— Скажите, мадам Келлер…
В привратницкой было очень чисто, но темновато. Пылала большая печь, к которой Мегрэ машинально прислонился спиной.
— Жилец второго этажа…
— Да… Мы всегда называли его месье Дезире… Это его имя…
— Вы говорили, что он работает в Объединенном грузовом пароходстве.
— Уже больше двадцати лет. Он уполномоченный компании на одном из пароходов.
— А на каком, не знаете?
— Он переходил с одного парохода на другой.
— Когда я видел его утром с чемоданом, наверное, он направлялся на пароход?
— Сейчас он на пути к Черному Мысу. Они идут почти месяц туда и столько же обратно.
— Значит, он бывает здесь каждые два месяца?
— Да.
— Приезжает надолго?
— По-разному. Это довольно сложно. Он много раз объяснял мне, как они там сменяются, но я ничего не поняла.
— Я полагаю, что когда он приезжает в Париж, так это уж на несколько недель?
— Как раз нет. Только через раз. Тогда он свободен почти месяц. А то у него едва хватает времени, чтобы обнять жену и взять кое-какие вещи.
— Сколько он был дома в последний раз?
— Ночевал две ночи.
Мегрэ не обольщался. Уже раз десять, допрашивая кого-нибудь, он думал, что достиг известного результата, а потом какой-нибудь простой ответ разрушал его надежды.
— Вы говорите, две ночи? Постойте. Значит, он приехал в тот вечер, когда ранили инспектора?
— Да, именно в тот. Я забыла сказать вам об этом.
— Раньше выстрела?
— Нет. Когда стреляли, его еще не было дома.
— Значит, позже?
— Гораздо позже. Его поезд прибыл на вокзал только после полуночи.
— Он приехал на такси?
— Конечно. Он не мог бы донести свой чемодан.
— Жена ждала его?
— Разумеется. Она всегда знает, где он. Пароход, это ведь как поезд. Ходит по расписанию. Она посылает ему авиаписьма на каждую стоянку. Я это знаю лучше всех, потому что сама их отправляю.
— Значит, она его ждала?
— С нетерпением.
— Они живут дружно?
— Я никогда не видела, чтобы люди жили так дружно, хоть они и редко бывают вместе, из-за работы месье Дезире.
— Какой он человек?
— Славный человек, очень добрый. Такой терпеливый. Через год уйдет на пенсию, и они переедут в деревню.
— Его жена больна?
— Вот уже пять лет, как она почти не встает с постели. Ей совсем не следовало бы вставать, но, когда меня нет наверху, она иногда бродит по квартире.
— А что с ней?
— Точно не знаю. Что-то с ногами. Она наполовину парализована. Иногда кажется, что она совсем парализована и не может двигаться.
— Не знаете ли, есть у нее родственники в Париже?
— Никого.
— Никто к ней никогда не приходит?
— Только я. Убираю у нее в комнате, ношу ей еду и спрашиваю, не надо ли чего.
— А почему ее муж не поселится в деревне или в Бордо, раз его пароход прибывает туда?
— Он ей предлагал. По-моему, она привыкла ко мне. Он думал поместить ее в санаторий, но она отказалась.
— Вы говорите, у нее нет ни родственников, ни знакомых?
— Только мать Дезире, очень старая и тоже совсем уже слабая; она приходит к ней каждый месяц и всегда приносит коробку шоколадных конфет. Бедная женщина не смеет признаться ей, что она не любит шоколад, и отдает его мне для моей дочери.
— Вам больше нечего сообщить?
— А что еще можно сказать? Это хорошие люди, и живется им совсем нелегко. Для мужчины не сладко иметь больную женщину, а для женщины не сладко…
— Скажите, мадам Келлер, в тот вечер, когда раздался выстрел, вы к ней не поднимались?
— Поднималась.
— В какой момент?
— О, гораздо позже. Молодого человека уже увезли в карете «Скорой помощи». Я перешла через улицу посмотреть на то место, где он упал, и послушать, что говорят люди. На тротуаре была кровь. Я заметила свет в окне мадам Бурсико и подумала, что бедняжка, должно быть, страшно перепугана. Потом, примерно через полчаса, я поднялась к ней. Она ждала меня: она знала, что я приду ее успокоить.
— Что она вам сказала?
— Ничего. А я сообщила ей обо всем, что случилось.
— А она вставала?
— Кажется, она подходила к окну. Врач запрещает ей ходить. Но я уже объясняла вам, что она не всегда слушается.
— Нервничала?
— Нет. Под глазами у нее были круги, как обычно, потому что она почти не спит, несмотря на снотворное. Я приношу ей книги, но она их не читает.
Четверть часа спустя Мегрэ с телефонной трубкой в руках, устремив взгляд на маленькое объявление под копилкой, уже говорил с Объединенным грузовым пароходством.
Все, что консьержка сообщила ему о Бурсико, было правдой: в компании его очень уважали. Пароход прибыл в Бордо по расписанию, и Бурсико успел сесть в поезд, уходящий с вокзала Монпарнас сразу после полуночи.
Значит, не он стрелял в Жанвье.
Только что Мегрэ повесил трубку, как чей-то голос произнес у него над головой:
— Вы не подниметесь ко мне, месье комиссар?
Это была мадемуазель Бланш; ее дверь часто оставалась полуотворенной, и сейчас она, должно быть, слышала его разговор по телефону. С тех пор как в доме появился Мегрэ, ее знаменитый дядюшка не отваживался приходить к ней, а значит, он, вероятно, с большим, чем кто-либо, нетерпением ждал окончания следствия.
— Не знаю, имеет ли это значение, но я услышала, что вы говорите по телефону, и мне пришла в голову одна мысль.
Комната была полна табачного дыма. На столике возле постели стояла тарелка с пирожными, мадемуазель Бланш была, как всегда, в халате, и было видно, что под халатом на ней ничего нет. Ее бесстыдство было спокойное, бессознательное.
— Садитесь. Простите, что я заставила вас подняться. Это по поводу людей, живущих напротив.
Сидя на краю постели, скрестив ноги, она протянула ему тарелку с пирожными.
— Спасибо, не хочется.
— Заметьте, что я их не знаю и никогда с ними не разговаривала. Но я почти весь день дома и, не вставая с постели, могу смотреть в окно. Я не особенно любопытна.
Это была правда. Она, должно быть, интересовалась только собой да еще героями романов, которые читала один за другим.
— И все-таки я, сама не знаю почему, заметила одну деталь. Бывают дни, когда их шторы подняты весь день и сквозь кружевные занавески мне видна женщина, лежащая в постели.
— А в другие дни?
— В другие дни штора опущена с утра до вечера, и они даже не открывают окно, чтобы проветрить комнату.
— Это часто бывает?
— Довольно часто, я даже удивилась. В первый раз подумала: уж не умерла ли эта женщина? Потому что я привыкла видеть ее в постели… Я говорила об этом мадемуазель Клеман…
— Давно это началось?
— О да…
— Несколько месяцев тому назад?
— Раньше. Уже года два. Я заметила это через несколько недель после того, как поселилась здесь. Меня это особенно удивило, потому что было лето и в предыдущие дни окна весь день были широко раскрыты.
— Вы не знаете, это бывает через определенные промежутки времени?
— Я не обратила внимания. Но иногда это продолжается по три дня.
— Вы никого другого не видели в комнате?
— Только консьержку. Она бывает там каждый день по нескольку часов. Да, я забыла, разумеется, бывает еще доктор.
— А доктор часто приходит?
— Смотря что вы называете частым. Может быть, раз в месяц. Я же не все время смотрю в окно.
— Вспомните, прошу вас, сразу после выстрела штора у них была опущена?
— Не думаю. Когда она опущена, то видно светлое пятно, потому что штора кремовая. Мне кажется, наоборот, было черное пятно от окна, открытого в неосвещенной комнате.
Когда Мегрэ спустился, мадемуазель Клеман, как обычно, не вышла ему навстречу. Может, она ревновала его к мадемуазель Бланш?
— Это опять я, — заявил Мегрэ, входя в комнату мадам Келлер.
— Я как раз собираюсь отнести обед мадам Бурcико.
— Скажите, бывает так, чтобы она целый день лежала с опущенными шторами?
— Целый день? Да иногда и по три и по четыре дня! Сколько я ей ни говорила…
— А чем она объясняет то, что живет в полутьме?
— Видите ли, месье комиссар, больных ведь трудно понять. Иногда меня просто зло берет. А потом я ставлю себя на ее место и думаю, что я, наверное, была бы еще хуже. По-моему, временами у нее бывает неврастения. Я говорила об этом доктору.
— И что он ответил?
— Чтобы я не беспокоилась. У нее бывают такие приступы, когда она меня просто ненавидит, честное слово! Она не только заставляет меня опускать шторы или сама их опускает, но еще запрещает мне наводить порядок. Говорит, что у нее мигрень, что малейший шум, малейшее движение в комнате просто сводят ее с ума.
— И это бывает часто?
— К сожалению, часто.
— Но она все-таки что-то ест?
— Как обычно. В такие дни она разрешает мне только постелить ей постель и вытереть пыль в спальне.
