Мамонов отчаянно замахал на нее руками, сделал страшные глаза, прижал палец к губам и зашептал:
– Умоляю, деточка, тише! Я не знаю, вероятно, есть.
«Стало быть, чеченец существует, – подумала Юля, – ну что ж, одним враньем меньше. Уже приятно».
Каждого охранника доктор Тихорецкая знала в лицо и по имени, и все они знали ее. Спустившись на первый этаж, она не спеша подошла к стойке, за которой сидел крепкий молодой человек в камуфляже. Справа от него был большой мерцающий экран, поделенный на шесть секций по количеству коридоров. Первые три этажа – амбулаторное отделение, остальные – стационар.
Охранник был незнакомый. Он сидел, отвернувшись от экрана и глядя куда-то вниз. Куда именно, Юля понять не могла, мешал барьер стойки.
– Добрый день. Вы у нас новенький?
– Здрас-сте, – мрачно кивнул он в ответ.
– Моя фамилия Тихорецкая. Для меня тут должен лежать конверт.
– Сегодня никто ничего не оставлял.
– Посмотрите, пожалуйста. Его могли оставить вчера, позавчера, три дня назад. Я была в командировке.
– Хорошо, я посмотрю.
Пока он копался на столе, Юля наблюдала за экраном. Во всех шести коридорах шла обычная субботняя жизнь. Приема по выходным не было, но в амбулаторию приходили больные на процедуры, почти все кабинеты работали. На третьем она увидела дверь своего кабинета. Оттуда вышла Вика и танцующей походкой направилась в конец коридора, в ординаторскую. На полпути остановилась, подняла халат и подтянула колготки. На втором, возле кабинета Мамонова, сидели трое мужчин, не похожих ни на больных, ни на врачей. По коридору четвертого этажа везли больного на каталке из операционной.
– Для вас ничего нет, – мрачно сообщил охранник.
– Не может быть. Вы плохо смотрели. Давайте-ка я сама, – Юля решительно зашла за стойку.
– Эй, сюда нельзя! – Охранник вскочил и преградил ей путь.
– Не волнуйтесь, молодой человек, я только на секундочку, мне должны были прислать конверт с рентгеновским снимком одной больной из института стоматологии, это очень срочно, – улыбнулась ему Юля и осторожно скосила глаза на стол. Там стоял маленький телевизор с антенной. Она не видела экрана, но на полированную поверхность стола падал четкий голубой блик. А звука не было. Если бы он просто смотрел телевизор, звук обязательно был бы.
– Выйдите, пожалуйста, – охранник слегка подался вперед, вытесняя ее.
– Ну я же сказала, только на секундочку, – она ловко проскользнула внутрь и принялась перебирать бумаги на столе. Собственно, перебирать было нечего. Конторские книги, графики дежурств врачей, рекламные буклеты, памятка по пожарной безопасности.
На экране маленького телевизора была палата Анжелы. Юля увидела, как девочка сидит на койке, поджав ноги и слегка покачиваясь. Лицо закрыто повязкой. На голове ободок наушников. Все пространство просматривается довольно четко. На полу, на тумбочке, на койке рядом с Анжелой раскиданы фотографии, диски, какие-то журналы.
Юля поняла, что глазок расположен в углу, над окном.
– Я прошу вас выйти отсюда, – железным голосом повторил охранник. Он явно растерялся. Лицо стало багровым. На лбу заблестели капельки пота. Он был совсем молоденький, наверное лейтенант, и не знал, как себя вести с назойливой докторшей. Вероятно, ему приказали разговаривать с сотрудниками и посетителями вежливо, но маленький телевизор на его столе видеть никто не должен был категорически.
– Да, действительно, конверта для меня нет. Вы совершенно правы. Все, все, не волнуйтесь, я уже ухожу, извините за беспокойство, – нежно проворковала Юля.
С колотящимся сердцем и с ощущением наждака во рту она плавной неспешной походкой направилась к лифту, поднялась на третий этаж и вошла в свой кабинет.
Вика успела вернуться из ординаторской.
– Скажи, пожалуйста, кто у нас вчера сидел на вахте? – спросила Юля, достала из холодильника бутылку воды и жадно отхлебнула прямо из горлышка.
– Ой, Юлия Николаевна, вы почему такая бледная? Что-нибудь случилось? – Вика протянула ей пластиковый стаканчик.
– Ничего, Викуша, просто не выспалась. Ты же знаешь, в котором часу я приехала домой. А сейчас спускалась на вахту, мне должны были передать конверт с рентгеновским снимком одной больной из института стоматологии, а там какой-то новенький сидит. Давно он у нас?
– По-моему, первый день.
– А вчера кто сидел, не помнишь?
– Кто-то из наших.
– Елки-палки, я боюсь, этот мальчик мог запросто потерять или вообще не взять конверт. Одна надежда, что его принесли вчера или позавчера. Ладно, разберусь позже. Спасибо, Викуша. Я сейчас ненадолго схожу в стационар, минут на сорок, не больше. Вернусь, и пойдем с тобой обедать.
– Хорошо, Юлия Николаевна. Вы у Анжелы были?
– Как раз сейчас собираюсь.
– Моя помощь нужна?
– Нет, спасибо. Сама справлюсь.
«Я обмолвилась Райскому, что в субботу должна быть в клинике и осмотреть Анжелу. Именно в субботу на вахте появился его человек, который открыто наблюдает за палатой через видеокамеру. Неужели полковник допускает возможность, что террорист влезет на пятый этаж по веревочной лестнице, запрыгнет в окно палаты и перережет мне горло? Или просто так положено по инструкции и я напрасно напрягаюсь? Камеру установили вместе с „жучками“, а мальчика своего посадили на вахту только сегодня просто потому, что вчера у них не нашлось свободного человека или не была готова какая-нибудь дополнительная официальная бумажка».
– Где вы так долго пропадали? – глухо спросила Анжела, небрежно сгребла все, что валялось на койке, и переложила на тумбочку. – Мне тут сказали, вы в командировку уехали, ко мне приходила какая-то дура, всякие глупые вопросы задавала. Я даже Петру Аркадьевичу на нее пожаловалась.
Она не могла открыть рот, но ей удавалось громко и внятно чревовещать, не шевеля губами. Этому она научилась в цирковом училище и, как оказалось, не напрасно.
– Привет, – сказала Юля, усаживаясь рядом с Анжелой на койку. Глаза ее при этом скользнули по верхушке окна, и в углу, за шторой, она увидела то, что искала. Глазок камеры был установлен грамотно. Если не знать, ни за что не заметишь.
– Так вы правда были в командировке?
– Правда. Как ты себя чувствуешь?
– Так себе. Чешется, будто там муравьи ползают. Спать совершенно не могу. Хочется прямо разодрать ногтями.
– Чешется – значит заживает, – Юля присела на край ее кровати, – давай посмотрим, как там у нас дела.
– А можно зеркало?
– Ни в коем случае. Пока рано.
– Почему? Ведь это не страшнее, чем было до операции?
– Не страшнее.
Юля стала осторожно снимать повязку. Заживление у Анжелы шло действительно хорошо.
– Через неделю отправишься домой, дней десять отдохнешь, потом начнем готовиться к следующей операции.
– А можно мне съездить домой сегодня?
– Я же сказала, ты отправишься домой через неделю.
– Но мне нужно сегодня. Завтра я вернусь.
– Пока рано, – покачала головой Юля, – ты не можешь себя обслуживать. Тебе нельзя делать резких движений, нельзя наклоняться. Кто-то постоянно должен быть рядом. Насколько я знаю, ты живешь одна.
– Это не проблема. Есть подруга Милка, она же домработница. Я позвоню, она приедет.
– А родители?
– Мать в Свердловске.
– Так вызови ее.
– Зачем?
– Ты странный человек. В такой ситуации просто необходимо, чтобы рядом был кто-то близкий, и мама лучше всего.
– Ох, видели бы вы мою маму! Танк, а не женщина. Если она сюда припрется, она меня расплющит своими гусеницами. Она, кстати, вообще ничего не знает.
– Ну ладно, это твое дело. Скажи, чем же ты здесь занимаешься целыми днями? Тебе не скучно?
– Мне здесь классно. Я наконец-то телевизор могу смотреть, сколько угодно. Раньше на это времени не было. Генка мне компьютер привез, кучу дисков с играми и фильмами. Я музыку слушаю, через мобильник к Интернету подключаюсь.
Юля все время ловила себя на том, что невольно косится на глазок видеокамеры и это ужасно напрягает. Наверное, лучше не знать о невидимом оке, так значительно спокойнее.
