Пол, где лежали тела, все еще застлан пластиком. Она поднялась по лестнице на второй этаж. В спальне попросторнее — неубранная постель. Из-под кровати торчит тапка. Второй не видно. На этаже еще две комнаты. В той, что выходит на запад, на обоях зверушки — детский узор. Она смутно припомнила, что мать как-то рассказывала про эти обои. Кровать, комод, кресло и стопка тряпичных ковриков у стены. Она открыла стенной шкаф, оклеенный внутри газетами. Выпуски 1969 года. Уже тогда мать не жила здесь более двух десятков лет.
Она села в кресло у окна. На улице стемнело, лесистых холмов за озером не разглядеть. У опушки ходит полицейский, освещенный фонариком коллеги. Временами останавливается, наклоняется к земле, будто ищет что-то.
Биргитту Руслин охватило отчетливое ощущение, что мать совсем близко. Где-то здесь она сидела задолго до ее рождения. Здесь, в комнате, в другом времени. Кто-то сделал зарубки на белом крашеном подоконнике. Может, мама? Может, каждая зарубка — стремление прочь и новый день?
Она встала, спустилась вниз. Возле кухни — комната с кроватью, костыли у стены, старое инвалидное кресло. На полу у ночного столика — эмалированный горшок. Судя по всему, этим помещением давно не пользовались.
Она вернулась в гостиную, тихонько прошлась по комнате, словно опасаясь кого-то потревожить. Ящики секретера наполовину выдвинуты. В одном — скатерти и салфетки, в другом — клубки темной шерсти. В третьем, самом нижнем, — пачки писем и записные книжки в коричневых переплетах. Она взяла одну, открыла. Имени нет. Страницы плотно исписаны бисерным почерком. Достала очки, попробовала разобрать мелкие буквы. Книжка старая, слова написаны в старой орфографии. Чей-то дневник. Речь в записках шла о паровозах, вагонах, железнодорожных рельсах.
Потом вдруг в глаза бросилось слово, заставившее ее вздрогнуть: Невада. Она замерла, затаив дыхание. Что-то вдруг изменилось, пустой и безмолвный дом передал ей сообщение. Она попробовала читать дальше, но тут во входную дверь постучали. Биргитта Руслин положила книжку на место, задвинула ящик. В комнату вошла Виви Сундберг.
— Вы, конечно, видели, где лежали тела. Показывать не надо.
Биргитта Руслин кивнула.
— На ночь мы запираем дома. Так что пора уходить.
— Вы нашли других родственников здешних обитателей?
— Как раз хотела вам сказать. Похоже, Брита и Август не имели ни своих детей, ни других родственников, кроме тех, что жили здесь, в деревне, и тоже убиты. Завтра мы внесем их имена в открытый список жертв.
— А что потом?
— Пожалуй, над этим не мешает подумать вам, вы ведь их родня.
— Роднёй меня не назовешь. Но мне, во всяком случае, не все равно.
Они вышли на крыльцо. Виви Сундберг заперла дверь, повесила ключ на гвоздик.
— Вряд ли кто сюда полезет, — сказала она. — Деревню сейчас охраняют не хуже, чем королевский дворец.
На дороге они попрощались. Яркие прожектора освещали некоторые из домов. У Биргитты Руслин снова возникло ощущение, будто она на сцене театра.
— Завтра поедете домой? — спросила Виви Сундберг.
— Вероятно. Вы успели обдумать мое сообщение?
— Завтра на утреннем совещании доложу сотрудникам, и оно будет обработано так же, как и вся прочая информация.
— Однако вы согласитесь, что вполне правдоподобно, даже вероятно, что тут существует связь?
— Об этом говорить преждевременно. И по-моему, вам лучше всего не ввязываться в эту историю.
Биргитта Руслин проводила взглядом Виви Сундберг, та села в машину и уехала.
— Не верит она мне, — вслух сказала она в темноту. — Не верит, и в общем-то я ее понимаю.
Но вместе с тем это ее возмутило. Будь она полицейским, непременно заинтересовалась бы сообщением, указывающим на связь со сходным преступлением, пусть и совершенным на другом континенте.
Она решила поговорить с прокурором, возглавляющим расследование. Он наверняка оценит важность информации.
Изрядно превышая скорость, Биргитта Руслин поехала в Дельсбу и все еще не успокоилась, когда затормозила возле гостиницы. В ресторане у рекламщиков шел банкет, и она поела в безлюдном баре. Заказала бокал вина. Австралийского «Шираза» с богатым букетом, только никак не могла решить, отдает ли вино шоколадом, или лакрицей, или тем и другим сразу.
Поев, она поднялась в номер. Возмущение улеглось. Она приняла таблетку железа, вспомнила о дневнике, который перелистывала. Надо было рассказать Виви Сундберг о находке. Но почему-то она не рассказала. Ведь и дневник рискует стать незначительной деталью в обширных материалах расследования.
Как судья она приучила себя ценить полицейских, обладавших особым даром разыскивать важные связующие звенья в материале, который другим представляется сумбурным и хаотичным.
К какому типу полицейских принадлежит Виви Сундберг? Корпулентная женщина средних лет, похоже не отличающаяся быстрым умом.
Биргитта Руслин тотчас раскаялась в этой мысли. Думать так несправедливо, ведь она ничего не знает о Виви Сундберг.
Биргитта легла на кровать, включила телевизор, чувствуя вибрации аккордов контрабаса, доносившиеся из ресторана.
Проснулась она от телефонного звонка. И, глянув на часы, поняла, что спала больше часа. Звонил Стаффан:
— Где ты находишься? Куда я звоню?
— В Дельсбу.
— Толком не знаю, где это.
— К западу от Худиксвалля. Если не ошибаюсь, одно время много говорили о поножовщинах в Дельсбу.
Она рассказала о поездке в Хешёваллен. Из трубки доносилась джазовая музыка. Наверно, ему хорошо в одиночестве, подумала она. Можно слушать джаз, который мне совсем не нравится.
— И что теперь? — спросил Стаффан, когда она умолкла.
— Завтра решу. Я еще не привыкла, что все время в моем распоряжении. А пока возвращайся к своей музыке.
— Это Чарли Мингус.
— Кто-кто?
— Ты что, вправду забыла, кто такой Чарли Мингус?
— Иногда мне кажется, что у всех твоих джазовых музыкантов одинаковые имена.
— Ты меня обижаешь.
— Извини, я не хотела.
— Значит, сомнений нет?
— О чем ты?
— О том, что, в сущности, ты презираешь музыку, которая мне очень нравится.
— Это почему?
— Вопрос к тебе самой.
Разговор быстро иссяк. Стаффан бросил трубку. Это ее взбесило. Она набрала его номер, но муж не ответил. Больше она звонить не стала. Вспомнила, о чем думала в тот день, на пароме через Эресунн. Устала не я одна. Он видит меня такой же холодной и отстраненной, как я его. И оба не знаем, как выбраться из сложившейся ситуации. Но выхода не найти, если мы не способны поговорить друг с другом без ссоры и горьких взаимных обвинений!
Я могла бы написать об этом. Об обидах.
Мысленно она составила целый список рифм: обида, беда, нужда, вода, ерунда. Песня судьи о боли, подумалось ей. Но как тут избежать банальности?
Биргитта приготовилась ко сну. Но заснула не сразу. Рано утром, еще затемно, ее разбудил хлопок двери где-то в коридоре. Она лежала в потемках, вспоминая, что видела во сне. Она находилась в доме Бриты и Августа. Они оба сидели на темно-красном диване, а она стояла посреди комнаты. И вдруг заметила, что совершенно раздета. Тщетно попыталась прикрыться и уйти. Ноги как парализовало. Глянув вниз, обнаружила, что они вросли в пол.
Тут она проснулась. Лежала в темноте, прислушиваясь. Громкие пьяные голоса приблизились и исчезли. Она посмотрела на часы. Четверть пятого. До рассвета еще далеко. Она улеглась поудобнее, и тут ее осенило.
Ключ висел на гвозде. Биргитта Руслин села в постели. Конечно, это запрещено и нелепо. Забрать бумаги из комода. Не дожидаясь, когда кто-нибудь из полицейских случайно заинтересуется ими.
Она встала, подошла к окну. Безлюдно, тихо. Я могу это сделать, подумалось ей. В лучшем случае поспособствую расследованию, чтобы оно не завязло в том же болоте, как и худшее из известных мне преступлений — убийство премьер-министра Пальме. Но я совершу противоправные действия, и педантичный прокурор сможет убедить бездарного судью, что я запутала расследование преступления.
Плохо, что она выпила вина. Судья, в нетрезвом виде управляющий машиной, — это катастрофа. Она подсчитала, сколько времени прошло после ужина. Алкоголь должен бы уже улетучиться. Но уверенности нет.
Нельзя этого делать, подумала она. Даже если полицейская охрана спит. Нельзя.
Потом она оделась и вышла из номера. В коридоре ни души. За несколькими дверьми народ продолжал пировать. И из-за одной доносились звуки любовной сцены.
За стойкой портье никого. Но в глубине комнаты мелькнула спина светловолосой женщины.
На улице ее встретил мороз. Ветра нет, небо чистое, мороз изрядно усилился.
В машине Биргитту Руслин опять охватили сомнения. Но соблазн был слишком велик. Она хотела прочесть дневник до конца.
