тот согласился, чтобы не казаться совсем диким, выпил рюмку сухого вина, поддерживая беседу о политической и экономической неразберихе, выяснил, что Отар знает о нем, бывшем полковнике СБ, довольно много, и с любопытством ждал развязки. “Что вербуют, понятно, – рассуждал он, – но не свои и не зарубежные службы, так как подготовка велась столь поспешно и топорно, как ни одна спецслужба работать не станет”.