Иван стал мычать и мотать головой. Он испугался: вдруг они убьют доктора за то, что тот кормил его.
Трое перестали бить и повели Ивана в большой дом. Там в одной из комнат сидел бритоголовый Аслан.
– Он слышит и понимает, – сказал про Ивана фельдшер, – но говорить не может. Как собака. Еду ему давал доктор.
Бритоголовый сделал знак, двое вышли. Остались только фельдшер и еще один, огромный, высокий и толстый, все время молчавший.
– Иван, ты брал что-нибудь сегодня из маленькой комнаты, когда убирал там? – спросил бритоголовый. Он говорил по-русски, но Ивану было безразлично. Когда-то, очень давно, он тоже говорил по-русски с двумя дембелями, Андрюхой и Вовкой.
– Если ты слышишь и понимаешь, то можешь ответить – да или нет. Кивни или помотай головой, – спокойно продолжал бритоголовый. – Ты брал что-нибудь сегодня из комнаты, со стола?
Иван помотал головой и еще для большей ясности рукой сделал знак: нет, не брал.
Его отвели в ту маленькую комнату, показали стол, где сегодня лежала камера. Он вспомнил, что брал какую-то коробочку. Но не знал зачем.
– Ты взял отсюда коробку с кассетой и отдал кому-то, – бритоголовый говорил все еще спокойно, но уже кивнул тому, огромному. Огромный начал бить Ивана. Иван мычал и отрицательно мотал головой.
– Зачем ты это сделал? – продолжал между тем бритоголовый.
Сам он не бил, только спрашивал.
– Тебя попросили это сделать? Доктор давал тебе еду, а потом велел взять со стола коробку?
Иван мычал и мотал головой. Тот, который бил, начал входить в раж. Иван всегда чувствовал такие вещи. Одни бьют, чтобы чего-то добиться, другие – из любви к процессу.
– Я знаю, ты привык к боли, – говорил бритоголовый Аслан, – но поверь, я могу сделать так больно, как никто еще тебе не делал.
«Я знаю, ты можешь, – подумал Иван, – но не успеешь. На этот раз ты не обманешь Андрюху. Сейчас придут люди, и Андрюху у тебя заберут».
– Перестань, Аслан, – сказал фельдшер, – доктор здесь ни при чем. Он подкармливал идиота из жалости. Он не стал бы его просить о кассете. Он ведь не знал ни о встрече, ни о съемке, не видел, кто сюда приезжал. И потом он ведь врач. Он понимает, что такого идиота ни о чем просить нельзя.
Но бритоголовый не слушал фельдшера. Он сделал знак огромному, чтобы тот перестал бить.
– Я спрашиваю тебя в последний раз. Доктор просил принести ему кассету?
Иван закрыл глаза. Он отдыхал, пока его не били. Он перестал слушать вопросы бритоголового.
«Сейчас придут люди и заберут Андрюху, – думал он, – ехать придется долго, поэтому надо отдохнуть. Нужны силы. Придется долго спускаться с гор. Дембель Андрюха жив, и ему нужны силы».
И вдруг он почувствовал боль. Такую, какой никогда не чувствовал, совсем иную, шла она не снаружи, а изнутри, из груди, заполняла все тело и не давала дышать. Он не успел понять, что именно с ним делали и как получается, что делают снаружи, а болит изнутри. Он не успел понять, потому что боль прекратилась очень быстро.
Стало легко и хорошо. Он увидел, что бежит по большому ровному полю. Босые ноги чуть покалывает свежескошенная трава, пахнет сеном, ветер весело свистит в ушах. Над головой – бледно-голубое ласковое небо с мягкими пушистыми облаками.
Демобилизованный солдат Андрей Климушкин бежит по чистому полю домой, в деревню Веретеново Псковской области Великолукского района…
– Ну? И чего ты добился, Аслан? – спросил фельдшер, склоняясь над Иваном и приподнимая ему веко.
– Сдох, что ли? – Ахмеджанов щелкнул зажигалкой и закурил.
– Умер, – кивнул фельдшер, – полетел в свой христианский рай. Хасан тебе спасибо не скажет. Этот раб мог еще месяца два работать. И я тоже не скажу спасибо. Кто теперь будет мыть полы в госпитале?
Маша брела по людной улице и тупо повторяла про себя: «Что теперь делать?» Ей очень хотелось плакать, но в толпе, на глазах у всех было неудобно, стыдно.
«Истерика тебе не поможет. Надо спокойно все обдумать. Не бывает безвыходных ситуаций. Ты должна держать себя в руках. Ты ведь хочешь стать актрисой. Если не научишься владеть собой в обычной жизни, на сцене тебе делать нечего. Это дурацкий расхожий миф, будто актер, а особенно актриса – существо взбалмошное, истеричное и непредсказуемое. Ерунда. Если ты не можешь контролировать себя в разных житейских ситуациях, рано или поздно сорвешься на сцене».
Маша решила, что, пожалуй, впервые в ее жизни реально возникла сложная ситуация, из которой выпутываться придется самостоятельно. Никто за ручку не возьмет и домой не отвезет.
Усилием воли справившись с внутренней паникой, она сказала себе: "В конце концов я не в Африке, не в Австралии. Я в России. Руки-ноги у меня целы, голова на месте. Проблема только в деньгах. Перевод я не получу. Милиция вора не найдет и мои двести тысяч не вернет.
Конечно, можно позвонить в Москву. Если пошарить по карманам, какая-то мелочь найдется, всего на один звонок, на разговор в три минуты. Кому в трехминутном разговоре можно объяснить происшедшее? Кого можно попросить приехать сюда за мной? На это понадобится не меньше миллиона. У кого есть такие деньги? Родители на даче. Большинства друзей сейчас в Москве нет, все где-нибудь отдыхают. Обращаться с такой просьбой к Саниной маме невозможно – она, в сущности, совершенно чужой человек и так сделала, что могла, деньги выслала. И свободного миллиона у нее тоже нет наверняка. Если попросить ее связаться с родителями, сказать адрес дачи… Но тогда у них случится по инфаркту на брата".
В снятой ею комнате можно прожить еще сутки. Потом хозяйка ее выставит. Из жалости, конечно, кормить и держать у себя не станет. «А если попробовать как-то заработать здесь? Разве что на панель, – усмехнулась про себя Маша, – или фуэте крутить посреди улицы и деньги в кепку собирать!»
Она принялась ругать себя последними словами за то, что забыла в Москве записную книжку. Сейчас, полистав ее, наверняка нашла бы, кому позвонить. Подруга из Севастополя что-нибудь придумала бы… Но наизусть Маша знала очень мало телефонных номеров. У нее была плохая память на цифры.
Перебирая в памяти своих друзей и знакомых, она вдруг вспомнила преподавателя актерского мастерства, замечательного актера Малого театра Сергея Усольцева. Официальным руководителем их мастерской числился народный артист России, кинозвезда семидесятых, при имени которого глаза зрелых дам заволакивались томной влагой. Но руководитель появлялся на занятиях редко, занимался политикой, и Сергей Усольцев вместо него учил их актерскому мастерству.
Ему было тридцать пять лет. На занятиях и после них он любил вспоминать разные истории из своей бурной юности. С особым удовольствием рассказывал, как путешествовал на товарняках по всему Черноморскому побережью. Один раз даже принес видеокассету, на которую перегнал снятый пятнадцать лет назад любительской кинокамерой фильм об этих путешествиях.
Студенты узнавали в мальчиках и девочках, друзьях Усольцева, известного телеведущего, молодого преуспевающего политика, популярную писательницу, тогда еще девятнадцати-двадцатилетних, таких, как сейчас Маша.
– Приходишь на товарную станцию, – рассказывал Усольцев, – спрашиваешь у башмачников или машинистов, куда и когда отправляется поезд. Если придется ехать ночью – лучше залезать в теплушку. А днем по югу приятно передвигаться на открытой платформе. Два главных закона: не спрыгивать и не запрыгивать на ходу и никогда не пролезать под поездом. Он может двинуться в любой момент. Если с поезда снимает «вохра», показываешь студенческий, говоришь, мол, фольклорная экспедиция, отстали от основной группы, денег нет, вот и догоняем. Обычно сами же «вохровцы» и сажали в какую-нибудь хорошую теплушку, иногда даже кормили, чаем поили. Тогда не только в деньгах заключалась проблема. Главное – билеты. Летом поезда южного направления забиты до отказа, люди сутками стояли в очередях за билетами. Только вы не вздумайте сейчас так ездить! Время совсем другое, и страна другая.
