– Виталий Евгеньевич, – начал осторожно Гордеев, – я полагаю, что вы, как отец потерпевшей, имеете право знать, что мы делаем для того, чтобы найти и изобличить преступника. Если он до сих пор не задержан, то это не означает, что мы бездельники и не ищем его.
– Что вы, что вы, – быстро возразил Ковалев, – я совсем не имел это в виду. Я действительно ежедневно звонил Константину Михайловичу, но вы должны понять: я отец…
– Понимаю, – ласково поддакнул полковник. – Я ценю вашу деликатность, это, знаете ли, редко встречается. Я знаю, что вы не жаловались ни руководству Ольшанского, ни моему. По-видимому, вы с пониманием относитесь к нашим трудностям – нехватке кадров и чрезвычайно высокой нагрузке оперативно-следственного аппарата, и мы вам за это благодарны…
Колобок, привыкший говорить короткими рублеными фразами, написал этот изысканный текст заранее и выучил наизусть. Он хотел усыпить Ковалева и создать у него впечатление, что «интеллигентные люди всегда смогут договориться».
– Поэтому, – продолжил Гордеев, бросив взгляд на лежащую перед ним шпаргалку, – я проинформирую вас о ходе оперативно-розыскных мероприятий, предпринятых по делу об изнасиловании вашей дочери. Во-первых…
Виктор Алексеевич добросовестно и нудно перечислял все, что в течение трех недель сделала группа, возглавляемая Игорем Лесниковым, сыпал цифрами, указывавшими на количество проверенных подростков, половых извращенцев, хулиганов, лиц, стоящих на различных учетах. Дабы не быть голословным, полковник даже достал из сейфа пухлый конверт и потряс им перед Ковалевым.
– Здесь фотографии всех, кого мы могли бы на сегодняшний день подозревать в совершенном преступлении. Как только ваша дочь поправится настолько, что сможет давать показания, эти снимки будут ей предъявлены для опознания. Видите, как их много? Проделана гигантская кропотливая работа! – Гордеев неловко махнул рукой, часть фотографий вывалилась из конверта и заскользила по гладкой полированной поверхности стола прямо к Ковалеву. Виталий Евгеньевич с любопытством разглядывал лица на снимках.
– Будьте любезны, подайте, пожалуйста, фотографии, мне не дотянуться. – Смущенный своей неловкостью, Колобок быстро собирал снимки со стола.
Первый этап проехали благополучно, отметил про себя Гордеев. Ты подержал в руках фотографию Шумилина и не узнал его. Значит, ты его не помнишь. Немудрено, четыре года прошло, а таких Шумилиных у тебя, как у народного заседателя, не меньше десятка было. Фокус с нечаянно выпадающими из конверта фотографиями Виктор Алексеевич проделывал в своей жизни множество раз.
– Но, – Гордеев убрал конверт обратно в сейф и снова водрузил на нос очки, – среди всех этих людей есть один человек, в отношении которого подозрения особенно сильны, а улики особенно красноречивы. – Он сделал паузу. – Это некто Шумилин Сергей Викторович, 1968 года рождения, племянник президента Фонда поддержки предпринимательства Виноградова.
Ковалев замер, на скулах выступили красные пятна, глаза судорожно заметались.
– Вы… вы уверены? – выдавил он.
Гордеев молчал, делая вид, что перебирает бумаги на столе.
– Нет, – снова подал голос Ковалев, – это какая-то ошибка. Я знаю Сергея… Сережу много лет. Это очень хороший мальчик. Серьезный, добрый, честный. Я, собственно, дружен с Виноградовым… Мы дружим домами… Повторяю, я прекрасно знаю Сережу. – Голос его окреп, он овладел собой и выбрал линию поведения. – Уверен, что это трагическая ошибка. Этого просто не может быть.
«Да, как же, знаешь ты его, – подумал Гордеев. – Может, и слышал от дядюшки, что у него есть племянник Сережа. Но Виноградов тебе наверняка не рассказывал, что племянник получил срок, хоть и условно, за пьяную езду. Иначе бы ты мне тут не пел сейчас, какой твой Сережа серьезный и честный».
Вслух же Виктор Алексеевич произнес:
– Вполне вероятно, что вы правы, Виталий Евгеньевич. Версия, как говорится, сырая, мы сами пока ни в чем не уверены. Я мог бы и не говорить вам всего этого, и вы были бы избавлены от лишних волнений, тем более если версия не подтвердится.
– Я уверен, что не подтвердится, – быстро встрял Ковалев.
– Но я полагал, – мерно продолжал гнуть свое Гордеев, – что, как отец потерпевшей, вы имеете право знать, в каком направлении ведется расследование. Иными словами, я не вижу причин скрывать от вас какую-либо информацию. Поверьте, я вам искренне сочувствую, тяжело сознавать, что в преступлении подозревается родственник близкого друга. Но я еще раз подчеркиваю: версия сырая, подозрений у нас пока больше, чем реальных улик. Если ваша дочь его опознает – тогда другое дело. А посему у меня к вам просьба, Виталий Евгеньевич. Не надо пока выяснять отношения с Виноградовым. Он человек достаточно влиятельный, чтобы помешать следствию. Он захочет любыми средствами спасти своего племянника и может предпринять действия, которые помешают нам поймать насильника, свяжут нам руки, выбьют почву из-под ног. А вдруг Шумилин в самом деле невиновен? А Виноградов своими необдуманными действиями не даст нам выявить истинного преступника. Так случается очень часто. Я полагаюсь на вашу рассудительность, Виталий Евгеньевич.
Гордеев закончил свой заготовленный монолог. Он радовался, что ему удалось ни разу не сбиться с гладкого текста.
– И все-таки я уверен, что Сережа не имеет к этому никакого отношения, – уже у самых дверей повторил Ковалев.
Гордеев, вежливо поднявшийся, чтобы проводить посетителя, согласно кивнул.
– Дай-то бог, Виталий Евгеньевич, дай-то бог.
Вернувшись к столу, Виктор Алексеевич с удовлетворением поглядел на бланк выписанного следователем Ольшанским поручения на допрос Ковалева. «Вот и ладно, – подумал он. – А допрашивать я вас, товарищ Ковалев, буду тогда, когда вы начнете мне мешать. Если, конечно, начнете».
Полковник запер изнутри дверь кабинета, с облегчением снял галстук, расстегнул рубашку, включил вентилятор и подставил разгоряченное влажное тело под упругую струю воздуха.
Прежде чем уйти домой, Гордеев по обыкновению выяснил, кто из его команды чем занимается. На месте по-прежнему была только Каменская, остальные – в бегах. Среди прочего Виктор Алексеевич выяснил, что Юра Коротков успешно заканчивает дело об убийстве Плешкова, а Миша Доценко и Володя Ларцев начали работать с Интерполом, чтобы попытаться выяснить, не связана ли смерть Ирины Сергеевны Филатовой с международной мафией.
– Домой пора, Анастасия, чего ты тут высиживаешь? Время девятый час. Давай, давай, оторви задницу от стула, пойдем, пройдемся пешочком.
Настя сунула в необъятную сумку две толстые папки, принесенные из института, чтобы дома их просмотреть.
Полковник Гордеев и майор Каменская шли не торопясь по Бульварному кольцу и мирно рассуждали о том, что самая лучшая ложь – это недосказанная правда. А за ними высоко в выцветшем от жары небе плыло облачко, то самое, которое витало над Виктором Алексеевичем уже несколько дней. Только было это облачко уже не таким легким и не таким светлым, как раньше. Но ни Гордеев, ни Настя его не заметили.
* * *
В субботу, прочитав очередную порцию привезенных из института материалов и выйдя с работы, Настя Каменская не пошла, как обычно, в сторону метро, а уселась за столик открытого павильона-закусочной, расположенного как раз в том месте, где Петровку пересекает бульвар. После неудачного падения в гололедицу у Насти побаливала спина, и носить тяжести ей было трудно. Чтобы не ехать на работу в воскресенье и при этом не потерять драгоценного времени, она нагрузила сумку бумагами Филатовой и договорилась с Лешей, что он за ней заедет. Леша в отличие от своей подруги не отличался умением планировать маршруты и рассчитывать время, поэтому Настя, взяв в павильончике чашку кофе и стакан сока, раскрыла толстую переплетенную рукопись и приготовилась к долгому ожиданию.
Рукопись оказалась кандидатской диссертацией Филатовой, и Настя с одобрением отметила не просто хороший, а какой-то легкий стиль изложения. Отслеживая путь движения информации от момента совершения преступления до момента попадания в уголовную статистику, Ирина словно рассказывала увлекательную приключенческую повесть, где главного героя на пути к заветной цели подстерегают коварные враги: незнание закона, недоверие к органам милиции, жалость к преступнику и многие, многие другие. Так легко и красиво мог писать только человек, по-настоящему разбирающийся в проблеме и увлеченный ею. Настя перелистала таблицы, приведенные в приложении, и смутное, неясное пока беспокойство закралось в ее расплавленный на жаре мозг. Но Настя не успела его ощутить, потому что за соседний столик усаживалась женщина, приковавшая ее внимание. Свыкшаяся с собственной невзрачностью, Настя остро реагировала на чужую красоту, не уставала восхищаться ею и даже наслаждаться. Вот и теперь она пристально рассматривала незнакомку, не забывая обращать внимание и на ее спутника.
