Ознакомительная версия.
— Во сколько?
— Около половины седьмого. Обнаружили через пятнадцать минут. Еще тепленький был.
— Следы борьбы?
Азаров грустно махнул рукой:
— А, поди разбери, это следы борьбы или следы падения…
— Ладно, поехали отсюда, — сказал Турецкий. — Пусть этим занимается областная прокуратура.
В редакции популярного таблоида, именуемого «Московским комсомольцем», Турецкому координаты Говорова дать отказались.
И вообще отнеслись к звонку крайне подозрительно. Что для таблоидов, заметил про себя Турецкий, совершенно несвойственно.
Какая-то нервная дамочка долго допытывалась, кто он и откуда, потребовала назвать свой номер, она, дескать, убедится, что это действительно Генеральная прокуратура РФ, и перезвонит. От такой наглости «важняк» настолько обалдел, что даже не нашелся сразу, как ответить подостойнее — просто повесил трубку и перезвонил главному редактору.
Главного не было, Турецкий позвонил заму. Тот, слава богу, оказался покладистее и спокойнее, но тоже помог не очень.
— Говоров — прекрасный журналист, но у него, как бы это помягче сказать, пунктик: мания преследования. Он работает исключительно с криминальными сюжетами, и это не тупой пересказ событий, а глубокие журналистские расследования, которые вызывают явное неудовольствие в преступной среде. После двух неудавшихся покушений Говоров фактически перешел на нелегальное положение. В редакции появляется крайне редко, и никогда без острой необходимости. Его даже далеко не все сотрудники знают в лицо.
— То есть его что, вообще невозможно найти? — недоумевал Турецкий. — А за зарплатой он хоть приходит? У нас сегодня, кажется, пятое, или когда у вас зарплату выдают?
— А ведь вы правы, — явно обрадовался зам. главного. — Сегодня после обеденного перерыва будут давать деньги. То есть часто бывает, задерживают, а сегодня как раз редкий случай.
— И Говоров придет?
— Думаю, да, если, конечно, он сейчас в Москве.
Турецкий обещал подъехать, покараулить неуловимого журналиста, а заодно стоит поговорить и с редактором. Возможно, он тоже в курсе подкопов Говорова под продажных ментов.
Телефон зазвонил, когда Турецкий уже переступил порог родного кабинета, морально готовя себя к погружению в раскаленную атмосферу улиц. Звонила дражайшая супруга Ирина Генриховна.
— Саша, ты зарплату получил?
Вот они женщины! Нет бы поинтересоваться: не захирел ли, чем питаешься, как спится в одиночестве? Сразу в точку. Сразу о главном.
— Получил. — У Турецкого тоже вот выдался редкий случай. Видимо, годовщину августовского кризиса родное правительство решило отметить выдачей зарплаты в срок. И на всякий случай начали на месяц раньше. А то вдруг в августе новый дефолт случится.
— Саша, мы тут совсем пропадаем, такая дороговизна. Вышли на главпочтамт до востребования сколько сможешь. Хорошо?
— А может, самому приехать?
— Ты серьезно?
— Что, помешаю?
— Чему?!
— Ну, курортные романы…
— Турецкий! Что ты несешь. Мы целомудренны до безобразия. А тебе действительно дали отпуск? Что же ты торчишь в кабинете?
— Тут кондиционер. А отпуск пока не дали, но скоро вот закончу…
— Саша, я всего две минуты заказывала, так что ты там заканчивай, грязные рубашки сдай в прачечную, не питайся в сомнительных забегаловках и…
— Папочка, я хочу на дельтаплане полетать над морем, пришли нам денежек побольше, — вклинилась Нинка. — Мы тут скучаем…
На этом связь прервалась. Да, видимо, концерты с большим успехом не удались, и другой спонсор, кроме бедного меня, подумал Турецкий, не отыскался. А жаль.
Зам. главного редактора «Московского комсомольца», ничем не примечательный тип лет пятидесяти, к сожалению, ничего об изысканиях Говорова на предмет наркоманов и их отношений с милицией не знал. Или знал, но говорить не желал. Потому тема была исчерпана мгновенно и дальше разговор перетек на общие темы: о погоде, об экономической обстановке в стране и мире в целом, о наглости НАТО, о всеобщем бардаке и так далее. Редактор работой был, похоже, не особенно загружен, потому беседовал с удовольствием, чего нельзя сказать о Турецком.
Кондиционер в кабинете хотя и присутствовал, но не работал, и пятидесятилетний московский комсомолец боролся с жарой с помощью своей же родной газеты, он ею обмахивался и при этом угощал Турецкого горячим чаем, и сам его тоже пил. Секретарша редактора была предупреждена и в случае появления Говорова должна была незамедлительно доложить об этом. Что она и сделала, когда Турецкий уже отчаялся ждать и собирался откланиваться.
Говоров, которого Турецкий перехватил прямо у кассы, долго изучал его удостоверение и, воровато оглядевшись, молча кивком предложил следовать за ним. За ближайшим углом от входа в редакцию была припаркована обшарпанная «вольво», в которую Говоров и предложил сесть Турецкому, а после, еще раз опасливо оглядевшись, влез сам. Несмотря на жару, журналист был в застегнутой доверху кожаной куртке и кожаных штанах. Зачем он понадобился следователю Генпрокуратуры, Говоров даже не поинтересовался, а на вопрос, куда они направляются, ответил туманно:
— Туда, где завтра вы меня уже не найдете.
Какими-то закоулками-переулками «вольво» с жутко стучащим мотором и задним бампером, безбожно скребущим по асфальту, добралась до явно необитаемого семиэтажного дома сталинской постройки и наверняка предназначенного под снос или, возможно, под капитальную реконструкцию. Во всяком случае, строение было огорожено забором, на котором имелись надписи: «Работы ведутся СМУ № 287».
«Вольво» оставили в подворотне, и, отогнув доску в заборе, Говоров пропустил Турецкого во двор. Сам он не переставал озираться и нервно поводить плечом — товарищ был определенно со странностями. Если еще учесть, что он носил толстенные плюсовые очки и наверняка ничегошеньки не видел дальше полутора метров, его оглядки представлялись откровенной паранойей.
По полуразвалившейся лестнице поднялись на третий этаж. Говоров отстранил Турецкого от света, падавшего сквозь разбитое окно, и опустился на колени у единственной не снятой с петель двери. Он осторожно провел пальцем по косяку и отделил волосинку, которая соединяла дверь с дверной коробкой (интересно, чем он крепил волосинку, клеем?), рассмотрел ее на свет, удовлетворенно хмыкнул, очевидно убедившись, что она не повреждена.
Потом встал на цыпочки и еще раз повторил операцию со второй волосинкой на верхней части двери.
После чего с воплем саданул дверь ногой — она совершенно спокойно открылась, поскольку замок отсутствовал, — и ласточкой нырнул внутрь. Выстрелов не последовало, и вообще ничего страшного не случилось.
Говоров поднялся, отряхнулся и наконец пригласил Турецкого войти. Когда он расстегнул куртку, «важняк» увидел, что под ней тяжелый омоновский бронежилет.
Бронежилет Говоров не снял, к окнам не подходил, дверь закрыл и подпер старым тяжелым комодом, потом отодрал пару половиц на кухне и вытащил из образовавшегося тайника ноутбук, спиртовку и банку кофе. В компьютер он тут же что-то записал, но повернул его так, чтобы Турецкий ни в коем случае не увидел содержимое экрана. Чашки и канистра с водой стояли тут же на кухне, и журналист, спрятав ноутбук обратно под пол, взялся варить кофе.
Все происходило в полном молчании и напоминало дурной сон. Турецкий даже ущипнул себя, чтобы убедиться, что все это действительно происходит. Только когда кофе был разлит по чашкам, Говоров заговорил:
— Так что вы хотели мне рассказать?
— Я, собственно, хотел скорее у вас поинтересоваться, — с явным облегчением ответил Турецкий. — Примерно три месяца назад вы разговаривали с человеком по имени Евгений Промыслов. Я хотел бы выяснить содержание этих бесед и посмотреть ваши публикации, с этим связанные, если они, конечно, существуют.
— Я гарантирую своим источникам полную секретность и ни с вами, ни с кем это обсуждать не стану, — безапелляционно заявил Говоров. Он залпом выдул свой кофе и, часто моргая, уставился на Турецкого сквозь толстые линзы.
— Хорошо, отвлечемся от Промыслова и поговорим о наркотиках и о продажных милиционерах, — предложил Турецкий.
— Откуда мне знать, что вы не один из них?
— От верблюда! — запланированно вспылил «важняк». — У меня в кармане пистолет, и, если бы я, «продажный мент», хотел, пристрелил бы вас, невзирая на все ваши дурацкие скаутские заморочки.
Говоров посмотрел на Турецкого долгим оценивающим взглядом, покачиваясь на колченогом табурете, и вдруг бросился на него с неизвестно откуда взявшимся ножом, вопя, как заправский каратист.
Нож он использовать не успел — Турецкий, на таком же табурете, автоматически сгруппировался и угодил нападавшему коленом в пах, но сам при этом получил локтем по зубам и оказался на полу. Говоров свалился в конвульсиях рядом. Турецкий достал пистолет и щелкнул предохранителем, но пыл журналиста иссяк так же внезапно, как и зародился. Отдышавшись, он засунул нож в специальный карманчик на кожаной штанине и протянул руку в знак примирения:
Ознакомительная версия.
