В моем восприятии пока не рассветет – все еще будет продолжаться сегодня, сколько бы часов ни минуло с полуночи. Итак, сегодня все еще был понедельник, девятое сентября. Натали выехала из квартиры в девять утра, но в календаре не было никаких пометок, указывающих на предстоящий отъезд. Это тем более казалось странным, так как в календаре, рассчитанном на месяц, она записывала ручкой или карандашом все свои планы о встречах и делах. Я внимательно разглядывал пометки на каждой строчке, сделанные, как я заключил, ее почерком:
3 сентября: парикмахерская, 15 час.
5 сентября: банк, 11 час.
7 сентября: д-р Гирш, 13.15.
8 сентября: позвонить маме.
Ночь восьмого сентября была как раз той самой, когда кто-то взломал двери пяти похоронных контор и похитил труп Энтони Гибсона. А сегодня было девятое сентября, и строчка напротив была не заполнена. Но далее стояло:
10 сентября: Сузанна, 14 час.
Месса, 12 – полночь.
Эти последние записи также казались странными. Или, чтобы выразиться точнее, казалось странным, что я нашел их в мусорном ведре. Если Натали предполагала выполнить все намеченные дела, то зачем выбросила календарь, напоминавший ей о них? Но, с другой стороны, если она не собиралась встречаться с Сузанной завтра в два часа или пойти в церковь в полночь, зачем она вписала эти два дела в календарь вообще? Я автоматически заключил, что Натали уезжает из города – иначе почему она оставила мебель (какую имела), распорядившись продать ее? Но если она заранее планировала отъезд, стала бы она назначать дела в городе на завтра? Или отъезд был внезапным решением? Или же она нашла меблированную квартиру в двух кварталах отсюда и перевезла туда личные вещи, оставив рухлядь? Я не знал.
Я положил коричневый бумажный мешок в пластмассовое ведро, подмел мусор, высыпавшийся на линолеум, выключил свет и тихо вышел из квартиры.
Дурски не обманул меня, в непосредственной близости от дома Натали было два гаража. В первом – дежурный впервые слышал про синий микроавтобус «Бьюик», принадлежащий Натали Флетчер. Я отправился ко второму гаражу.
В пустынные ночные часы некоторые районы приобретают облик пострадавших от войны. Район, где находилась улица Оберлин-Кресент, когда-то считался элитным, с высокой квартплатой, но это было слишком давно. Даже сейчас он еще не пришел в полный упадок, однако был близок к этому, со всеми признаками грядущего разрушения. Сама по себе Оберлин-Кресент являлась одним из нескольких оазисов посреди общей картины запустения – брошенных зданий, помещений бывших магазинов, захламленных участков, усеянных обломками снесенных домов, маленьких неухоженных городских парков со сломанными скамьями, исписанными стенами и тротуарами, гаражами, бензоколонкой и ночной закусочной. По забытым участкам шныряли крысы и бездомные собаки. В бесхозных домах, без электричества и воды, поселялись отверженные. Тротуары были замусорены винными бутылками и рваными газетами. Всего в четырех кварталах протекала река, а с шоссе Харбор-Хайвей доносились автомобильные гудки и грохот грузовиков. На крыльце одного из этих зданий сидели трое подростков и курили. Было около двух ночи.
Они сразу решили, что я – полицейский. Один подросток встал, шагнул мне навстречу, глубоко затянулся, вынул изо рта тоненькую сигарету и спросил:
– Знаешь, что это?
– Нет, – сказал я. – Что же это такое?
– «Травка», – сказал он. – А ты полицейский?
Я не ответил. Он снова затянулся.
– Почему ты не арестуешь меня? – хихикая, спросил он. – Это «травка».
– Нам не разрешается арестовывать наркоманов после полуночи, – сказал я и пошел своей дорогой.
– Эй, офицер! – крикнул он вслед. – Проваливай подальше!
Второй гараж находился на углу улиц Диккенс и Холт. Дежурный сидел в небольшой освещенной конторке. Положив ноги на стол, он читал газету, из приемника звучал рок. Другой дежурный мыл из шланга машину. Я не хотел пугать человека в конторке, но радио было включено на полную мощность, и он, вероятно, не слышал, как я подошел.
– Извините, – сказал я, и он повернулся на своем потрепанном крутящемся стуле, скинув ноги со стола, округлив от страха глаза и выронив из рук газету.
– В кассе восемнадцать долларов, – тотчас заявил он. – Забирайте.
– Я полицейский офицер, – сказал я и показал значок.
– Ох, ну и напугали же вы меня.
Он был темнокожим, с узким лицом, тоненькими усиками и карими глазами. Он носил желтую ветровку поверх яркой спортивной рубашки, коричневые вельветовые брюки, высокие коричневые ботинки и белые носки. Он выключил радио и спросил:
– Что случилось?
– Меня интересует информация об одном автомобиле.
– Украденном?
– Нет.
– Тогда в чем дело?
– Я хочу знать, был ли он здесь в воскресенье ночью.
– Какой автомобиль?
– Синий «Бьюик», микроавтобус.
– Какого года?
– 1971 года. Принадлежит женщине по имени Натали Флетчер.
– Знаем-знаем. Клеопатра.
– Значит, вы ее знаете?
– Кто ж ее не знает? Психическая она.
– В воскресенье ночью ее машина стояла здесь?
– Каждую ночь стоит. Она у нас ее оставляет. То есть оставляла. На улице здесь машину бросать не рекомендуется. Снимут приемник, колеса и аккумулятор. Всю раскурочат.
– Вы сказали, что она оставляла ее у вас...
– Да. Она переехала. А в воскресенье вечером, когда она прикатила, у нее в машине было три саквояжа и чемодан. Приплатила мне, чтобы я приглядывал за добром.
– В котором часу это было?
– Сразу за полночь. Я заступаю в одиннадцать – и до восьми утра.
– Когда она пришла забрать машину?
– Около семи тридцати. Проверила, все ли на месте, и укатила.
– Она не сказала, куда отправилась?
– Нет. Просто сказала, что сваливает.
– Номер машины у вас не записан?
– Был записан на ярлычке с дубликатом ключей, – сказал он. – Я выбросил ярлычок, когда она забрала машину. Начинался он с 83L. Обычно номера я запоминаю по первым трем буквам или цифрам. Так я обозначаю их на доске – на тот случай, если кто-то попросит, чтобы машину отогнали или доставили. У нас здесь люди не любят отходить далеко от дома. Звонят мне по телефону, просят отогнать машину в гараж, я записываю первые три знака номера на черную доску, и Фрэнк – вот он, моет там машину – отгоняет машину в гараж или, наоборот, доставляет к дому. Иногда люди приезжают домой поздно, запирают машину и оставляют на улице у входа в дом, а потом звонят мне из квартиры. У нас есть дубликаты ключей. Так что Фрэнк бежит туда, садится в машину и отгоняет в гараж целую и невредимую. Есть чему удивляться, но пока еще в нашем поганом околотке живет довольно много народу. Как по-вашему, сколько машин обычно набирается у нас ночью?
– Сколько?
– Сто двадцать две. Это очень неплохо, согласны? То есть для этого поганого околотка. У нас стоят четыре «Кадиллака». Просто трудно поверить: целых четыре «Кадиллака»!
– А тот ярлычок – вы не могли выбросить его в эту мусорную корзину?
– Какой ярлычок?
– Ну, на котором вы записали номер машины.
– Ах да. Конечно же, бросил в корзину. Но, по-моему, ее вытряхивали уже.
– А не позволите ли мне проверить?
– Как проверить?
– Могу я заглянуть в мусорную корзину?
– Конечно, будьте любезны, – сказал он. – В одном я уверен, номер начинается с 83L.
– Ваша газета вам еще нужна?
– Я не дочитал ее.
– Я не хочу перепачкать вам пол.
– Поглядите в бочке на улице, – посоветовал он. – В ней найдете что-нибудь подходящее.
Я вышел из конторки и увидел широкую бочку у открытой двери в туалет. Из-под кучи промасленных тряпок я извлек бульварную газетку, принес ее обратно в конторку и расстелил на полу. Приемник снова работал, из динамика звучала музыка в стиле рок. Дежурный не мешал мне изучать мусор – он читал свою газету и слушал радио. Здешний мусор был не такой грязный, как у Натали. Но мне хватило. Добравшись до дна корзины, я вдруг почувствовал благодарность за грязь. До этого никаких признаков ярлычка не наблюдалось, и я уже готов был смириться с тем, что корзину вытряхивали в период между девятью утра и настоящим временем. Но, к счастью, на дне было липкое пятно – сладкое или масляное, – вот к нему-то и прилип крошечный белый ярлычок с бечевкой. Я тотчас вытащил его и осмотрел. Чернила слегка расплылись от соприкосновения с клейкой гадостью, однако надпись читалась ясно.
– Этот номер? – спросил я. – 83L-4710?
– Да. Это он, – ответил дежурный, не поднимая глаз от газеты.
– Номер не был загородным?
– Нет.
Я завернул мусор в бульварную газету, запихнул обратно в корзину, поблагодарил дежурного и пошел к телефону-автомату, висевшему на стене рядом с туалетом. Дверь в туалет была открыта, и вонь мочи давала себя знать, пока я набирал номер двенадцатого участка. Я рассчитал, что Горовиц сейчас должен находиться в участке и останется там до утра – ведь речь шла об убийстве. Дежурный сержант соединил меня с ним. У Горовица был очень усталый голос.
