— Я не буду отвечать ни на какие… — начал было Барский, но Коржанов оборвал его неожиданно резко:
— Будешь, еще как будешь. И сказать тебе, почему? Не потому что ты перессал наших намеков, а потому что тебе позарез хочется знать, зачем тебя вызвала твоя подружка. А она сама ни черта не знает, только боится. Вся информация у нас, потому что мы занимаемся этим делом. Так что тебе придется ответить на наши вопросы, чтобы получить ответ на свои. Лады?
Барский пожал плечами и со вздохом признал свое поражение словами:
— Вот речь не мальчика, но мужа.
— Итак, Марина Козинская, тридцати трех лет…
— А я был уверен, что ей еще нет двадцати семи…
— … после четвертого развода решила не узаконивать своих взаимоотношений с мужчинами. По образованию актриса, Щукинское, выступала в музкомедии, танцевала в варьете. В молодости имела приводы в милицию за проституцию…
— Это я ей давно простил, — быстро вставил Барский.
— Наркотиками пробавлялась…
— Если она и пробовала раньше, то давно бросила, — резко сказал Барский. — И не черта шить девке дело на пустом месте. Что у родного ведомства против нее?
— Она живет в Крылатском. И по чистой случайности ты последние полгода указываешь этот же адрес и телефон, как свои. Два дня назад Марина звонила тебе в Сочи.
— Боюсь, что вы не много узнали, не так ли?
— Подслушивать правительственную линию нам не разрешили, — сказал Коржанов.
Барский важно надул щеки.
— Ну вот, хоть какая-то польза от этой поганой работы. Хоть не каждому топтуну ты по зубам.
— Черт бы тебя побрал! — взорвался Коржанов и, оглянувшись, понизил голос. — Ну, ладно. Твоя подружка нам как-то по фигу. Но у Марины есть сестра. Наташа. Лет на пять-восемь моложе Марины, так что ей сейчас около двадцати пяти. Тоже художница. Была замужем за поэтом, который не вернулся из гастролей по Аргентине…
— Богэма, епыть… — угрюмо буркнул Федя.
— Теперь она утешилась с дружком, которого зовут Ефим Абрамович Лифшиц.
— Правильно говорят: в семье не без еврея, — кивнул Барский. — Ну и чем же вам не угодил наш еврей? На вид он скромняга-парень. Хохмач, помешанный на своих машинках. Они с Наташкой вроде бы затевали что-то более-менее серьезное. («Если у этих двоих вообще может быть на уме что-либо серьезное» — добавил он про себя.)
— Его в последний раз видели тринадцать дней назад, когда он высадил Наташу на Ленинском около метро, а сам уехал на выходные предположительно в Питер. Мы не думаем, что ему удалось добраться туда. Мы не смогли найти ни одного человека, который бы видел его самого или машину. Ты помнишь ее, чехардак типа «антилопы-гну» вишневого цвета. Парень помешался на старинных автомобилях.
— Вы теперь работаете в бюро по розыску пропавших?
— Да, когда пропавшим оказывается инженер-электронщик, принимающий участие в закрытом правительственном проекте, — отрезал Сияпин.
Барский застыл на мгновение с открытым ртом, а потом вполне натурально зевнул.
— Интересно. Ну, за внутреннюю безопасность полностью отвечает ФСБ. Не скучайте, мужики. — Он потянулся и встал. — Звоните мне, когда окончательно запутаетесь. У меня есть на примете хорошее частное детективное бюро. Кстати, своим они валютой платят.
— Ты хочешь сказать, что вернулся вовсе не для того, чтобы разыскивать Лифшица? — потребовал ответа Коржанов.
— Точно. Хотя у меня есть кое-какие соображения относительно того, где он может быть.
— Да? — Оба агента быстро поднялись на ноги.
— Он сейчас торчит где-нибудь на проселочной дороге с пустой канистрой. Эти старые модели просто взахлеб жрут бензин, — со смехом сказал Барский, подхватывая свой «дипломат».
— Черт бы тебя… — кулаки Коржанова сжались.
У двери Барский задержался ровно на столько, чтобы успеть посоветовать им:
— Не теряйте времени, выслеживая меня. Я буду у себя в «Трубе». А потом, я думаю, провожу Маришку домой. Сами понимаете, дело семейное.
* * *
Итак, история достигла своей кульминации. И разрешится, наверняка взрывом. Она, наверное, и не могла кончиться иначе — уж слишком истеричными, неистовыми и яростными были те порывы чувств, которые обрушивались на кораблик их маленькой семьи.
Да он и звал их так «моя маленькая семья». Вся история началась пять лет тому назад, в конце перестроечного года, когда в кабинет Барского привели заплаканную девочку и очень попросили помочь. Он успокоил девочку, как мог, налил ей чаю, предложил закурить, сходил за пепельницей (сам Барский тогда не курил) и, вернувшись обнаружил превращение гадкого утенка в прекрасного лебедя. Зареванная чумичка с обвисшими влажными космами превратилась в очаровательную блондинку с невероятно чистыми скандинавского типа глазами. Она не имела права зваться иначе, чем Наташей, предположил Валерий — и угадал.
Затем последовала история, лишний раз подтвердившая постулат Толстого о том, что все несчастные семьи несчастны по-своему. История семьи Козинских-Малютиных изобиловала приключениями, бурными страстями, загадочными взлетами и сокрушительными падениями. Глава семьи, талантливый книжный иллюстратор, получил Сталинскую премию за цикл графических работ на тему «Ленин и дети», затем отправился в лагерь за портрет Сталина, в котором кто-то что-то не то усмотрел, затем вновь получил премию. Его супруга — артистка Большого — собрала все мыслимые и немыслимые награды и сплетни, развелась и вышла замуж за голландского миллионера, который оказался проходимцем, вернулась в страну и снова вышла замуж… Как зачарованный Валерий Барский слушал эту захватывающую историю, пока она вдруг не подошла к логическому концу. Итогом брака были две очаровательных девочки, одна из которых приняла фамилию матери, а другая — отца. Родители же вскоре один за другим последовали в могилу, и девочки остались без средств к существованию. Впрочем, обе были к тому времени уже вполне самостоятельными, старшая зарабатывала на хлеб танцами и древнейшим способом, младшая писала картины и участвовала в различных «акциях» хиппующей богемы, так что порой за ее картины удавалось что-то получить. Но после одного задушевного разговора сестрички решили взяться за ум и открыть, как выразилась Наташа «нечто вроде театрального кафе-шантана, клуба художников и поэтов, где каждый мог бы испить из живительного источника Искусства, вложить в него частицу себя и пообщаться с себе подобными». А в итоге получился полутемный подвал со стенами, изрисованными братьями-художниками так, что неподготовленного человека могло стошнить, и исписанными похабными стишками. Гонорары свои художники и поэты сами предложили получить выпивкой и даже вполне могли обойтись своей закуской, на что девочки вначале радостно согласились, однако спустя неделю с ужасом стали убеждаться, что их шантан в одночасье превратился в вульгарный бордель, прибежище бомжей и прочей пьяни. В довершение ко всему на хозяек наехали рэкетиры и потребовали сумму, которой кабак не смог бы дать и за год. Залившись слезами девочки обегали всех своих знакомых и собрали деньги. Но через день приехала другая группировка и тоже потребовала денег. Как посоветовали знакомые, девочки свели тех и других, чтобы те разобрались и (втайне лелеяли надежду девочки) перестреляли друг друга. Но мафиози решили чисто по-деловому и потребовали платить и тем, и другим. Назавтра истекал последний назначенный срок и…
— А продать свой вонючий кабак вы не пробовали? — спросил Барский, искренне желая помочь.
— Я лучше лягу под этого Куска! — побелев, выкрикнула Наташа.
— Это кличка его, Кусок, да? — вдруг заинтересовался Барский и затребовал к себе дело этого парня.
Выяснилось, что молодой человек с указанной кличкой уже год как состоит в розыске за убийство милиционера на Тушинском рынке. Так что, когда на следующий день команда подъехала к «Трубе», ее окружили ребята в масках и бронежилетах, а Куску, который попытался сопротивляться, шальная пуля угодила в печень, и он истек кровью, не приходя в сознание.
На следующий день с главарем очередной, приехавшей за данью команды беседовал лично Барский, прочая же команда лежала на снегу, заложив руки за головы. Их, пожурив, отпустили, задержав только одного дурня с «лимонкой». Главарь же по кличке Дупель еще долго приходил к Барскому и исправно стучал на всех своих коллег по преступному миру. Тогда же начался бурный, в одночасье закончившийся роман Валерия и Наташи; роман этот, как сказал бы поэт, сгорел, подобно Фениксу, чтобы на углях его разгорелось пламя истинной Любви. После знакомства с Мариной, Валерий еще несколько дней по наитию считал себя влюбленным в Наташу, и приходил по утрам на работу, как сомнамбула, тело его сладко ныло от любовных пыток, которым его подвергала по ночам молоденькая, но уже изощренная в этом искусстве художница, перед глазами же стоял облик ее более взрослой сестры.
