людей не давить, не толкать, не прижимать… Отборные белые наливники. Для кого? Для него, для лоботряса.
Она безнадежно позвонила в квартиру – там как гукнули. Пришлось достать ключи и отпирать. В передней Серафима Никитична злорадно сбросила на пол береженый рюкзак – дьявол с ними, с белыми наливниками. Для кого?
Хотя бы дождался ее приезда или бы позвонил. Уж не говоря о том, что восемнадцатилетний парень мог бы сам привезти себе яблок. Да он их есть и не будет. Жует резинку, апельсиновую или вроде бы абрикосовую. Яблочко – в него вонзаешь зубы, а оно тебе рот захлестывает соком. Натуральным, между прочим. А резинка? Синтетика черт те с чем намешана. Володька же готов пить с ней чай.
Серафима Никитична сняла платок, резиновые сапоги и плащ. И села, придавленная усталостью.
Два года назад было все: муж, молодость, автомашина, дача, Володькино послушание. Два года назад скоропостижно умер муж. За эти два года молодость ушла, как сквозняк ее вынес в форточку. «Москвич» она продала сама, поэтому теперь носит яблоки на кукорках. Володька разболтался, отпустил усы, хамит басом и ходит с какой–то скелетообразной девицей об одной серьге. Осталась дача, где по ночам гулко падают на землю яблоки, словно кто–то за окном стучит себя в грудь.
Она трудно поднялась и встала у зеркала, разглядывая пятидесятилетнее лицо. Как оно, молодеет от свежего воздуха и белого налива?
После смерти мужа надумала дачу продать, но оставила, пожалела. Теперь же каждую осень грозилась вырубить яблони, вытащить всякие кусты и кустики и сровнять морковно–салатные грядки. Все засеять травой и засадить цветами. Насажать, скажем, берез, осин, сирени. Как же тогда будет называться участок? Березовый сад? В языке таких и названий нет – осиновый сад. А может быть, тогда ее участок станет парком культуры и отдыха?
Ливенцова пошла в ванную тяжелой походкой старухи. Душ все смоет – и усталость, и несветлые мысли.
С другой стороны, яблоки падают, и вроде бы их много, собирать не успевает. Под ногами хрустят, как раскалываются. А зимой? Компоты, соки, варенья… Все свое. Вот уж верно говорит пословица: летом ногою пнешь, а зимой в пирог завернешь.
В передней ожил телефон. Володька. Все–таки вспомнил о ее приезде. Серафима Никитична, так и не начав раздеваться, вышла из ванной и взяла трубку.
– Алло!
Ей ответила шуршащая тишина.
– Алло, алло!
Володька набрал номер, а двухкопеечной не оказалось. Сейчас перезвонит.
Она села на пуфик, стоявший у телефона. Злость, вызванная нелегким копанием в земле и тяжким рюкзаком, уходила. Если вдуматься, то дело не в соках и компотах. Ей сладкого нельзя, а Володька жует резинку. И не в свежем воздухе – можно погулять в парке или поехать за город. Дело совсем–совсем в другом…
Работа ее хотя и требует образования, но исполнительская, не творческая. От сих до сих. Высчитала, отмерила, запустила. И все по новой. Голова не болит. А дача… Тут сама себе инженер. Думаешь над каждым цветком, над каждым кустом, над каждой лопатой земли. Как бог, сотворяешь свой мир. Растишь свои райские яблочки, которые с грудным стуком падают всю ночь на землю… Белый налив в этом году поздний…
Телефонный звонок ее испугал, а ведь ждала.
– Да–да! – крикнула она.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – тишая от незнакомого голоса, ответила Серафима Никитична.
– Вы меня не знаете и никогда не узнаете…
– Ну и привет!
Она сердитой рукой утопила аппаратные рычажки. Какой–то парень, шутник, ищет заочного и приятного знакомства.
Телефон зазвонил тотчас. Ливенцова прижала к уху так и не положенную трубку.
– Напрасно вы, Серафима Никитична, обрываете разговор, – сказал тот же голос, вроде бы юношеский, но теперь она в этом не была уверена.
– Кто говорит?
– Я же сказал, вы меня не знаете…
– А вы меня откуда знаете?
– Давайте говорить о деле.
– О каком деле?
– О вашей даче.
– Володька, ты дурака валяешь?
– Серафима Никитична, не тяните время.
– Да что вы от меня хотите? – вскипела Ливенцова.
Ей хотелось бросить трубку, но звонивший знал ее имя и что–то знал про дачу. Может, какой агент Госстраха?
– У вас есть дача…
– Ну есть.
– Салатного цвета, под шифером, с верандой, стоимостью тысяч в восемь.
– Десять.
– Прекрасно, десять.
– Но я ее не продаю.
– А я и не покупаю.
– Чего же вы хотите?
Снять он хочет комнату с верандой на зиму или на следующий сезон. Но она век не сдавала.
– Только вы не бросайте трубку, понятно? – предупредил голос каким–то неживым, отчеканенным тоном.
Она догадалась. Вернее, она вспомнила – был такой случай в восьмом доме по Еловой улице. Хозяйка вернулась в город, и ей сразу позвонил незнакомый парень с дурацким разговором насчет какого–то пса Чугрика. Проверяли, в городе ли она. А после залезли на дачу и сожрали шестнадцать банок компота. Из белого налива.
– Ну так чего вам? – нетерпеливо спросила Ливенцова.
– Серафима Никитична, я хочу получить с вас тысячу рублей.
– А компоту не хочешь?
– Милочка, кто со мной шутил, того теперь сводят судороги.
Ливенцова хотела обрезать нахала за «милочку», за «ты», но не юношеская уверенность в голосе и чуть изменившийся тембр ее остановили.
– Это ты, голубчик, шуткуешь по телефону. Делать нечего?
– Повторяю, ты должна мне выплатить тысячу рублей.
– Может, скажешь, за что?
– За дачу.
– Как за дачу?
– Серафима Никитична, я предлагаю выгодную сделку. Дача стоит десять тысяч. Я прошу одну тысячу. Есть смысл дать одну тысячу, чтобы сохранить десять?
– Ничего не понимаю…
Но она поняла, вспомнила. Хотят сносить дачи под санаторий, давно об этом поговаривали. А звонит какой–нибудь тип из дачного треста и предлагает свои услуги – за тыщу оставить дачу на своем месте. Взяточник проклятый.
– Если не дашь деньги, то дом я сожгу.
От неожиданности, от прилившего возмущения Ливенцова смолкла, не находя подходящих слов, ни подходящих ругательств.
– Как ты сожгешь?
– Даже не заходя на участок. Задняя стена веранды стоит в двух метрах от штакетника. Не так ли?
– Ну так.
– Люди разные ходят вдоль штакетника по дорожке. Не так ли?
– Ну так.
– Вот с этой дорожки я и брошу на толиевую крышу веранды моток шерсти, пропитанный бензином, а кончик нитки подожгу, как бикфордов шнур. И никто никогда и ничего не узнает. Милочка, да разве мало способов поджечь дом?
– Это шантаж! – опомнилась Ливенцова.
– Конечно, – спокойно согласился голос.
– Я сейчас же заявлю в милицию.
– Ну и что?
– Они примут меры.
– Какие, дурашка? Поставить милиционера у дачи?
– Но у меня нет тысячи рублей…
– А вот обманывать нехорошо. Ты же не так давно продала «Москвича».
– Да с
