На «спасибо» далеко но уедешь. Собирай ужин, да не забудь, что где–то в дебрях твоего кухонного гарнитура стоит бутылка хорошего сухого вина. По розыску бандитов меня считают асом, а спрятанную тобой бутылку я искал так усердно, что аж вспотел. Но увы и ах!..
Калерия отправилась на кухню, тихо закрыла за собой дверь и из широкогорлого керамического сосуда, стоявшего на подвесном шкафу, извлекла бутылку Хванч–Кары. Поставив разогревать ужин, она взяла с полки диссертацию Иванова, которую вчера привезла от профессора Угарова. Найдя вырванные из первого экземпляра страницы, принялась их читать. Хотя в памяти все прочитанное в библиотеке было очень свежо, все–таки глава, в которой недоставало одиннадцати листов в первом экземпляре, ее взволновала по–особому и острее, чем другие главы. Описанный в ней эпизод своим драматизмом, стоявшим на грани трагедии, был очень похож на ситуацию, в которой сейчас находился Артем Козырев. Глава так и называлась: «Когда матери–вдовы рушат судьбы своих детей». Всего на одиннадцати страницах диссертант Иванов описал преступление пятнадцатилетнего парня, попавшего в колонию несовершеннолетних за то, что в день поминок (прошло девять дней после смерти отца, погибшего при завале в шахте), вернувшись с кладбища, сын застал мать в объятиях соседа, к которому последние годы покойный отец болезненно, до сердечных приступов ревновал мать. И эта ревность, как казалось подростку, раньше времени свела отца в могилу. Мать не рассчитывала, что сын, оставшийся на кладбище, чтобы покрасить чугунную ограду могилы, так скоро вернется домой с попутной машиной. Нервного диалога не было. Все было проще: из висевшей на стене двустволки сын, в припадке гнева и обиды, в упор выстрелил сначала в мать, а потом в ее любовника. Больше патронов в патронташе не оказалось. Мать удалось спасти, и она навсегда осталась инвалидом. Любовник ее умер через два часа. Арест… Следствие… Суд приговорил преступника к трем годам лишения свободы. На суде подросток заявил, что если его оставят на свободе, то он отправит мать вслед за ее любовником.
Суд, приняв во внимание угрозы подсудимого, применил суровую меру наказания, надеясь, что только время, возраст и раздумья уже повзрослевшего человека смогут помешать такому намерению подсудимого. Три года юный заключенный находился в колонии, в которой Иванов работал воспитателем. Много часов пришлось будущему диссертанту провести в беседах с заключенным Н–овым (его фамилию и город диссертант в своей работе не назвал), пока он наконец, уже на последнем году своего пребывания в колонии, не отошел душой и не отказался от мести матери. Все три года в письмах она слезно молила сына о прощении, два раза приезжала за тысячи километров на свидания, предусмотренные режимом воспитательно–трудовой колонии, но сын не хотел этих встреч. А однажды даже предупредил Иванова: если администрация колонии, жалея его мать, подстроит свидание с ней. то он скажет ей такое, отчего она не захочет жить. Своему воспитателю Н–ов так и сказал: «Не портите и себе карьеру, Сергей Иванович. Не стряпайте мне своими руками новый срок. Я еще хочу пожить и подумать: где правда, а где кривда…»
И все–таки уже к концу срока заключения Н–ова воспитатель Иванов погасил в душе своего подшефного палящий огонь злобы и мести. Правда, не удалось воспитателю разбудить в ней и чувства полного прощения. С Н–овым он расстался у ворот колонии. Пожали друг другу руки, и Н–ов сказал, что в шахтерский городок, где живет его мать, нога его никогда больше не ступит.
При прощании Н–ов пообещал написать Иванову, как только его жизнь «на воле» определится. И он сдержал свое слово. Ровно через год Иванов получил от Н–ова письмо, в котором тот сообщил, что работает забойщиком на угольной шахте Кузбасса, что сразу же, как только устроился на работу н получил общежитие, женился на «хорошей дивчине», что у них теперь растет сын, которому пошел второй месяц…
Вот она, скорбная формула жизни, которую неведомый простолюдин некогда облек в пословицу «от тюрьмы да от сумы не отрекайся», а другой человек, может быть, в другие печальные времена сложил об этом кручинную песню и, обиженный судьбой, пел ее под рыдания шарманки, мешая слова со слезами:
Судьба играет человеком,
Она изменчива и зла…
Заканчивалась глава диссертации Иванова утверждением, что истоки чистоты всего живущего на земле идут от чистоты Матери. А последний абзац главы, который особенно взволновал Калерию, она решила прочитать мужу вслух.
— Сережа, послушай, как заканчивает одну из глав диссертации тот самый Иванов, о котором я тебе говорила. Прочитать?
— Сделай милость, — потягиваясь в кресле, ответил Сергей Николаевич и, закрыв «Огонек», сделал вид, что внимательно слушает жену.
Калерия начала читать с выражением:
«Мать!.. Святое слово!.. Родина–мать, Москва–матушка, Волга–матушка… То, что можно простить солнцу, — нельзя простить матери. Она чище и святее солнца. Прегрешение матери перед своим дитем — это страшнее исчадья ада. Я был потрясен, когда впервые прочитал короткое стихотворение ныне живущего поэта–фронтовика, написанное о матери:
Жен вспоминали — на привале,
Друзей — в бою…
И только мать
Не то и вправду забывали,
Не то стыдились вспоминать.
Но было, что пред смертью самой
Видавший не один поход
Седой рубака крикнет: «Мама!..» -
И под копыта упадет».
Когда Калерия закончила читать стихи, в глазах ее стояли слезы. Ее волнение передалось и мужу.
— Прекрасный поэт! Твой диссертант Иванов среди холодных диссертантов, которыми сейчас можно пруд прудить, мне представляется белой вороной. Наверное, на его лекциях в аудитории нет свободных мест.
Калерия вздохнула.
— К сожалению, он не читает лекций. Он всего–навсего капитан по званию и, как сказал профессор Угаров, работает воспитателем в одной из колоний несовершеннолетних. — Калерия положила на журнальный столик диссертацию с закладкой посредине. — Ты прочитай, пожалуйста, весь раздел этой главы, в нем всего одиннадцать страниц, а сколько автор смог вместить в эти страницы горечи и страданий, причиненных плохой матерью хорошему сыну! И ведь какой–то мерзавец эту главу. вырезал из первого экземпляра диссертации. Я бы многое отдала, чтоб найти этого человека.
— Он когда–нибудь всплывет сам. Если этот тип мог совершить подобное, то он совершит поступки более омерзительные. Жизнь приливами своих волн выбрасывает таких на берег как дерьмо.
— Ты в это веришь? — строго глядя на мужа, спросила Калерия.
— Верю!.. Когда–нибудь, подобно одному из лермонтовских героев, я стану фаталистом. И еще я верю в одну мудрость древних римлян.
— Что это за мудрость?
Сергей Николаевич положил руку на диссертацию Иванова и, закрыв глаза, строго,
