Ознакомительная версия.
— Вы полагаете, я должен это сделать.
— Это было бы хорошо. Все, что произошло… Это очень печально… Но жизнь продолжается. И схватка продолжается.
— Вы имеете в виду… оставшихся троих?
— И их тоже.
— Если это вам поможет… Я готов. Извинюсь.
— Я пришел сюда не за помощью, — жестковато сказал Пафнутьев. Последнее время стал ловить себя на этом — он говорил людям достаточно жесткие слова, не испытывая в этом большой надобности. Если раньше он легко пренебрегал словами обидными, снисходительными, насмешливыми, то теперь не желал делать вид, что прост и непритязателен, что готов все выслушать и все проглотить. В ответе Сергея Николаевича был укол, и он не стал делать вид, что не заметил его.
— Простите, — несколько растерялся хозяин. — Мне показалось, что это вам нужно для дела…
— Нет. Все, что мне требуется для дела, я нахожу в другом месте. Я позволил себе дать вам совет. Как вы поступите… Решайте.
— Я действительно не знал, что Андрей… Что он так вел себя. Он пытался поговорить со мной еще тогда, но я не нашел в себе сил. Во всем винил его.
— Значит, и вам надо снять камень с души, — мягко сказал Пафнутьев, как бы извиняясь за слишком уж суровые слова, которые вырвались у него. — Всего доброго, Сергей Николаевич. Рад был вас повидать. Надеюсь, еще увидимся.
— Да, конечно, — нескладно поднялся со стула хозяин. — Это надо помнить… Живые тоже нуждаются и в поддержке, и в признательности.
— Вот именно, — улыбнулся Пафнутьев.
На улице его встретил дождь. Мелкий и плотный, он мягко шуршал в желтой листве деревьев, обещая скорые холода. Пафнутьев постоял под навесом подъезда, поднял воротник плаща и побежал к поджидавшей машине. Пока он разговаривал с Сергеем Николаевичем, ее крыша успела покрыться большими красноватыми листьями клена.
* * *
Общение с китайцем Чаном научило Андрея многому, в том числе — чувствовать себя спокойно и уверенно не только на улице или в ночной электричке, но и в самых неожиданных житейских положениях. Назревающий скандал, затухающая драка, оскорбления, которые выкрикивают прямо в лицо, стараясь задеть больнее, — везде он оставался невозмутимым, или, говоря точнее, у него хватало сил сохранять невозмутимость.
— Человек может тебя обидеть только в том случае, если ты сам обидишься на него, — говорил Чан. — Человек слаб и злобен, и не все его слова надо слышать.
— Что же, молчать? — спрашивал Андрей.
— Да. Молчать.
— Но он меня оскорбляет!
— Если ты идешь мимо забора, а там беснуется и лает на тебя собака, ты что же — остановишься, станешь на четвереньки и начнешь отвечать ей лаем? — улыбнулся китаец. — А завтра козел тебя боднет, а послезавтра ворона уронит на тебя свой помет…
— Но это же животное, птица!
— А ты можешь сказать, где кончается животное и начинается человек? Где кончается человек и начинается птица? Я этого сказать не берусь. Но знаю твердо: пока молчу, я человек.
И Андрею ничего не оставалось, как согласиться.
Вернувшись в свой город, он заметил за собой одну особенность — стал иначе относиться ко времени. Раньше он не мог стоять в очереди, не мог заставить себя потерять даже несколько минут на ожидание, пока кассирша выбьет чеки трем-четырем покупателям. Его терзала и мучила сама необходимость вынужденного бездействия, казалось, уходит впустую лучшее его время, уходит жизнь, уплывают надежды чего-то достичь, что-то совершить. Жизнь представлялась бесконечным и безостановочным стремлением к чему-то, и он готов был прилагать все усилия, чтобы его движение не останавливалось ни на миг, потому что в самом движении уже был и смысл, и цель. Он стремился к Свете, мчался к ней на мотоцикле, потом торопился домой, в ремонтную мастерскую, на заправочную станцию, а обнаружив, что уже глубокая ночь, на бешеной скорости по безлюдным улицам, темным пригородам добирался домой, обессиленный падал в кровать и вскакивал утром снова готовый к скорости, километрам, встречам…
Теперь многое изменилось. Он почувствовал смысл и даже наслаждение от собственной неторопливости и смиренности. Андрей ждал Пафнутьева в коридоре прокуратуры уже третий час и в какой-то момент поймал себя на ощущении, что ему нравится само ожидание. Он сидел неподвижно, забившись в полутемный угол на повороте коридора, не проявляя ни малейших признаков нетерпеливости, раздраженности. Неподвластное время текло, словно огибая, омывая его, дыхание было ровным, сердце билось спокойно и размеренно.
Несколько раз к нему обращалась секретарша, пробегая мимо по коридору, сама, казалось, изнуренная его ожиданием. День был неприемным, в коридоре, кроме Андрея, никого не было, а одинокое ожидание, видимо, казалось ей особенно гнетущим.
— Все нормально, девушка… Все хорошо. Я подожду. Мне некуда теперь спешить.
— И некого больше любить? — рассмеялась на ходу секретарша.
— Да, — кивнул Андрей без улыбки. — Некого.
— Не верю!
— Что делать. — Андрей чуть шевельнул ладонями в незаконченном жесте. И голос его был так спокоен и искренен, что смешливая секретарша не осмелилась продолжать шутливый разговор, почувствовав, что затронула что-то важное.
— Если я что-то не так брякнула, вы уж не имейте на меня зуб, — пробормотала она, пробегая в очередной раз по коридору.
— На вас? — улыбнулся Андрей, и она почувствовала себя прощенной. — Никогда!
Наконец появился Пафнутьев. Он на ходу заглянул в один кабинет, во второй, что-то сказал, произнес какие-то слова, явно начальнические, хотя его тон приказным назвать было трудно. Не привык еще Пафнутьев командовать, отдавать распоряжения и указания. Когда он подошел к своему кабинету, Андрей молча встал перед ним.
— Здравствуйте, Павел Николаевич, — сказал он.
— Вы ко мне? — удивился Пафнутьев.
— Я — Андрей. Я звонил вам недавно…
— Андрей? Звонил? Что-то было… О! Старик! — Пафнутьев обнял его, ввел в кабинет, закрыл за собой дверь. — Ну, давай садись, рассказывай.
— О чем рассказывать?
— Да это у меня поговорка такая… Собственная. Садись, рассказывай. Но ты в самом деле садись…
— Вас с повышением можно поздравить?
— Можно поздравить, можно не поздравлять… И поздновато, и не с чем особенно… Вот видишь, как на наших с тобой событиях в прошлом году я возвысился? — Пафнутьев обвел взглядом довольно унылые стены своего кабинета. — Отдельную камеру выделили, телефон поставили, машину дали…
Андрей осмотрел кабинет, но ни на чем взгляд его не задержался, ничто не привлекло внимания. Или же, что скорее всего, ничего не отразилось на его лице.
— Понятно, — сказал он, присаживаясь к столу. — Все это отрабатывать придется, верно?
— Уже приходится, старик!
— Тогда я вам не помощник… Хотя за мной, конечно, должок остается.
— Если остается — отрабатывай, — рассмеялся Пафнутьев, падая в жесткое кресло с подлокотниками.
— Готов, — Андрей исподлобья, настороженно глянул на следователя.
— Это хорошо. Это разговор.
— Прошлый раз вы обещали кое с кем разобраться… Что-нибудь удалось? Состоялось?
— Виноват. Оплошал, — Пафнутьев беспомощно развел руками. — Не разобрался.
— Ни с кем?
— Ни с кем, — кивнул Пафнутьев.
— Случай не подвернулся? Возможности не было? Желание прошло?
— Ну ты, старик, даешь… С тобой не забалуешь… Случай, спрашиваешь… Не подворачивался случай, тут ты прав. Возможность? И возможности не было. Желание… Тут я перед тобой чист — желание осталось.
— Тоже ничего… Хоть что-то, — Андрей поднялся. — Повидались, Павел Николаевич, спасибо, что не забыли… В случае чего — звоните. Авось пригожусь. — Андрей протянул руку для прощального пожатия. Но Пафнутьев своей руки не протянул. Молча смотрел на гостя из-за своего стола — что тот еще скажет, что еще выкинет. Потом поднялся, оглянулся на стол — не осталось ли чего важного, на ходу подергал ручку сейфа и уже возле двери обернулся.
— Пошли… Проведу тебя немного.
Дождь перестал, и в городе сгустился осенний туман. В ста метрах домов уже не было видно, и только по серым контурам угадывались кирпичные громады. В мелких лужах на асфальте плавали листья, машины шли медленнее обычного, с зажженными подфарниками, в городе стало заметно тише, звуки словно вязли в густом тумане. Пафнутьев и Андрей некоторое время шли молча, постепенно удаляясь от прокуратуры, и, только свернув несколько раз, скрывшись от неизвестного наблюдателя, который, возможно, следил за ними, перебросились несколькими словами.
— Куда идем? — спросил Андрей.
— Есть тут одно приятное местечко… Недалеко…
Выйдя на площадь, они свернули к скверу, прошли по пустынной аллее, и наконец Пафнутьев остановился, приглашающе показал на скамейку недалеко от трамвайной остановки. На ней, видимо, недавно кто-то сидел — остались газетные листы.
Ознакомительная версия.
