бросила на Пафнутьева благодарный взгляд, но тут же снова повернулась к Сысцову.
— Спасибо, — сказал тот и девушка тут же убежала, помахивая пустым уже подносом и подпрыгивая в шуршащих листьях.
Пафнутьев осторожно взял графинчик, открыл его и налил себе щедрую дозу в хрустальный стаканчик. До того как выпить, он жадно втянул воздух над стаканчиком и от нестерпимого наслаждения закрыл глаза.
— Плохо пахнет? — спросил Сысцов и Пафнутьев сразу понял, что слова эти были далеко не дружескими.
— Восхитительно пахнет! — заверил его счастливый Пафнутьев. — Этот день, Иван Иванович, я запомню на всю оставшуюся жизнь!
— Это будет нетрудно, — сказал Сысцов, прикрыв глаза стаканом вина. — У вас, надеюсь, хорошая память? — Сысцов попытался исправить допущенную оплошность — слова его прозвучали если и не откровенной угрозой, то чем-то очень к ней близким.
— Не жалуюсь, — ответил Пафнутьев. И эти его слова тоже отличались по тону от всего, что он сказал здесь до этого момента. Сдержанные слова, строгие. Можно их назвать и осаживающими. Осторожней выражайтесь. Иван Иванович, как бы сказал он.
Сысцов кивнул. Он все понял.
— Вы мне не ответили... Работа вам нравится? — спросил он у Пафнутьева.
— Суетно, — не задумываясь, ответил тот. — А вообще ничего. Но это смотря как посмотреть...
— Хотите поменять? — перебил Сысцов бестолковую болтовню Пафнутьева.
— Пока не присмотрел ничего получше.
— Но для других присматриваете?
— Для других? — удивился Пафнутьев.
— Ну, как же... Анцыферову вы присмотрели местечко лет на десять, наверно... Устроили мужика.
— О нем вы все знаете, Иван Иванович, — сказал Пафнутьев, осторожно подбирая слова. — Мне нечего добавить.
— Где Колов?
— Сегодня пятница... На работе, наверно.., если, конечно...
— Не валяйте дурака! — резко перебил Сысцов. — Колов пропал. И вы это прекрасно знаете. Он пропал через день или два после вашего налета на «Интурист».
— Налета? — удивился Пафнутьев настолько, что даже свинину с хреном не донес до рта.
— Где Колов?!
— Понятия не имею, — Пафнутьев прижал руки к груди, точь-в-точь как Это делал Худолей, выпрашивая у него водку.
— И не догадываетесь? — прищурился Сысцов.
— Может в Америку удрал? — спросил Пафнутьев, сунув, наконец, приготовленную закуску в рот. — Прекрасный хрен... Сами сажали?
— Вы обманули меня, Павел Николаевич, — Сысцов откинулся в кресле и в упор посмотрел на гостя.
— Я?! Вас?! Обманул?!
— Успокойтесь. Не надо так красиво... Вы не на сцене, вас никто не снимает на пленку, аплодисментов тоже не будет... Малый театр вам не грозит. Вы обманули меня в том, что вина Анцыферова, как выяснилось, не столь велика, как вы это представили.
— Вы же сами сказали — пусть решит суд.
— Павел Николаевич... Мы же вдвоем... Не надо так красиво. Будем называть вещи своими именами. Именно для того, чтобы называть вещи своими именами, требуется больше всего и мужества, и самоотверженности, и таланта... Вы со мной согласны, Павел Николаевич?
— Конечно! — воскликнул Пафнутьев с таким подъемом, что Сысцов поморщился.
— Кончайте валять дурака. Противно.
— Виноват!
— Документы, которые вы мне подсунули, вы нашли не у Анцыферова. Вы их нашли у Голдобова. Это меня не столько озадачило, сколько обрадовало. Я понял, что все происшедшее с Голдобовым — правильно, справедливо. Все так и должно было закончиться. Но с Анцыферовым... Напрасно вы это сделали.
— Я ничего не предпринимал в одиночку!
— Помолчите, Павел Николаевич... — Сысцов налил в стакан красного вина, сделал несколько небольших глотков. — Анцыферов нашел возможность связаться со мной. И убедил, что с ним поступили несправедливо... Я поверил. Конечно, ему там несладко...
— Любой опыт — полезный опыт! — успел вставить Пафнутьев.
— Не думаю, что он задержится там надолго, — Сысцов не пожелал услышать последних слов Пафнутьева. — С ним все ясно.
— И он снова займет свой кабинет?
— Не сразу... Но займет. Если не подвернется чего-нибудь повыше. Скорее всего, подвернется... Но Колов! Меня интересует генерал Колов! Я не знаю, где он, что с ним... У меня нет оснований подозревать вас, Павел Николаевич, в его исчезновении... Но опыт, о котором вы только что говорили... Опыт подсказывает мне, что и здесь без вас не обошлось.
— В мире все взаимосвязано, — задумчиво обронил Пафнутьев нечто философское.
— Вот и я о том же... Вы, Павел Николаевич, единственный человек, который может знать, где Колов, что с ним... Я прав?
— Вы переоцениваете мое могущество! — воскликнул Пафнутьев, опять смещая разговор в область необязательного, легковесного. Одним только словечком — «могущество» он сделал разговор несерьезным.
— Где Колов?
Пафнутьев, не торопясь, налил себе в стаканчик водки, поднял его, снова понюхал, протяжно, закрыв глаза, вдыхая хмельной дух хорошей водки на полную грудь и прекрасно, негодник, зная, что все это не нравится Сысцову, выпил, замер па несколько секунд, закрыв глаза. Потом бросил в рот кусок белого мяса, потом еще один, уже с хреном, отломил и понюхал корочку черного хлеба, пожевал его... И только после этого поднял глаза на Сысцова, который, кажется, за это время впал в молчаливое бешенство.
— Я могу говорить? — спросил Пафнутьев.
— Обязаны.
— Вы дали мне слово? — спросил Пафнутьев, явно поддразнивая Сысцова.
— Говорите, — ответил тот сквозь зубы.
— Не знаю — вот мой ответ. Я действительно не знаю, где генерал Колов. Могу только догадываться...
— Ваши догадки, Павел Николаевич, куда ценнее ваших знаний. Поделитесь.
— Думаю, что он погиб.
— Я тоже склоняюсь к этому, — кивнул Сысцов. — Кто мог приложить руку?
— Не знаю.
— Я уже сказал, что меня не интересуют ваши знания. Меня интересуют только ваши догадки. И чем они будут неопределеннее, тем лучше. Поделитесь самыми глупыми и невозможными своими догадками, Павел Николаевич.
— Байрамов.
— Он мертв. И, кажется, вы единственный, кто может сказать что-то внятное о его смерти. Но вернемся к Колову... Колов не мешал Байрамову, Колов ему помогал. Он помогал ему даже тогда, когда ему этого не хотелось. Анцыферов... Колов... Байрамов... Что происходит, Павел Николаевич?
Мясо очень понравилось Пафнутьеву, при одном взгляде на него сразу чувствовался высокий уровень приготовления. Холодное, с перцем и лавровым листом, с чесноком, который был каким-то образом введен в самую заветную глубину этого мяса... А ложка свежего хрена делала эту закуску на свежем осеннем воздухе не просто хорошей или очень хорошей, закуска превращалась в событие, в явление, в душе после нее оставалось тревожное потрясение и желание все повторить... Что Пафнутьев и сделал — все повторил, от глотка водки до бутербродика со свининой и хреном. И мысли в это время посещали Пафнутьева, и мысли. Пока я пью, пока закусываю, — думал он, это мое время. — Самое главное начнется, когда закончится хрустальный графинчик, когда опустеет тарелочка с холодной свининой, хрен, хлеб... Вот тогда что-то начнется...
