«Сенатор от Манхэттена, Стивен Джей Пул, — продолжала дикторша, — бывший офицер сыскного отдела нью-йоркского департамента полиции, парализованный в нижней части туловища после участия в перестрелке с поставщиками наркотиков в 1978 году, выразил оптимизм по поводу того, что смертная казнь, которая не практиковалась в штате Нью-Йорк с 1963 года, будет введена вновь. Выступая на пресс-конференции, состоявшейся на ступеньках штаб-квартиры департамента полиции, Пул предупредил любого, кто попытается напасть на представителя власти…»
Потом зазвучал мягкий голос. Не мягкий голос Фрэнки Крокера. Фрэнки каждый вечер в конце передачи говорил что-то типа: «Все было здорово, потому что с нами были наши постоянные слушатели. Живите до ста лет, а я буду жить до ста лет без одного дня, чтобы не видеть, как умирают такие замечательные люди, как вы». И еще до того, как он ставил запись с песней «Настроение», оно у вас поднималось. А этот придурок Пул говорил мягким голосом, но от этого голоса у вас мурашки бежали по телу.
… — Пожизненное заключение для животного, убивающего полицейского, шерифа, охранника, солдата национальной гвардии, любого представителя правопорядка, является чрезвычайно мягким наказанием. Как мы объясним родным и близким убитого полицейского, шерифа, заместителя шерифа, охранника, гвардейца, любого пред…
Элвис не желал слушать эту парашу. Он выключил радио. Всякий раз, когда кто-то называл Нью-Йорк «Эмпайр Стейт», Элвис вспоминал свою мать. Ребенком он думал, что люди называют этот город Вампайр[2] Стейт, и его мать считала это до такой степени остроумным, что заставляла его без конца повторять эту ерунду. Она показывала на здание Эмпайр Стейт Билдинг, которое было видно из района Корона, где они жили, и говорила:
— Ну, как называется это большой дом, Элвис?
И он отвечал:
— Вампайр Стейт Билдинг, мама.
Он говорил так даже после того, как узнал, что это не Вампайр Стейт Билдинг. Думать о матери было даже хуже, чем слушать этого придурка-полицейского, желающего несчастливого Нового года всем потенциальным убийцам полицейских.
Элвис сделал кое-какие подсчеты. Оставалось около часа до того времени, когда они должны были вернуться в тюрьму. То есть до того времени, когда начнутся поиски. За это время он может спокойно проделать пятьдесят миль и оказаться в другом штате. Там, может быть, ему начнет наконец везти? Может быть, фортуна повернется к нему лицом?
Он снова включил радио, как раз в тот момент, когда закончили передавать новости, и Фрэнки Крокер уже говорил: «Нет на свете никого лучше друга моего». А затем он проиграл вещь Трейси Чэпмен «Крошка, удержу ли я тебя?» в исполнении Фокси Браун.
Элвис подпевал:
«Извини», — вот и все, что ты можешь сказать.
Годы прошли, но слова нелегко подыскать.
Извини, извини, извини.
«Прости меня» ты должна была бы сказать.
Годы прошли, но слова нелегко подыскать.
А ведь нужно всего лишь сказать — «Прости меня».
В свете автомобильных фар уже крутился вихрь метели. На сидении, на приборном щитке автомобиля — кровь и мозги двух представителей закона.
— Попроси диск-жокея поставить какую-нибудь медленную вещь, — сказала Энн Джонс.
— Стареешь? — спросил Джо Каллен.
— Становлюсь старомодной. Я хочу ощущать своего партнера по танцу. Попроси его, чтобы он поставил «Время проходит».
— Мне кажется, этот диск-жокей не включает музыку по заявкам. Он настоящий артист.
— Что-то вроде ветчины со ржаным хлебом? Мария хотела, чтобы Фрэнки стал диск-жокеем.
— У Фрэнки это отлично получилось бы, — сказал Каллен.
Энн подняла глаза к небу и покинула танцзал, оставив Каллена одного дотанцовывать шимми. Некоторое время он делал вид, что может прекрасно танцевать и один, потом ему надоело и он отправился искать Энн. Он держался рукой за левое бедро, которое побаливало после танца. Он не часто танцевал.
Энн стояла, облокотившись о перила лестницы, которая спиралью уходила вниз на первый этаж. Когда Каллен подошел, она резко повернулась к нему.
— Боже, опять это со мной. Мне показалось, что ты подходишь ко мне не сзади, а спереди.
Это было одно из самых странных мест в городе. Расположенное на стыке районов Квинс и Нассау, оно было похоже на кегельбан. Снаружи сплошной бетон, мощные углы, только кое-где смягченные снегом, которого за ночь навалило столько, что движение транспорта почти прекратилось. Внутри все было очень изящно и все в зеркалах: стены, потолки, двери, холлы; везде, где не было ковров, располагались зеркала. Одни зеркала отражались в других, отражая при этом всех и все. Отражая и отражая вновь и вновь. Человек, приближающийся к вам (а может быть, он удаляется от вас?), — это вы или кто-то другой? Эта кокетка улыбается вам или кому-то еще? А может быть, она улыбается самой себе? В узких коридорах человек раздваивался, растраивался, выстраивался в ряд и исчезал за правым поворотом, растворяясь в историческом прошлом, в то время как слева надвигался, надвигался еще один ряд людей, марширующих в будущее. А может быть, наоборот?
В туалете (он был там один, по крайней мере так ему казалось) Каллен громко напевал вещь Трейси Чэпмен «Крошка, удержу ли я тебя?». Выходя из кабинки и одергивая пиджак, он вдруг увидел, что рядом с ним находится около десяти других мужчин, одергивающих свои пиджаки, но тотчас фыркнул, так как понял, что это только его отражения в зеркалах.
Это здание называлось «Манор», но могло бы и вообще никак не называться, потому что «Манор» не отражало сути происходящих здесь событий — это был дворец бракосочетаний. Здесь игрались роскошные свадьбы с подружками невест и шаферами, цветочницами и специальными людьми, которые несли кольца на подносах. Двоюродная сестра невесты (а, может быть, тетя жениха?), которая когда-то проходила слушание на роль в опере «В поисках звезд», пела «Согласие» и «Когда я в первый раз тебя увидела». На пластмассовой палочке для смешивания коктейлей была надпись — «Мария и Стейси, 14 декабря 1991 г.» И невеста, и жених принадлежали к белой расе. На ней — вуаль и платье со шлейфом. Он на полголовы выше ее, одет во фрак. Это манекены. Настоящая невеста испанского происхождения, на ней короткое платье. Жених — афро-американец. Он одного роста с невестой, несмотря на то, что у него прическа высотой в четыре дюйма. Его волосы обесцвечены. Он одет в смокинг синего цвета.
Эта свадьба игралась в зале, который назывался «Тристан и Изольда». Невестой была Мария Эсперанса, детектив второго класса отдела внутренних дел нью-йоркского департамента полиции. Жених — Стейси Ладислоу, судебный пристав, работающий в районном суде Бронкса. Это была только одна из свадеб, игравшихся во дворце в тот день. Минуя коридор, уставленный зеркалами, и свернув налево, вы попадали в зал под названием «Данте и Беатриче», где Тамара сочеталась с Натаном. (Каллен, настоящий полицейский, быстро пронюхал, как звать молодоженов, прочитав их имена на палочках для смешивания коктейлей, которые обронил один из юных капельдинеров, покинувших торжество несколько минут назад и теперь дравшихся в холле на искусственных рапирах). Направо, в зале, носящем имя «Ромео и Джульетта», Лордис сочеталась с Джеймом. В зале «Херо и Линдер» Антонина выходила замуж за Антонио.
— Почти как у Шекспира, — сказала Энн, когда они с Калленом изучали список пар, вывешенный в холле. В зале под названием «Орфей и Эвридика» Поппи сочеталась с Барри.
И это были только утренние бракосочетания. Метрдотель Лордис и Джейма все посматривал на часы и накручивал прядь волнистых волос на палец, нервничая из-за того, что свадьба играется по европейскому времени, то есть на два часа позднее, а у метрдотеля (он гринго) еще были Ами и Нгуен, бракосочетание которых должно состояться в зале «Ромео и Джульетта» в семь часов. Шарон и Нейл, Мелани и Дон, Латифа и Шариф, Йе-Мей и Ши Джей должны были сочетаться браком в тот вечер, соответственно в залах «Пигмалион и Галатея», «Купидон и Психея», «Аполлон и Дафния», «Эхо и Нарцисс».
Энн сказала:
— У многих из этих пар жизнь не сложится. Думаешь, они знают об этом?
А потом добавила:
— У них нет зала, названного в честь Бонни и Клайда.
Энн сидела, свесив ноги, на перилах лестницы, заставляя Каллена, боявшегося высоты, нервничать, и смотрела, как Антонио позирует перед фотографом, у которого был аппарат марки «Хассеблад». Черноглазая Антонина стояла в вызывающей позе, сжав губы, всем своим видом давая понять, что она презирает этого жалкого фотографа. Антонио, рядом с которым стояли шафер и капельдинер, побаивался черноусой мамаши Антонины, стоящей рядом с фотографом и старающейся заглянуть в видоискатель. Антонио улыбался самым дурацким образом и делал то, что ему говорили.
