— Когда он умер?
— Полиция Ниццы предоставила мне всю информацию. Прошло три года после свадьбы. Супруги устроились в «Оазисе». В лимузине с шофером ездили по казино Монте-Карло, Канна, Жюан-ле-Пена. Их появление производило сенсацию. Ее, роскошно одетую, усыпанную драгоценностями, трудно было не заметить. И всегда рядом с ней муж, маленький, тщедушный, с черной бородкой и моноклем. Его называли крысой. Играла она по-крупному, не стеснялась пофлиртовать, поговаривали даже о ее амурных приключениях. А граф, словно тень, с покорной улыбкой ждал до самого утра.
— Как он умер?
— Вам пришлют по почте донесение из Ниццы, поскольку по его смерти велось следствие. «Оазис» стоит на карнизе, а терраса, окруженная пальмами, как и большинство тамошних поместий, находится на скале высотой в сотню метров. И вот однажды утром труп графа обнаружили у подножия этой скалы.
— Он пил?
— Соблюдал режим. Домашний врач показал, что из-за некоторых лекарств у графа случались головокружения.
— Граф и графиня спали в одной комнате?
— Нет, каждый в своей. Накануне вечером они, как всегда, поехали в казино. Возвратились около трех утра, что для них было чрезвычайно рано. Графиня устала. Она прямо заявила полиции: у нее начались месячные, а она плохо их переносит. Графиня сразу легла. Супруг же, по словам шофера, спустился в библиотеку, застекленная дверь которой выходит на террасу. Дело обычное — граф страдал бессонницей, мало спал. Полагают, что ему захотелось подышать свежим воздухом и он сел на каменный поребрик, свое любимое место: отсюда хорошо видна бухта Ангелов, огни Ниццы, побережье. Когда его нашли, никаких следов насилия на теле не оказалось, не принесла результатов и экспертиза внутренних органов.
— Что стало с графиней?
— Ей пришлось побороться с внучатым племянником, объявившимся в Австрии, который возбудил иск, и графине потребовалось почти два года, чтобы выиграть процесс. Она продолжала жить в Ницце, в «Оазисе». Принимала многочисленных гостей. В доме всегда шло веселье, пили допоздна. Частенько гости оставались ночевать, и праздник возобновлялся с самого утра. По данным полиции, любовники, сменяя друг друга, прихватили и значительную часть ее денег. Я справлялся, не тогда ли она пристрастилась к наркотикам, но вразумительного ответа не получил. Мне сказали, что попытаются выяснить, но дело-то прошлое. Единственное досье, которое нашли, далеко не полно, и вряд ли удастся узнать больше. Пока ясно одно: она кутила и веселилась. Стоило ей загулять, как она всех тащила к себе. Понимаете? Там, кажется, немало чудаков вроде нее. Должно быть, она здорово проигралась в рулетку, упрямо ставя иногда по несколько часов подряд на одну и ту же цифру. Через четыре года после смерти мужа она продала «Оазис», и, поскольку случилось это в самый пик финансового кризиса, продала за бесценок. Сейчас там, по-моему, туберкулезный санаторий или дом отдыха. Во всяком случае, не жилой дом. Больше в Ницце ничего не знают. Продав поместье, графиня исчезла из поля зрения и с тех пор никогда не появлялась на побережье.
— Зайди-ка в отдел игорных домов, — посоветовал Мегрэ. — И неплохо бы потолковать с группой по борьбе с наркотиками — может, они в чем-то помогут.
— А как с Арлеттой? Мне подключаться к расследованию?
— Не сейчас. Позвони еще разок в Ниццу. Попроси список всех, кто жил в «Оазисе» до смерти графа, включая прислугу. Правда, прошло уже пятнадцать лет, но вдруг кто отыщется.
Падал снег. Крупные, но легкие, почти невесомые хлопья таяли, едва коснувшись стен или земли.
— Это все, шеф?
— Пока да. Оставь мне папку.
— Донесение писать?
— Не раньше чем все закончится. Ступай.
Утомленный жарой в кабинете, Мегрэ встал. Во рту по-прежнему было мерзко, мучила тупая боль в затылке. Он вспомнил, что в приемной его ждет какая-то женщина, и, чтобы немного размяться, решил пойти за ней сам, жалея, что нет времени заскочить в пивную «У дофины» выпить для бодрости кружечку.
В застекленной приемной с креслами необычного ярко-зеленого цвета ожидали несколько человек. В углу, на подставке, стоял зонтик. Осмотрев посетителей, Мегрэ заметил пожилую даму в черном, которая, вся прямая, сидела на стуле и поднялась, как только он вошел. Наверняка видела его фотографию в газетах.
Лоньон тоже оказался там: он даже не шелохнулся, лишь тяжело вздохнул, посмотрев на комиссара. Всегда в своем жанре — считает себя несчастным, неудачником, жертвой злой судьбы. Всю ночь, когда сотни тысяч парижан спали, он, под дождем, трудился, хотя расследованием занималась уголовная полиция и оно его не касалось. Но он, зная, что лавры достанутся другим, сделал немало и уже успел кое-что раскопать.
Добрых полчаса Лоньон ждал в обществе странного молодого человека. Длинноволосый, бледный, тонконосый, тот смотрел перед собой в одну точку и, казалось, вот-вот потеряет сознание.
На Лоньона, разумеется, никто не обращал внимания, заставляя его томиться от скуки. Никто не поинтересовался, кого он привел, что разузнал. Да и Мегрэ только буркнул:
— Минутку, Лоньон.
Он посторонился, пропуская даму, открыл дверь своего кабинета.
— Прошу садиться.
Мегрэ не сразу понял, что ошибся. По рассказам Розы, по респектабельному, чопорному виду посетительницы, по ее темной одежде и поджатым губам он решил, что это мать Арлетты, которая увидела в газетах фотографию дочери.
Первые слова дамы не вывели его из заблуждения.
— Я живу в Лизьё и приехала утренним поездом.
Лизьё недалеко от моря. Насколько комиссар помнил, там монастырь.
— Вчера вечером в газете я узнала фотографию.
Она напустила на себя огорченный вид, считая, что он соответствует обстоятельствам, на деле же вовсе не была опечалена. Напротив, в ее глазах блестели искорки триумфа.
— Разумеется, за четыре года малышка изменилась, особенно ее изменила прическа. Однако я нисколько не сомневаюсь, что это она. Надо бы поехать к невестке, но уже несколько лет мы с ней не разговариваем, а я не сделаю первый шаг. Понимаете?
— Понимаю, — серьезно ответил Мегрэ, попыхивая трубкой.
— Имя, конечно, другое. Но менять имя при такой жизни — это естественно. Меня крайне взволновало, что она назвалась Арлеттой и что у нее документы Жанны Леле. Представьте себе, я знала семью Леле.
Комиссар терпеливо слушал, посматривая на падающий снег.
— Чтобы убедиться, я показала фотографию трем весьма почтенным людям, которые хорошо знали Анну Мари, и все трое подтвердили: это она, дочь моего брата и невестки.
— Ваш брат еще жив?
— Умер, когда малышке было всего два года. Погиб при аварии на железной дороге. Возможно, вы помните — известная катастрофа в Руане. Я ему говорила…
— Ваша невестка живет в Лизьё?
— Она никогда оттуда не уезжала. Но, как я вам уже сказала, мы не встречаемся. Долго объяснять. Есть люди, не правда ли, с которыми нелегко поладить. Впрочем, оставим.
— Оставим, — согласился Мегрэ. Потом спросил:
— Кстати, как зовут вашего брата?
— Трошен. Гастон Трошен. У нас большая семья, наверно, самая большая в Лизьё, и одна из самых старинных. Вы знаете наши края?
— Нет. Был только проездом.
— Но, конечно, видели на площади статую генерала Трошена. Это наш прадед. А когда вы выезжаете на дорогу в Кан, справа, стоит замок с шиферной крышей. Наш семейный замок. Теперь он принадлежит другим людям. После войны четырнадцатого года его выкупил один из новоиспеченных богачей. Брат оказался в трудном положении.
— Простите за нескромный вопрос: чем он занимался?
— Работал инспектором в лесном ведомстве. Невестка, дочь торговца скобяными товарами, скопившего немного денег, унаследовала десяток домов и две фермы. Пока брат был жив, ее принимали везде благодаря ему. Но после его смерти все поняли, что она не на своем месте; так в огромном доме невестка осталась одна.
— Как вы думаете, она видела газету?
— Разумеется. Фотография была на первой странице, а местную газету получают все.
— Вас не удивляет, что она не дала нам о себе знать?
— Нисколько, господин комиссар. И никогда этого не сделает — слишком горда. Держу пари, даже перед телом она поклянется, что это не ее дочь. Вот уже четыре года — я-то знаю — она не имеет о ней никаких известий. Да и никто в Лизьё. Но терзается она не из-за дочери, а из-за того, что думают люди.
— Вам известно, при каких обстоятельствах девушка ушла из дому?
— А кто уживется с этой женщиной? Но есть и еще одна причина. Не представляю, от кого девочка унаследовала это, только не от брата, каждый скажет. В пятнадцать лет ее выставили из монастыря. И потом, выходя вечером на улицу, я не осмеливалась поднять глаз на темные закоулки, боясь увидеть ее там с каким-нибудь мужчиной. Даже с женатыми. Невестка закрывала дочь на замок, думая, что поступает правильно, но метод-то не из лучших — девчонка еще больше бесилась. Рассказывают, однажды она вылезла в окно босиком и в таком виде разгуливала по улицам.
