— Леони Бирар не всегда отдавала письма адресатам.
— Вот старая ведьма! Недаром некоторые называли ее жабой. Если бы вы только знали, как она боялась умереть!
— Она чем-нибудь болела?
— Всеми смертельными болезнями. Но не умирала. Как Тео, который должен был бы окочуриться по крайней мере лет десять назад, а он все продолжает выпивать каждый день свои четыре литра белого вина, не считая аперитивов.
— Что вы скажете о семействе Селье?
— Они изо всех сил стараются выбиться в мелкие буржуа. Жюльен приехал сюда как воспитанник благотворительного учреждения. Ему пришлось здорово поработать, чтобы создать себе положение. У них только один сын.
— Знаю. Это умный мальчик?
— Да…
Мегрэ показалось, что в голосе доктора прозвучала некоторая сдержанность.
— Что вы хотите сказать?
— Ничего. Просто он хорошо воспитанный мальчик. Поет в церковном хоре. Любимчик кюре.
Видимо, доктор не любил и кюре.
— Вы думаете, он солгал?
— Я этого не сказал. Но ничему не верю. Если бы вы проработали двадцать два года деревенским врачом, вы бы рассуждали, как я. Их интересуют только деньги: получить деньги, превратить их в золото, положить это золото в кубышки и закопать эти кубышки у себя в саду. Даже когда они болеют или получают травму, то непременно хотят поживиться и на этом…
— Что-то не очень ясно.
— Существуют же страховки, вспомоществования, то есть возможность все превратить в деньги.
Он говорил почти то же самое, что и почтальон.
— Это такие проходимцы! — добавил он тоном, который будто бы опровергал его слова. — Забавные, черти! Очень я их люблю!
— И даже Леони Бирар?
— О, это штучка!
— И Жермену Гастен?
— Она будет всю жизнь есть себя поедом и съедать других за свой проступок… Если завтра вы будете еще здесь, приходите ко мне завтракать. Сегодня вечером мне необходимо съездить в Ла-Рошель…
Наступила ночь. Мегрэ постоял еще немного на месте, выбил трубку о каблук, вздохнул, пошел к Луи и уселся за облюбованный им столик.
Как раз напротив сидел с картами в руках Тео, изредка бросая на него хитрые взгляды, как бы говоря:
«Ну как? Не сладко? То-то. Еще несколько лет, и ты станешь таким же, как они».
Глава 6
Похороны почтальонши
Утром Мегрэ проснулся весь какой-то разбитый.И вовсе не потому, что сегодня должны были состояться похороны старой почтальонши. В такой солнечный день смерть Леони Бирар никого не волновала, в ней не видели ничего трагичного, и поэтому жители Сент-Андре, окрестных деревень и ферм одевались на эти похороны так же весело, как на свадьбу. Уже с самого утра Луи Помель, в белой накрахмаленной рубашке и черных брюках, но без воротничка и галстука, наполнил во дворе вином изрядное количество бутылок, которые он расставлял, как в дни ярмарки, не только за стойкой, но и на столе в кухне.
Мужчины брились. Все должны были быть в черном, как, если бы вся деревня погрузилась в траур. Мегрэ вспомнил, как много лет назад его отец спросил у одной из его тетушек, зачем она купила себе еще и черное платье.
— Видишь ли, у моей кузины рак груди и через несколько месяцев или недель она умрет… А мне не хочется перекрашивать в черный цвет одно из своих платьев. Ведь вещи так портятся от краски!
Поистине в деревнях столько родственников, которые могут умереть не сегодня завтра, что почти вся жизнь проходит в трауре.
Мегрэ тоже побрился.
Он видел, что автобус ушел утром в Ла-Рошель полупустой, хотя и была суббота. Тереза подала ему наверх чашку кофе и горячую воду. Сегодня все ему казалось трагичным, и все это, видимо, потому, что он плохо спал. Всю ночь ему снились детские лица, он видел их крупным планом, будто в кино; они походили одновременно и на Жан-Поля, и на Марселя Селье, а на самом деле не имели ни малейшего сходства с ними.
Он безуспешно пытался вспомнить свой сон: один из мальчиков — он не знал который, потому что все время их путал, — сердился на него. Мегрэ твердил себе, что их легко различить, так как сын учителя носит очки. Но он тут же увидел Марселя Селье в очках. Заметив, что комиссар удивился, мальчик сказал:
«Я надел их только для того, чтобы идти на исповедь».
Ничего трагичного не было и в том, что Гастен сидел в тюрьме: ведь лейтенант не очень-то верил в его виновность, а следователь тем более. Там ему сейчас было даже лучше, чем в деревне или у себя дома. А свидетельство одного человека, тем более свидетельство ребенка, — недостаточный повод для приговора.
Но Мегрэ казалось все это более сложным. Это случалось с ним часто. Какое бы дело он ни вел, его настроения сменялись примерно в одном и том же порядке.
Вначале видишь людей как бы с внешней стороны. В первую очередь замечаешь их маленькие странности, и это занятно. Затем мало-помалу влезаешь в их шкуру и задаешь себе вопрос, почему они поступают так или иначе, невольно ловишь себя на том, что начинаешь думать, как они, а это уже далеко не смешно.
Лишь потом, гораздо позднее, когда узнаешь их поближе и уже ничему не будешь удивляться, можно, пожалуй, и посмеяться над ними, как доктор Брессель.
Мегрэ был еще далек от этого. Мальчики беспокоили его. Ему казалось, что один из них живет сейчас в страшном кошмаре, несмотря на яркое солнце, заливающее деревню. Он спустился вниз позавтракать как раз в то время, когда на площадь стали подкатывать повозки окрестных фермеров. Не заходя в заведение Луи, они собирались группами либо на улице, либо перед церковью, и их рубашки на фоне загорелых лиц выглядели ослепительно белыми.
Не зная, кто занимается похоронами, они даже и не подумали спросить об этом. Кто-то уже позаботился доставить гроб из Ла-Рошели и поставить его в церкви.
Число черных силуэтов на площади быстро росло. Мегрэ то и дело замечал совсем незнакомые ему лица. Лейтенант поздоровался с ним за руку.
— Ничего нового?
— Ничего. Вчера вечером я был у него в камере. Он по-прежнему отрицает свою виновность и не понимает, почему Марсель Селье стоит на своем.
Мегрэ прошел во двор школы. Занятий сегодня не было. Окна квартиры учителя закрыты, никого из обитателей квартиры не было видно. Мать и сын, испуганные и настороженные, наверняка не будут присутствовать на похоронах и сидят теперь дома в ожидании какого-нибудь неприятного происшествия.
Однако в толпе не чувствовалось озлобления. Мужчины болтали друг с другом, кое-кто проходил к Луи, пропускал стаканчик вина и, вытирая губы, вновь появлялся на площади.
Когда Мегрэ проходил мимо, все замолкали и, лишь проводя его глазами, снова начинали тихо переговариваться.
Какой-то молодой человек со здоровенной трубкой во рту, одетый, несмотря на хорошую погоду, в непромокаемый плащ, перетянутый в талии поясом, подошел к нему.
— Разрешите представиться: Альберт Раймонд, репортер газеты «Шаранта», — самоуверенно проговорил он.
Ему было немногим больше двадцати. Худой, длинноволосый, он то и дело иронически ухмылялся.
Мегрэ ограничился кивком.
— Я хотел еще вчера повидаться с вами, но у меня не было времени.
По тому, как он говорил и держался, чувствовалось, что он считает себя ровней с комиссаром. Вернее, оба они — по его разумению — стояли выше толпы и оба могли смотреть на нее свысока, как люди, которые уже давным-давно хорошо изучили малейшие движения человеческой натуры.
— Правда ли, — спросил он, держа в руках блокнот и вечное перо, — что учитель собирается предложить вам все свои сбережения, чтобы вы вызволили его из беды?
Мегрэ повернулся к нему, оглядел его с ног до головы, хотел что-то сказать, но потом, пожав плечами, отвернулся в сторону.
Глупец, по всей вероятности, подумал, что попал в самую точку. Но это не имело никакого значения. Зазвонили колокола. Женщины заполонили всю церковь, кое-кто из мужчин тоже прошел внутрь. Послышались звуки органа и колокольчик мальчика-служки.
— Что будет, обедня или только отпевание? — спросил комиссар у какого-то незнакомца.
— И обедня, и отпевание. Времени хватит.
Мало-помалу почти все мужчины собрались у гостиницы. Они группами входили туда, стоя выпивали стаканчик вина и тут же выходили. Приток посетителей не иссякал: они толпились на кухне и даже на дворе. Луи Помель, уже успевший побывать в церкви, снял пиджак и хлопотал у стойки. Ему помогали Тереза и молодой человек, который, видимо, не раз подсоблял ему в этом деле.
Селье вместе с женой присутствовал на богослужении. Их сына Марселя нигде не было видно, но позже, когда Мегрэ сам вошел в церковь, он обнаружил его именно там. В белом стихаре служки мальчик помогал отправлять службу. Наверно, он еще раньше прошел через свой двор прямо в алтарь.
Dies irae dies ilia!..[4]
Женщины будто и в самом деле молились, беззвучно шевеля губами. За что они молились — за душу Леони Бирар или за самих себя? В глубине храма стояли, держа шапки в руках, несколько стариков. Другие же время от времени заглядывали внутрь, чтобы самолично удостовериться, как идет служба.
