Свидетель, пытавшийся войти в горящий дом, заявил, что Элейн Харрисон выбежала на газон, но тут же вернулась в охваченное огнем жилище попытаться спасти своего парализованного мужа».
Энджи напечатала «Стирлинг Харрисон», и сердце сделало перебой, когда она увидела множество статей о перестрелке между полицией и перевозчиками наркотиков в ноябре девяносто первого года и аресте Майло Белкина и его подельника Семена Загорского.
Стирлинг Харрисон был тем случайным прохожим, которого сделала инвалидом злосчастная срикошетившая пуля двадцать второго калибра, выпущенная Загорским во время перестрелки.
– Двери нашей библиотеки закрываются…
Энджи быстро вела курсор вдоль списка статей, чувствуя, как иголочками покалывает кожу. Узнав о том, что ее муж никогда не сможет ходить и будет вынужден оставить высокооплачиваемую должность в крупной энергокомпании (он работал на больших высотах, обслуживая линии электропередачи), Элейн Харрисон слезно поклялась перед журналистами, что они с мужем, совсем недавно ставшие родителями, выступят на суде над Семеном Загорским. Именно Загорский, сказала она репортерам, стрелял из пистолета двадцать второго калибра.
Элейн Харрисон пообещала, что будет привозить мужа в инвалидном кресле на каждое заседание комиссии по условно-досрочному освобождению, чтобы члены комиссии видели, как Загорский сломал им жизнь.
Энджи повела курсор ниже – и замерла.
В настоящее время Семен Загорский отбывает срок в тюрьме особого режима в Кельвине, во внутренней части Британской Колумбии. Очередное слушание о его условно-досрочном освобождении состоится через два дня, и на этот раз Стирлинг и Элейн Харрисон не смогут приехать и возразить, потому что они мертвы.
Энджи набрала «Семен Загорский».
На мониторе появилась газетная фотография времен его ареста.
Сердце затрепыхалось в горле. Энджи уставилась на экран, не в силах вздохнуть. В ушах начался тонкий звон, поле зрения сузилось, будто в тоннеле, чернота надвигалась со всех сторон, а Энджи кружилась и падала, падала вниз, вниз, вниз… в ту темную комнату своего детства, куда Алекс отправлял ее с помощью гипноза. Она снова очутилась среди гигантских кедров и бегала под солнцем, наступая на одуванчики, а соленый ветер запутывался в ее длинных волосах, и платье надувалось, как шатер. Между стволами виднелась синяя морская гладь, а впереди, в траве, мелькали маленькие ножки. Энджи бежала за ними. Ножки, белые под розовым платьем с оборками, исчезали среди изумрудной травы.
– Мила, – позвала Энджи. – Мила, подожди, стой! – В ответ долетела трель детского смеха. Черные ягодки, маленькие ягодки… Корзинки… Жили-были два котенка…
– С днем рожденья, девчурки! – мужской голос остановил бег, все вокруг стало серым, и из этого серого сумрака на Энджи надвинулась коробка – обувная, перевязанная широкой сиреневой лентой. Коробку держали огромные руки, на тыльной стороне которых росли волоски, а с внутренней стороны был нарисован краб. Красивый краб, голубой, похожий на паука. Вдруг Энджи увидела подводную съемку в кабинете Джейкоба Андерса: из угла экрана плавно выплыл спрут, обхватил данженесского краба, раздавил и начал пожирать, подняв облако ила и распугав морских вшей.
От страха у нее перехватило горло. Очень медленно Энджи перевела взгляд с голубого краба на белой коже на лицо человека, протягивающего ей коробку с сиреневой лентой. На нее смотрели глаза с искорками. Голубые, как краб. Яркие. Дружелюбные. Добрые. Она глубоко заглянула в эти пронзительные, светящиеся голубые глаза… на лице, смотревшем на нее с монитора…
Чья-то рука опустилась ей на плечо, и голос пророкотал, отдаваясь в голове:
– Эти Миле, а эти Роксане!
У него была такая искренняя улыбка, что у Энджи потеплело на сердце, но вдруг она оказалась на холодной улице и убегала от него, и ужас когтил ее изнутри. Лес, солнце и океан закручивались в хаотическом водовороте, затягивая ее куда-то… и вот она уже бежит по снегу… обутые ножки мелькают в снегу… Домой, домой, домой, мне нужно домой… Алекс, верни меня домой!
– Утекай, утекай! Вскакуй до шродка, шибко! Шеди тихо!
Серебристый высверк – и боль… Энджи закричала.
– Мэм, мэм, – кто-то тряс ее за плечо. – С вами все в порядке?
Энджи открыла глаза, заморгала и подняла голову. Рядом стоял молодой темноволосый библиотекарь с обеспокоенным лицом.
– Хотите, я вызову помощь?
– Я… Господи, не нужно, – она вскочила, мокрая от пота. Энджи чувствовала запах собственного пота – запах страха. Захлопнув ноутбук, она начала не глядя собирать вещи. – Все в порядке.
– Вы кричали.
– Извините, – сунув ноутбук в сумку вместе с папками и блокнотами, Энджи забросила ремень на плечо. – Простите, пожалуйста, я задремала, и мне, должно быть, приснился кошмар. – Подхватив куртку, она поспешила к выходу и выскочила на улицу. Холодный мелкий дождь приятно охладил разгоряченное лицо, с волосами играл зимний ветер. Прерывисто вздохнув, Энджи вытерла рот рукавом.
Это он, тот человек, которого она видела под гипнозом! С татуировкой в виде краба, как у Белкина, только на запястье. Это Семен Загорский подарил ей – и, наверное, ее сестре – те кроссовки. В детстве. С сиреневым бантом. Загорский сообщник Белкина и тоже знает, кто она, раз дарил ей подарки, а ей нравились его глаза. Был ли он у «ангельской колыбели» вместе с Белкиным в рождественскую ночь? Может, он и есть второй из преследователей? А если не был, все равно наверняка в курсе, учитывая длинную историю его знакомства с Белкиным – минимум до ареста за перевозку наркотиков в 1993 году.
Может, Загорский ее отец?
Энджи почувствовала – ничто на свете не удержит ее от поездки в Кельвин. Загорский, связан он с мафией или нет, – часть ее прошлого, не исключено, что и отец. Она хотела посмотреть ему в лицо, заглянуть в ярко-голубые глаза. Даже если он ничего не скажет, есть шанс, что при виде Загорского Энджи все вспомнит.
Глава 42
– Конечно, сегодня суббота и время позднее, но я помню, вы ждете… – нерешительно сказала в трубке Кайра Транквада.
Энджи невольно сжала мобильный.
– Совпадение, – без предисловий сказала эксперт. – ДНК найденной детской стопы идентична вашей, не считая небольших эпигенетических вариаций, встречающихся у монозиготных близнецов.
– Ошибки быть не может? – только и спросила Энджи.
– Мы провели подробный анализ, а не просто стандартный с тринадцатью локусами, и со вторым образцом получили тот же результат. Ошибки нет.
Энджи долго стояла у окна в номере гостиницы. Через свое отражение в стекле она видела огни яхт в Коал-Харбор. Блестели крылья мокрых от дождя гидросамолетов, пришвартованных у берега. Чуть дальше огни грузовых судов играли в прятки с туманом; матросы, несомненно, ждут не дождутся, когда в порту закончится забастовка и они смогут разгрузиться.
Увидев, что звонит Транквада, Энджи сразу все поняла, и все равно неопровержимое, бесстрастное научное подтверждение подействовало на нее тяжело. Сестра-близнец, каким-то образом оказавшаяся в море Селиш, много лет пролежала на дне, разлагаясь и служа пищей для морской живности, и наконец левая стопа отделилась от голени, «Ру-эйр-покет» с воздушным карманом в подошве всплыла на поверхность, а дальше прилив, ветрá и течения увлекли кроссовку в долгое путешествие… Давно ли? И откуда?
Мучительной ли была ее смерть? А у их матери?
Кто им Семен Загорский?
Чувствуя в горле комок, Энджи взглянула на часы. Она уже позвонила начальнику тюрьмы особого режима в Кельвине и договорилась, что допросит Загорского завтра. Добираться туда шесть часов, стало быть, нужно выехать пораньше. Она не знала, во сколько вернется, но готова была ехать всю ночь, чтобы успеть на первый паром в понедельник, заехать домой за полицейской формой и быть в управлении к девяти.
Энджи сказала себе, что это не пренебрежение предупреждению Мэддокса, а жгучая потребность заглянуть в голубые глаза человека, который, возможно, приходится ей отцом, и все вспомнить. Желание узнать о прошлом походило на пламя, пожиравшее ее изнутри.
