– После обеда? Не ночью? – Питт непритворно удивился.
– Нет! В том-то и дело, Томас, – ответил нетерпеливо Мэтью. – Они говорят, что он повредился в уме, что страдал от старческого маразма. Но это ложь. Ничего подобного! Отец был одним из самых здравомыслящих людей на свете. И он никогда не пил бренди! По крайней мере, очень редко.
– А какое отношение ко всему этому имеет бренди?
Мэтью сгорбился, вид у него был в высшей степени подавленный и недоумевающий.
– Сядь, – скомандовал Питт. – Я вижу, за всем этим скрывается гораздо больше, чем ты мне рассказал. Но когда ты в последний раз ел? Вид у тебя ужасающий.
Мэтью слабо улыбнулся:
– Мне совсем не хочется есть. Пожалуйста, не беспокойся, только выслушай.
Питт кивнул и сел напротив.
Десмонд опустился на край кресла, подавшись вперед, весь в крайнем напряжении.
– Как я уже сказал, отец умер вчера. Он был у себя в клубе. И провел там бо́льшую часть дня. Они нашли его мертвым в кресле, когда служитель пришел напомнить о времени и спросить, будет ли он обедать. Становилось поздно, – Мэтью поморщился. – Они сказали, что он выпил много бренди, и, видя его, решили, что он перебрал и заснул. Вот почему никто не побеспокоил его раньше.
Питт слушал не перебивая, но со все возрастающим чувством тяжелой печали, ибо знал, что последует дальше.
– И конечно, когда они заговорили с ним, то поняли, что он мертв, – сказал Мэтью угрюмо.
Он так явно старался унять дрожь в голосе, что, будь на его месте кто-нибудь другой, Питт смутился бы. Но сейчас он испытывал те же чувства, что и Мэтью. Спрашивать было не о чем. Это было не преступление, тут нет ничего загадочного. Это было несчастье, более внезапное, чем большинство подобных утрат, и поэтому потрясающее сильнее, чем обычно. Но если смотреть объективно, это такая потеря, которая рано или поздно случается во всех семьях.
– Я очень сожалею, – повторил он тихо.
– Но ты не понимаешь! – Лицо Мэтью снова вспыхнуло от гнева, и он осуждающе взглянул на Питта, а затем глубоко вздохнул. – Видишь ли, отец принадлежал к какому-то обществу – благотворительному, кажется… во всяком случае, он сам так думал. Они устраивали всякие мероприятия… – Мэттью небрежно взмахнул рукой. – Какие – не знаю точно. Он никогда мне не рассказывал.
Томас вздрогнул, как от озноба. Отчего-то он почувствовал себя так, словно его обманули.
– «Узкий круг»[3], – процедил он сквозь зубы.
– Так ты знал! – поразился Мэтью. – Каким же образом тебе это стало известно, а я об этом и не подозревал?
Вид у него был уязвленный, словно Питт злоупотребил его доверием.
Вверху на лестнице хлопнула дверь, и послышался топот бегущих ног, но ни Томас, ни Мэтью не обратили на это внимания.
– Это просто догадка, – ответил Питт, хмуро усмехнувшись. – Я не так уж много знаю об этой организации.
Десмонд посуровел, словно между ними закрылась дверь. Он смотрел недоверчиво: уже не как друг, не как брат, которым его привык считать Питт.
– Ты член этого общества?.. Нет, конечно, извини. Глупый вопрос. Если бы ты в нем состоял, то ни за что не сказал бы мне. Но как иначе ты узнал об отце? Ты вступил туда вместе с ним? Сколько лет назад? Меня он никогда туда не приглашал!
– Нет, я не вступал, – резко ответил Питт, – и не слышал о нем до самого недавнего времени, пока не столкнулся с этими людьми в ходе одного расследования. Я отправил под суд нескольких его членов и разоблачил других за участие в мошенничестве, шантаже и убийствах. Поэтому я, возможно, знаю о них гораздо больше, чем ты, – в том числе и то, что они чертовски опасны.
В коридоре Шарлотта что-то сказала одному из ребят, и шаги стихли.
Несколько минут Мэтью сидел молча, но мысли, которые жгли его мозг, отражались во взгляде и на усталом, изборожденном горькими чувствами лице. Он все еще не оправился от внезапного удара, не смирился с мыслью, что отца больше нет. Он едва мог удержать себя в руках – так остро ощущались чувство внезапного одиночества, жалость к умершему и сознание вины, хотя и не понимал, в чем виноват, разве что упустил какие-то мелкие возможности, не сказал вовремя каких-то нужных слов. Он также изнемогал от усталости и поначалу очень рассердился на Питта. Он был разочарован в друге; пожалуй, готов был даже обвинить его в предательстве. Но после того, как Томас все объяснил, Мэтью почувствовал невероятное облегчение и вину, что плохо о нем подумал и напрасно осудил.
Питт понимал, что сейчас не время для извинений: Мэтью был на грани срыва. Он протянул старому другу руку. Десмонд сжал ее – порывисто и так крепко, что пальцы почти впились Томасу в ладонь. Тот дал Мэтью время справиться с чувствами, а затем вернулся к теме разговора:
– Так почему ты заговорил об «Узком круге»?
Мэтью сделал над собой усилие и начал объяснять спокойнее, но все еще сидя на краешке кресла и сильно наклонившись вперед, поставив локти на колени и подперев руками подбородок.
– Отец всегда занимался только благотворительными делами – до самого недавнего времени, когда занял более важное место в организации, получив, так сказать, повышение. Я думаю, это была чистая случайность. Но он начал узнавать о них все больше: и об их делах, и кто есть кто среди членов организации, – он нахмурился, – особенно когда дело коснулось Африки.
– Африки? – удивился Питт.
– Да, особенно Замбезии[4]. Сейчас там идут важные изыскательские работы. Но это долгая история. Тебе что-нибудь об этом известно?
– Нет… об этом я ничего не знаю.
– Ну, разумеется, это связано с большими деньгами и возможностью невероятного обогащения в будущем. Золото, алмазы и, конечно, земля. Но здесь много и других проблем: миссионерство, торговля, международная политика…
– Но какое отношение к этому имеет «Узкий круг»?
Лицо Мэтью насмешливо вытянулось.
– Это власть. «Узкий круг» стремится к власти – и к возможностям завладеть частью богатств. Так или иначе, отец начал отдавать себе отчет в том, каким образом старшие члены «Узкого круга» влияют на политику правительства и Южноафриканской компании к собственной пользе, не принимая во внимание благополучие африканцев, да и всей Великобритании. Он очень из-за этого расстраивался и начал высказывать свое отношение…
– Другим членам своего круга? – спросил Питт, хотя опасался, что знает ответ заранее.
– Но… не тем, кто сочувственно выслушал бы его. – Мэтью вопросительно взглянул на Томаса и увидел ответ у него на лице. – Я думаю, они убили его, – сказал он едва слышно.
Повисла такая тишина, что можно было явственно расслышать тиканье часов на камине. На улице кто-то крикнул, это было слышно даже сквозь закрытые окна, и кто-то ответил, тоже крикнув, из какого-то другого сада, утонувшего в голубых сумерках.
Питт не отвергал возможности убийства. «Узкий круг» вполне мог пойти на это, если бы возникла серьезная необходимость. И сейчас он сомневался не в решимости или способности Круга убивать, а лишь в том, что в данном случае они действительно не могли без этого обойтись.
– А что именно он говорил?
– Так ты мне веришь? – спросил Мэтью. – И ты не потрясен тем, что выдающиеся представители британской аристократии и правящих кругов – самые уважаемые джентльмены во всей стране – могут пойти на убийство человека, решившегося публично подвергнуть их осуждению?
– Я истощил свою способность поражаться и не верить тому, что говорят, когда впервые узнал о существовании «Узкого круга», его целях, методах действия и правилах поведения, – ответил Питт, – и, наверное, я еще не раз впаду в ярость, думая о них; но в данный момент мне необходимо уяснить факты. Что такого мог сказать сэр Артур, чтобы «Узкий круг» почувствовал необходимость пойти на такой опасный шаг, как убийство?
Мэтью наконец откинулся на спинку кресла, положив ногу на ногу и все еще пристально глядя на Питта.
– Он осуждал их общую мораль и нравственные устои, – уже более спокойно сказал он. – То, что они поклялись тайно благоприятствовать друг другу за счет тех, кто не является членами Круга, а это большинство из нас. Они поступают таким образом в бизнесе, банковском деле, политике и, по возможности, во всей жизни общества, хотя это самое трудное. – Мэтью криво усмехнулся. – Знаешь, существуют неписаные законы, в соответствии с которыми кто-то может быть принят в общество, а кто-то нет. И эти правила не нарушить. Можно заставить какого-нибудь джентльмена быть с тобой вежливым, если он твой должник, но ничто и никогда не заставит его относиться к тебе как к своему, даже если он будет обязан тебе жизнью.
Мэтью это совсем не казалось странным. Он даже не пытался выразить словами то неопределенное качество уверенности в себе и чувство личного достоинства, что присущи истинному джентльмену. Это качество не имело никакого отношения к уму и образованию, успеху, деньгам или титулу; человек мог обладать всем – и тем не менее не соответствовать этому неопределенному, неуловимому критерию. Мэтью обладал им от рождения. Оно было ему так же присуще от природы, как другим – талант наездника или способность петь не фальшивя.
